– Чем будешь заниматься в Янов день? – спросила Анника от двери в гостиную.
Нина ответила не задумываясь:
– Я работаю. А вы?
– Не знаю точно. Калле и Эллен будут у Томаса в этом году, а дети Джимми уедут к своей матери в Южную Африку, как только закончится учебный год. Мы же хотели собрать компанию и поехать куда-нибудь. Жаль, что ты работаешь.
Нина завязала шнурки на туфлях и выпрямилась, волосы упали ей на глаза.
– Я дам знать о себе, как только переговорю с дежурным из лена.
Дверь закрылась за ней, и Нина остановилась на лестничной площадке, погруженная в свои мысли.
Почему она солгала, что работает в праздник? Пожалуй, весело было бы прокатиться куда-нибудь с друзьями, если будут только взрослые. В принципе она не видела ничего плохого и в детях Анники Бенгтзон и Джимми Халениуса. Вместе они представляли собой довольно забавную компанию: светлокожая блондинка Эллен, черная, как ее мать, Серена, Калле с зелеными, как у Анники, глазами и Якоб, выглядевший как более темная версия своего отца. Но она чувствовала себя неуютно, оказываясь в чужом семейном кругу.
Нина не стала вызывать лифт и спустилась по лестнице.
На улице она постояла немного. Было по-прежнему жарко, почти душно. Нина почувствовала, как блузка прилипает к спине. Порой она до боли в сердце скучала по своим брату и сестре. Вместе они толком не жили, гораздо старше ее по возрасту, они возникали в жизни Нины крайне редко. Ивонна, появлявшаяся с кремом от загара и намазывавшая им Нине плечи, нос и колени ("Ты не должна разрешать ей загорать так, разве не видишь, как она выглядит? Что ты за мать?"). Филипп, приходивший с книгами на шведском, испанском и немецком, которые читал ей ("Es war einmal ein Mädchen, das mit seinem Vater und Stiefmutter lebte…").
Но Ивонну убили ее коллеги в лесах к северу от Эребру шесть лет назад. А Филиппу, ее рыцарю и старшему брату, числившемуся в регистре пропавших лиц, было не суждено вернуться назад. Она сама застрелила его на семейной наркоферме на севере Марокко.
Нина вдохнула пропитанный сыростью воздух и удерживала его в легких, пока они не заболели.
А потом пошла домой через Стенстаден.
Звуки американского комедийного сериала просачивались в кухню из гостиной. Джимми сидел там и разговаривал по телефону, вероятно, с министром. Аннике его голос напоминал мелодию без слов, он то совсем затихал, то появлялся снова, постепенно набирая силу. Дети спали, ей казалось, что она слышит, как они дышат, несмотря на разделявшее их расстояние и закрытые двери.
Перед ней на столе лежали материалы предварительного расследования смерти Жозефины. Она отсортировала листы, касавшиеся алиби Йоахима на время убийства, и два раза прочитала их с начала до конца.
Что-то она уже знала раньше.
По словам Йоахима, он не встречался с Жозефиной в ту ночь. Вообще не был в "Студии шесть", а выпивал со своими дружками в ночном клубе "Стурекомпаниет" до самого закрытия. Сразу же после пяти утра с шестью друзьями поехал на такси-лимузине продолжать веселье в квартиру на Рёрстрандсгатан. И там заснул на диване.
Анника полистала протоколы свидетельских показаний. Алиби выглядело действительно железобетонным.
Все парни подтвердили историю Йоахима. То же самое сделал и официант из "Стурекомпаниет" относительно его пребывания там, а также водитель такси, который подвозил компанию пьяных молодых людей от площади Стуреплан до Биркастана. На эту поездку у Йоахима нашлась квитанция. Владелица квартиры на Рёрстрандсгатан сказала, что Йоахим заснул на ее диване.
Однако, насколько знала Анника, Йоахим находился в порноклубе около пяти часов в то утро. Он и Жозефина громко ругались, подруга Жозефины слышала их.
