Незнакомец, кажется, отошел и завозился с шуршанием и толчками, не столько слышными, сколько передающимися по полу. Раздевается, что ли, с ужасом подумал Адам, напрягся и сказал, с трудом подбирая русские слова:
– Пожалуйста. Я американский турист. Поможьте.
Голос вышел сдавленным и писклявым. Я же его провоцирую, понял Адам, велел себе заткнуться, попытался обратиться головой к шуму и ткнулся в ковролин, кажется, ссадив полноса. Да что ж я как букашка перевернутая, посетовал Адам, заводясь, и дернулся, чтобы порвать хлипкие пластиковые петли – раз и другой. Хребет вскрикнул, а кожа, кажется, рассеклась до костей. Адам выругался и, перекрикивая прилив в ушах, рявкнул уже по-английски:
– Освободите меня, кто-нибудь!
Щелкнуло. Плечи перестало выворачивать, ступни сорвались с крючка и рухнули на пол. Незнакомец разрезал петлю, прихватившую руки Адама к ногам. И на том спасибо – если, конечно, чувак не себе таким образом рабочее пространство открывает.
Адам завозил онемевшими ногами, переворачиваясь. Рука в перчатке коснулась его, и сиплый шепот что-то велел. Без угрозы, но твердо. Адам дернул плечом, сбрасывая чужую руку, и попытался продемонстрировать собеседнику руки-ноги – мол, их-то тоже освободи. Шептун тем же тоном сказал: лежи спокойно, сейчас тебя освобожу. На чистом английском сказал – и Адаму показалось, что очень знакомо. Видимо, от ужаса показалось.
Он замер, соображая. А незнакомец мягко и все-таки неровно – хромает, что ли? – отошел от него и вышел в приемную.
Бандит рухнул на стол внезапно и как-то основательно. Людмила Петровна заподозрила подвох, но быстро убедилась, что бандит не двигается, на толчки не реагирует и дышит еле-еле. Она в несколько приемов спихнула его со стола, боязливо полюбовалась тем, как мягко и плотно, будто тесто, бандит улегся в проход между столом и шкафом. Поколебалась, но стащила маску с прорезями. Внимательно рассмотрела лицо – нестрашное, даже, несмотря на бессознательную вялость, почти симпатичное, и совершенно незнакомое. А она-то подозревала, что свои балуются – за Неушева мстят, младшую Неушеву поддерживают или наоборот, свергают – да мало ли поводов у дураков.
Людмила Петровна хотела сфотографировать налетчика на всякий случай, но телефон повредился во всей это чехарде – слепо пялился серым экраном и отказывался включаться. А стационарный телефон бандит, похоже, повредил, падая. Ни в полицию, ни в администрацию, ни на охрану позвонить не удавалось: гудка не было совершенно.
Людмила Петровна ощупала и подергала все торчащие из аппарата провода и полезла под стол проверить, не там ли вылетел штекер. Свет так и не зажигался, зато голубое окно наконец стало белесым, и действовать приходилось не совсем вслепую. Но едва Людмила Петровна добралась пальцами до телефонной розетки, подстольные сумерки сменились мраком. Щель между панелью стола и полом перекрыли чьи-то ботинки. Людмила Петровна, едва не стесав голову, рванулась ввысь, на ходу успокаивая себя тем, что ботиночки вроде не армейские, как у остальных бандитов.
Зря успокаивала: перед столом стоял натуральный бандит, в бронежилете, куртке и главное – в шерстяной шапке-маске на всю голову.
Людмила Петровна схватилась за прическу, то ли от ужаса, то ли чтобы поправить, и неожиданно для себя выпалила:
– Я его не трогала, он сам упал.
Бандит кивнул и сказал неожиданно мягко и негромко:
– Людмила Петровна, а Сергея Ивановича куда увели?
Проодеколонен он был насквозь. Знакомо как-то.
Людмила Петровна покрепче взялась за голову и сказала:
– Я не знаю! Не знаю!