И официант не мог сказать точно, в какое время он видел Йоахима в тот вечер. Возможно, и в два часа. Водитель же не смог ни подтвердить, ни опровергнуть, что Йоахим ехал в его машине, он не видел тех, кто сидел сзади. За поездку заплатил Робин Бертельссон. Парни, находившиеся тогда в такси, были настолько пьяны, что, пожалуй, не могли точно знать, кто составлял им компанию в столь важные для следствия часы.
Она все еще помнила выводы комиссара К., сделанные пятнадцать лет назад, по его мнению, свидетели подготовились, договорились, что им надо сказать. С двумя из них ей удалось связаться. Один из этой парочки сразу прервал разговор и отключил телефон, как только она представилась. Другой же отрицал какую-либо причастность ко всей истории, несмотря на неопровержимые доказательства.
Владевшая квартирой женщина сама была невообразимо пьяна. Если верить ей, она не сомневалась, что именно Йоахим спал на ее диване, но не знала, когда он там оказался.
Анника отодвинула материалы предварительного расследования в сторону и достала снимок, полученный через одного знакомого в регистре водительских удостоверений в Стренгнесе.
Она потратила более часа на поиски Робина Бертельссона, это была единственная фотография, которую ей удалось найти. Он явно предпочитал не делать свою личную жизнь достоянием общественности, не имел страницы на "Фейсбуке" под собственным именем, никак не отметился в "Твиттере" или "Инстаграм", да и вообще в Интернете.
Анника смотрела на его симметричное лицо, белокурые волосы, резко очерченный подбородок. Красивый парень.
Он знал.
Именно Робин Бертельссон заплатил за лимузин. И дал квитанцию Йоахиму. Если кто-то инструктировал остальных и синхронизировал их истории, это было дело его рук. Он отвечал за безопасность в порноклубе, защищать подонка-владельца, возможно, входило в его служебные обязанности.
На сегодняшний день он был женат и перебрался в Данию. Ни он, ни его супруга не имели телефонных номеров в тамошних справочниках. Они числились убывшими в шведском регистре народонаселения, а узнать чей-то адрес в Дании оказалось гораздо труднее, чем в Швеции. Связываться с датской службой учета населения, как выяснилось, не имело смысла, Анника позвонила им, прежде чем ушла с работы. Они ссылались на местные муниципалитеты, а чтобы узнать адрес человека, требовались либо имя и дата рождения, либо личный код, нынешний или прежний, по крайней мере, так она поняла из их объяснений. Единственные данные, которые Анника нашла, касались его работы в "Думсдей Денмарк", он числился там одним из консультантов по вопросам "безопасности, анализа данных и программирования в Интернете".
Снова специалист по вопросам безопасности.
Анника слышала, как Джимми громко рассмеялся в гостиной, но не могла судить, стало причиной веселья что-то сказанное министром по телефону или телевизионная программа.
Робин Бертельссон распрощался с клубом сразу после убийства. Почему? Не хотел больше в этом участвовать? Посчитал, что Йоахим зашел слишком далеко?
Она положила руку на его лицо.
Фотография холодила ее ладонь.
Среда. 3 июня
Комната выглядела примерно так же, как и в прошлый раз, за исключением вентилятора в углу. Он медленно с глухим шумом вращался вперед и назад, через каждые пятнадцать секунд струя воздуха ударяла Аннике в лицо и заставляла ее чаще моргать.
– Ты упоминала, что не поддерживаешь близких отношений с сестрой, и в чем же причина?
Психолог была одета по-летнему, в джинсовую юбку до колен и белую футболку. Она сидела и смотрела в свой блокнот, отчего Анника почувствовала себя слегка неуверенно. Что она, собственно, там понаписала? Вероятно, ведь где-то хранит эти бумаги в качестве истории болезни? А вдруг ее записи попадут не в те руки, кто-то посторонний заглянет в них!
Анника сглотнула комок в горле, кожа чесалась от обивки кресла, она положила предплечья на колено в попытке избавиться от зуда. Ощущение бессмысленности происходящего сейчас снова посетило ее, а также необъяснимый страх, что психолог считает ее сумасшедшей.
– Биргитта и я, мы совсем разные.
– Каким образом?
Анника заерзала в кресле. Она заплатила не за то, чтобы сидеть здесь и стараться кого-то не обидеть.
– Она пассивная, без амбиций, – объяснила Анника. – Хочет просто быть любимой всеми, ее цель в жизни – сидеть в пиццерии в Хеллефорснесе и распивать пиво с веселой компанией из девяностых.
Итак, она сказала это, продемонстрировала свое столичное высокомерие. Анника подняла взгляд, ожидая, что на нее обрушится волна критики и презрения, однако психолог и бровью не повела. Анника испытала легкое разочарование.
– Твоя сестра по-прежнему живет в ваших родных местах?
– Сейчас она переехала в Мальмё…
Стоило ли ей упомянуть об исчезновении Биргитты? Мысль остановилась на губах, не превратилась в слова. Это был час не Биргитты, порой в виде исключения речь могла идти не только о ней.
– У тебя остались контакты с кем-то другим из вашей юности?
Анника молчала мгновение, стараясь сделать вид, что задумалась.
– Не напрямую…
– Твой парень, который умер, его семья, друзья, родители?
– Нет!
Ответ получился резким, это удивило ее саму. Психолог сделал пометку в блокноте, и о чем, интересно? Может, Анника ответила неверно или не в той манере?
Темнота подступала к ней со всех сторон, неприятное ощущение пробежало вдоль спины. Она увидела родителей Свена перед собой, его красивую мать и крупного отца, Май-Лиз и Биргера. Анника не встречалась с ними после смерти Свена, сама не пошла на похороны, а они так ни разу и не появились в суде. Май-Лиз умерла, насколько Аннике было известно, от рака груди несколько лет назад.
– Твой отец умер, когда тебе было семнадцать лет, как ты пережила это?
Вентилятор попал струей воздуха в психолога, отчего ее коротко подстриженные волосы задрожали, бумажные носовые платки в картонной коробке пришли в движение.
– Ужасно, – вздохнула Анника.
– Как ты справилась с этим?
Дышать стало тяжелее.
– Я не думаю об этом.
– Как все случилось?
– Он пьяный замерз в сугробе.
У поворота к пляжу озера Таллшён, и она никогда не смотрела в ту сторону, проезжая мимо.
– У вас были близкие отношения?
Она считалась папиной дочкой, Биргитта – маминой.
– Так себе.
Психолог посмотрела на нее:
– Но ты чувствовала себя "ужасно", когда он умер. Нельзя ли описать твои эмоции немного подробнее?
Отец покинул ее. Оставил совершенно одну. Причем дьявольски неприятным способом, как старый пьяница. Люди жалели ее, не из-за того, что у нее умер папа, а по той причине, что он был таким глупым и слабым и выпивохой. Сначала ей хотелось, чтобы он умер от рака, или погиб в автомобильной аварии, или отдал богу душу по какой-то иной трагичной причине, в ее представлении это могло восприниматься как-то иначе, она переживала бы возвышенную печаль, люди жалели бы ее обычным образом. Сегодня это не имело никакого значения, но она не забыла те свои мысли.
– Я просто помню, это было ужасно, – сказала она просто. – Мне было очень грустно, но все прошло.
Психолог наморщила лоб, но сменила тему:
– В прошлый раз ты сказала, что твоя мать не любит тебя, не могла бы ты это развить?
Анника заставляла себя не смотреть на часы, висящие на стене. Бессовестно было бы уже начинать коситься на них, она ведь только пришла.
– А что я должна сказать? – пробормотала она и все-таки посмотрела на часы. – Это же не тайна, мама рассказывает об этом всем, кто готов слушать.