Хотела сказать еще разок и громче, но бандит снова кивнул, уперся перчатками в стол, заставив ее откинуться на спинку кресла, и напористо сообщил, сверля блестками черных глаз в прорезях маски:
– Людмила Петровна, в кабинете американец лежит, связанный. Это скандал, вы понимаете. Вы его освободите, напоите кофе или чем покрепче – есть ведь? Хорошо. Тут все равно заняться нечем, связи нет и не будет никакой. Идите, пожалуйста.
Людмила Петровна, засуетившись, открыла и закрыла шкафчик, открыла тумбочку и вытащила бутылку из коллекции, в которую Неушев не глядя сгружал все дары, и которую Шестаков, так же не глядя, велел выкинуть. Обойти лежащего бандита не получилось, а перепрыгнуть через него не позволяли юбка, возраст и, в общем-то, все остальное. Людмила Петровна нерешительно посмотрела на стоящего бандита. Он подхватил лежащего товарища за одежду и ловко, в одно движение, оттащил в середку приемной. Людмила Петровна быстро проскочила мимо, открыла дверь в кабинет и тут же прикрыла ее.
– Там еще эти лежат, в масках. А если очнутся – ну или вот этот… Мне что делать?
– Десять минут еще точно не очнутся, а там и милиция в себя придет. Она тут валяется, на первом этаже. Вот пусть между собой и разбираются.
Людмила Петровна открыла рот, чтобы спросить, а что случилось-то такого, из-за чего вырубился свет и все попадали, почему не попадала сама Людмила Петровна и этот вежливый бандит, кто он такой вообще, и куда все-таки делся симпатичный израильтянин, вошедший в кабинет с утра. Но бандит изысканно указал ей перчаткой на кабинет. Людмила Петровна быстро сказала:
– Они когда Сергея Ивановича уводили, с москвичом, говорили про юротдел, это в другом конце коридора.
И юркнула в кабинет, к бубнящему что-то американцу.
– Пал Викторыч, а может, по башкам им надаем сейчас, пока они дохленькие? – предложил Масютин, обшаривая мужика в маске.
Еремеев, отдыхиваясь, махнул рукой – не надо, мол. Срабатывание СПАЗа гарантированно вырубало всех, находившихся в контакте со сплавами железа, минут на двадцать – а человека с гранатометом могло ввести в кому или убить. Но это уже не мы виноваты, а древний народ, который объяснил, от чего погибнет взявший меч. В таких условиях бить контуженых по башке было совершенно необязательно. Масютин и сам это прекрасно знал. Но пар выпустить очень хотелось, кто ж спорит. Пар ой как накопиться успел: и за месяц, и за сегодняшнее дурное утро.
Утро было невероятно дурным: сперва ждали высокое начальство, потом высокое начальство с иностранными гостями, далее высокое начальство велело ждать, не расслабляясь, затем из АБК пошли сигналы о каком-то маски-шоу: то ли полицейской операции, как в кино, то ли рейдерском захвате, как в телевизоре. Наконец прибежал программист Муртазин.
Когда в цехах погас свет и наступила непривычная тишина, Еремеев с ужасом подумал: а если это ошибка или путаница какая-то. Вдруг нет ни захвата, ни стрельбы. Просто кто-то что-то не так понял или решил разыграть кого-то. А я шарахнул секретным оружием по живым людям и мощностям родного завода. Мощности-то ладно, они были штатно запаркованы и защищены от воздействия, но в АБК-то сегодня никто схему не отработал. Одних компьютеров и оргтехники, поди, на несколько миллионов сгорело.
Эта мысль колотилась в голове и даже легких Еремеева, пока он вместе с тройкой ребят поздоровее, оскальзываясь, бежал через двор в АБК. Остальным он велел быть на рабочих местах и охранять цех, а заодно СПАЗ. И отпустило Еремеева не скоро. Даже не при виде мужика в маске, черной форме без опознавательных знаков и с автоматом, скорчившегося у вертушки, через которую работяги шли в цех. Отпустило тогда, когда нормального человека, наоборот, должно было прихватить. Когда Еремеев вышел на лестницу, красиво заваленную взводом полицейского спецназа. Видать, стояли ребятки, ждали команды – а дождались импульса в центральную нервную. И удивиться не успели.
На третьем этаже валялся опять не спецназовец, а такой же, как у вертушки, мужик в маске и анонимной униформе. С таким же вычурным автоматом. Слава богу, из такой же оружейной стали.