В комнате было дьявольски жарко. И вентилятор особо не помогал, поскольку, стоило ему отвернуться, вокруг нее устанавливался полный штиль, отчего воздух вроде бы становился еще теплее, чем прежде.
– И что она говорит, твоя мама?
Анника взяла себя в руки, ей требовалось попробовать, иначе зачем она здесь? И это ведь были только слова, если очень постараться, она могла представить их как бы пришедшими со стороны, превратить в рассказ, услышанный от кого-то, почти неизвестного ей.
– Я якобы разрушила ее жизнь. У нее, папы и Биргитты получилась бы счастливая семья, не будь меня.
Казалось, пропорции комнаты изменились, она словно сузилась, но стала длиннее. А звук вентилятора сделался глуше.
– Что, по ее утверждениям, ты сделала?
Голос Анники эхом отдавался в ее собственной голове, как будто она поймала себя на лжи.
– По словам мамы, со мной было что-то не так, когда я появилась на свет, якобы какая-то проблема с мозгом. Я родилась… злой.
Анника посмотрела вниз на колено, почувствовала, что ее щеки горят. Ее слова прозвучали так по-идиотски, словно она придумала все с целью придать себе значимости.
– Злой? Что она имела в виду?
Анника зажмурилась, словно пыталась исчезнуть.
– Я не знаю, – прошептала она.
В комнате на время воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом вентилятора. Анника подождала, пока перестанет чувствовать себя лгуньей, и только тогда открыла глаза. Психолог внимательно смотрела на нее, такие ведь нравились ей подобным, убийцы, выбивающиеся из нормы.
– По твоим словам, мать не скрывает негативного отношения к тебе. Что она говорит другим людям?
Анника бросила взгляд на окно – скоро должны были начаться лесные пожары, если она останется в газете до той поры, ей следовало отправиться как можно дальше в охваченные огнем районы.
– Что я чуть не убила Биргитту, когда она была маленькой.
Психолог выпрямилась, убрала волосы со лба.
– Ты можешь рассказать подробнее?
– Биргитте пришлось лежать в кувезе, – сказала Анника. – Она родилась слишком рано из-за меня.
– Что ты сделала?
– Я упала на крыльце и разбила колено. Маму настолько шокировала моя рана, что у нее отошли воды и начались схватки.
– И твоя вина состояла… в чем? В том, что ты упала? В два года?
Анника кивнула:
– Мама была не готова. Она не хотела меня. Забеременела и не смогла получить художественное образование.
Вентилятор снова направил струю воздуха Аннике в лицо, из-за чего у нее сбилось дыхание, волосы сдуло на лицо, она рукой поправила их.
– Может, мне выключить вентилятор? – спросила психолог.
– Нет, все нормально.
Он перемешивал воздух, словно бетономешалка.
– Как бы ты могла описать свои чувства по отношению к матери?
Анника жадно схватила ртом воздух, ощутила жжение в глазах.
– Мне тяжело, когда она звонит. Я стараюсь избегать ее, насколько это возможно.
Психолог записала что-то в блокноте.
– В психологии мы обычно говорим об "основных эмоциях", – сказала она. – Большинство из них негативные: злоба и страх, скорбь и стыд, отвращение. Но есть и несколько позитивных: радость, интерес и удивление обычно причисляют к ним. Если бы тебе понадобилось использовать какие-то из них для описания твоего отношения к собственной матери, что бы ты выбрала?
Анника сглотнула комок в горле:
– Я не знаю.
– Ты испытываешь неприязнь?
И вправду, о какой из базовых эмоций в данном случае шла речь?
Она задумалась, видела только темную стену перед собой. Из чего она состояла? Требования и обвинения, укоризненные взгляды, ее все ронявшие неловкие пальцы, крики: "Уходи отсюда!"
Она почувствовала, как ее глаза наполняются теплой влагой, и сделала глубокий вдох, чтобы не пустить ее дальше.