– Они живы? – спросили сзади, и едва угомонившееся сердце Еремеева снова оборвалось и затрещало из холодных кишок, а Масютин без затей замахнулся черенком, выдранным из дворницкой лопаты.
– Тихо, – сказал Еремеев, потому что голос все-таки был женским, и повернулся.
К ним подошла молодая и довольно пригожая женщина в черном удлиненном пуховике. Лицо у нее было строгим и немного испуганным, что добавляло пригожести. А руки в карманах добавляли то ли простецкости, то ли, наоборот, загадочности.
– Вы здесь работаете, так? – спросила она напористо. – Это что, короткое замыкание какое-то было?
– Длинное, – сказал Масютин и небрежно оперся о черенок, как шевалье о клинок. – Мать, ты сама кто и откуда?
– Новикова, следственный комитет, – ответила она, даже не пытаясь вытащить руки из кармана или каким-то иным способом показать удостоверение, погоны или какую-нибудь бляху на груди. Груди хватило бы, подумал Еремеев и немного даже испугался за себя. В связи с тем, особенно, что сразу понял: не врет девушка. И Масютин это понял, потому что присмирел и палку убрал за спину. А девушка приободрилась, попав в родную стихию, в которой можно допрашивать и строить всяких посторонних мужиков.
– Это ваши? – спросила Новикова, дернув подбородком.
Масютин быстро оглянулся и кивнул. Пробежавшие по коридору Яманаев и Лодыгин возвращались на голоса.
– Вы представьтесь, пожалуйста, – сказала Новикова Еремееву.
– Еремеев Павел Викторович, начальник КБ, и. о. главного инженера. Это ваши вояки, что ли?
– Не совсем, – сказала Новикова. – Можете кратко сказать, что случилось?
Еремеев развел руками, посмотрел в обе стороны и начал:
– Ну, я бы сказал, рейдерский захват, причем не первый…
– Это я в курсе, – оборвала Новикова. – Вы скажите, вы из какого-то оружия выстрелили, или что? Просто для понимания.
– Просто для понимания: была приведена в действие наша разработка. Штатно. Остальное – извините, секретная информация.
– Они живы хоть?
Еремеев пожал плечами.
– Ну вы же видите. Очнутся минут через пятнадцать.
Новикова поморщилась и уточнила:
– А у вас право есть на такое, как это, штатное приведение в действие?
– Есть у нас все, – сказал из-за плеча Яманаев. – А у вас право есть с автоматами по заводу бегать?
– Я без автомата, и вообще, – сухо сказала Новикова и осторожно выпростала руки из карманов.
Масютин охнул, кто-то свистнул, а Еремеев, растерявшись, просипел:
– Ну, это еще повезло – на периферии были, и металл изолирован – телефон, что ли?
Новикова прострелила его непременно синими – в полутьме коридора не понять, но какими еще, – глазами и хотела сказать что неласковое. Но ей самой сказали: "Позвольте" и осторожно, но прочно взяли за запястье.
Мужик в униформе охранника и с заводской нашивкой на груди быстро исследовал ладонь Новиковой и сообщил:
– Ну, ожог, сильный, но более-менее чистый. Пластмасса потекла, так? Надо спиртом обработать и повязку, тоже спиртовую. Пойдемте, я знаю, где есть.
Новикова оглянулась почему-то на Еремеева. Еремеев открыл рот, но охранник сказал:
– Ребят, там в юротделе Шестаков и номенклатура из Москвы связанные, и с ними еще эти вот с автоматами, три штуки. Очнутся – нехорошо получится. Вы бы поспешили.
Масютин, что-то прошипев, гулко ткнул палкой в пол и рванул в сторону юротдела так, что Еремеев на всякий случай решил не завидовать ни Шестакову, ни рейдерам. Яманаев с Лодыгиным, переглянувшись, затопали следом.
Еремеев снова открыл рот, но обнаружил, что Новикова об руку с охранником уже удаляется в крыло приемной. Хороша парочка – хромоножка да сухоручка. Еремеев опомнился, нагнал их и как бы между прочим поинтересовался:
– А вы откуда, собственно?
Мужик прервал увлекательный рассказ о наружном применении хорошо очищенной водки и легко объяснил:
– Да я после ночной отсыпаюсь, в себя прихожу – стук, крики, р-раз – свет погас. Ну я туда, сюда – все лежат, вот, на вас выбежал.
Акцент у него тоже был легким – легче, чем, допустим, у Яманаева. Зато парфюмом он злоупотреблял тяжко.
– А оружие где? – спросил Еремеев.
– Да какое у нас оружие, – сказал мужик, широко улыбнувшись и хлопнул локтем по висевшей на плече сумке. – Журнал проходок наше оружие. Вот, товарищ следователь, сюда проходите, пожалуйста.
Новикова хмыкнула, толкнула дверь, перешагнула через какое-то черное тряпье и очередного захватчика, лежавшего мордой в пол поперек приемной, присела на стул возле пустующего стола секретарши и неловко, левой рукой, расстегнула пуховик. Под пуховиком оказались синий свитер, черная юбка и толстые колготки. А также грудь и коленки – такие, что сквозь любой слой шерсти насквозь прожгут.
Еремеев, почти не замешкавшись, отвел глаза, тоже перешагнул кучу одежды, прислушался и спросил охранника, деловито открывавшего директорские шкафчики:
– Шестаков в юротделе, а кто в кабинете-то, я не понял?
Из кабинета доносилось невнятное кудахтанье на два голоса, женский и мужской.
Мужик, не оборачиваясь, пожал плечами и тут же восстал с двумя бутылками наперевес, брякнул их на стол и прицельно заозирался. Новикова смотрела на него с интересом, держа наизготовку ладошку с неровными алыми полосами.
– Проверю тогда, – буркнул Еремеев и, бросив короткую дробь по косяку, заглянул в кабинет.
Там царила картина из цикла "Гостям рады". На полу, оперевшись спиной о директорский стол, сидел мордастый парень нерусского вида – ну и нетатарского, радикально не местного, – держал в одной руке бутылку с марочным армянским коньяком, в другой – граненый стакан, заполненный явно тем же коньяком, прихлебывал по очереди из обоих сосудов, вздыхал и мычал что-то совершенно непонятное, но ужасно жалобное. А рядом с ним, уперевшись ладонями в коленки, как Снегурочка перед детсадовцем, стояла Людмила Петровна, нараспев бормотала что-то почти понятное и время от времени, рискуя равновесием, поднимала ладошки, чтобы поддержать трясущуюся руку парня или не дать ему шарахнуться встрепанной башкой об угол столешницы.
Ни на торчащие из разных углов бессознательные ноги в грубых берцах, ни на обалдевшего Еремеева парочка никакого внимания не обращала.
Зрелище было чарующим.
Еремеев с трудом сообразил, что надо бы попробовать узнать суть и смысл происходящего. Он убил на это кучу времени, но поглощенная взаимопониманием парочка оказалась неготовой к членораздельному отвлечению на внешние раздражители.
Еремеев плюнул, рассудив, что бандюки в кабинете уже обезоружены, так что первые полчаса после восставания из полумертвых заметного вреда от них не ожидается. И вернулся в приемную.
Там творилась какая-то ерунда. Рука Новиковой уже была перебинтована чем-то похожим на располосованную мужскую сорочку, не исключено, что из директорских запасов. Новикова держала руку на весу, но внимания на нее не обращала, а во все глаза смотрела на вещающего охранника. Который, покосившись на Еремеева, деловитым докторским тоном закончил не докторскую речь:
– Ну, диск посмотрите, сами все поймете – только сегодня же. На диске – всё. И у вас доступ к мейлу Терлеева есть ведь? Почту его тоже проверьте, Елена Николаевна, там интересно. Все, удачи.
– Откуда вы знаете, как меня…
– Ну Артем же, – терпеливо¸ будто не в первый раз, сказал мужик, улыбнулся и вышел.
– Что это? – спросил Еремеев, глядя на плоский футлярчик в руке у Новиковой.
Она перевела взгляд на футлярчик и, поспешно упихивая его в карман, сказала:
– Э, Павел… А вы с этим сотрудником знакомы или?..
Еремеев понял, что она просто не запомнила его отчество, но все равно обрадовался такому обращению и собрался было сказать что-нибудь остроумное про круг лиц, с которым предпочитает знакомиться. Но тут ребята с шумом, спотыканием и опрокидыванием мебели заволокли в приемную Шестакова и сухопарого джентльмена, сохранившего остатки лоска на отдельных фрагментах поверхности. Видимо, ту самую номенклатуру. Где уж охранник слово такое нашел.
Выглядели оба плохо, зато были живыми.
Вылетевшая из кабинета Людмила Петровна завертелась и заохала, опрокидывая всё и всех. Выползший следом иностранец присел на стул, пьяненько улыбаясь. Новикова, взыграв действительно синим глазом, вскочила и принялась командовать, ругаться и немножко допрашивать. А Еремеев, выглянув в окно, увидел всполохи подлетающих к воротам синеглазок, подумал, да и пошел обратно в КБ, к СПАЗу и народу. Здесь ему делать было нечего.
И никто на третьем этаже в ближайший час не вспомнил ни про мужика в форме охранника, ни про Гульшат с Захаровым, ни про фээсбешников.
Глава 4
Чулманск. Леонид Соболев, Марат Маликов
– А если они умерли? – спросила Неушева плаксиво.
Простреленный хлыщ зло хахакнул и тут же замолчал, шевеля выпендрежными подошвами – больно стало. А Соболев рассудительно объяснил Неушевой и себе:
– Да живы, что вы, в самом деле. У того пульс, я же слушал, а Юрий Петрович – ну, сейчас мы его…
На того Неушевой было плевать, а вот за Захарова она переживала, как за родного. Теребила его, водрузила голову себе на колени и разве что искусственное дыхание делать не пыталась.
Под окнами шумело и клокотало – к выбывшим бойцам подоспела помощь. Которая бывает необходимой и несвоевременной. Соболев потрогал шею каэра, решил, что чем позже тот придет в себя, тем лучше. Осторожно, накинув шарф, поднял пистолет и подсунул его под спину любимому коллеге – так, чтобы контакта не было, но чтобы контрик, оклемавшись, даже перепугаться потере табельного оружия не успел. И пошел к Захарову.
Захаров выглядел и впрямь не очень хорошо. Лицо у него было серым и осунувшимся, а дыхание дробным, как разговор в бричке.
Соболев не без труда опустился на корточки – все-таки хлыщ что-то ему не порвал, так отбил, – вгляделся в лицо Захарова, судорожно вспоминая правила реанимации вырубленных пенсионеров. Ничего определенного не вспоминалось.
– Так. А давайте-ка мы сейчас водички ему дадим, – сказал он, чтобы сказать что-нибудь, и уверенно подхватил Захарова за затылок, неожиданно горячий под мяконькой сединой. – Девушка, вы из чайника нацедите, пожалуйста. А, света нет. Ну тогда зачерпнуть…
– Стоп-стоп-стоп, – сказали сзади, и Соболев вздрогнул.
Рядом, тесня его, опустился на колени мужик в черной форме. Он отвел руки Соболева, подсунул ладонь под седину, не глядя отодвинул Неушеву, которая с готовностью отползла на пяточках, и начал что-то делать с Захаровым. Соболев несколько секунд оторопело пытался понять, что творится, по шевелению обтянутой черным сукном спины, с трудом поднялся. И сумел разобрать, что мужик, проворно перевернув пенсионера на живот, оттянул ему веко, губу, подержал руку на шее, и вдруг сильно потер Захарову уши – счищая, как кожуру с арахиса.
Неушева ойкнула, а Соболев дернулся спасать старика. Но старик зашипел сквозь зубы и повел руками. Мужик одобрительно буркнул и сделал что-то возле головы Захарова – ладно не возле ушей. Отвел ладони в стороны, и Захаров сел, точно прихваченный к ладоням лесками.
– Юрий Петрович! – взвизгнула Неушева, бросаясь на дедушку и без малого ломая ему шею неуклюжим объятием. Мужик поспешно отодвинулся, встал и, отряхивая штанины, неровно отошел в сторону. Запах парфюмерного салона остался.