– Мне стыдно, – сказала она. – Я никуда не годилась, все делала не так. Мама сердилась, а я расстраивалась. Я хочу… да, я хочу быть… лучше.
– Никакой радости?
Анника задумалась, попыталась вспомнить светлый лучик в этом темном царстве. Отдельные искорки смеха, запах свежеиспеченных лепешек? С бабушкой, да, и с папой: "Видишь сороку? Какое красивое у нее оперение, синеватое, как ночь в конце лета. Тот, кому не нравятся сороки, никогда по-настоящему не смотрел на них…"
Она опустила взгляд на свое колено и покачала головой: никакой радости, что касается матери. О какой основной эмоции может идти речь? О печали, наверное? Ощущение несправедливости, ее причиной являлась злость, пожалуй. О господи, она не знала, какой сумбур…
Психолог сделала очередную запись в своем блокноте, читала какое время молча.
– В прошлый раз ты говорила о несчастном случае, когда твой парень расстался с жизнью. Ты не могла бы подробнее рассказать об этом?
Темнота сомкнулась вокруг нее, мешала дышать, Анника не хотела туда, не хотела снова оказаться там.
– Он… упал в доменную печь.
– Доменную печь?
Вентилятор гудел, шум в голове усилился.
– На заводе. Он ведь стоял заброшенный тогда, закрытый, когда все случилось. Сейчас там устроили торговое предприятие, в заводских помещениях…
– Как это произошло?
Анника судорожно вцепилась в подлокотники кресла, крепко, крепко, крепко, чтобы не провалиться в бездну страшных воспоминаний, ужасный гул стоял у нее в голове.
– Он убил моего кота и гнался за мной с ножом. Я защищалась, и он упал.
– Он часто так поступал? Гонялся за тобой, угрожал и бил?
Ничего не помогло, Анника все равно сорвалась туда, закрыла уши руками, лишь бы не слышать его голос: "Ты не можешь оставить меня, что я буду делать без тебя? Анника, черт побери, я же люблю тебя!"
– Он… да, он обычно…
– Трудно говорить об этом?
Темнота заполонила ее целиком, из легких рвался наружу немой крик, руки горели, а она падала, падала и падала…
Нина ехала во взятом напрокат автомобиле по длинному арочному мосту. Река Луле медленно текла, поблескивая на солнце, под железобетонными конструкциями, имея ширину почти километр здесь в устье.
Дом инвалидов, где жила Ингела Берглунд, находился в части города Бьёркскатан, ей требовалось просто повернуть налево, доехав до Хертсёронделлена, а потом следовать указателям.
На всякий случай Нина арендовала машину со встроенным навигатором.
Мост закончился, и она въехала в город, в основном застроенный кирпичными зданиями с крытыми железом крышами, между которыми росли чахлые деревца с поблекшей листвой. Далеко впереди справа, по другую сторону широкого залива, она увидела большой завод, портовый склад, но потом довольно быстро оставила центр города за спиной. Постройки на ее пути уже не стояли столь плотно, и ей очень редко попадались машины, двигавшиеся в том же или встречном направлении.
Скоро она оказалась у перекрестка с двумя заправочными станциями, принадлежавшими разным компаниям, точно как говорила директор дома инвалидов, свернула налево в сторону Скурхольмена, а через несколько минут увидела поворот на Бенсбюн и Бьёркскатан.
Нина медленно ехала между домами, такой ей редко приходилось видеть Швецию. Простые ухоженные коттеджи с встроенными балконами и хорошо подстриженными газонами вокруг, игровыми домиками для детей. Так, наверное, каждый бы мечтал жить со своей семьей в собственной стране.
Навигатор замигал на приборной панели: Нина находилась у цели своего путешествия. Через лобовое стекло она увидела перед собой медицинское учреждение с аптекой и ортопедической клиникой. Она объехала его, нашла стоянку, припарковалась на свободном месте, проверила, лежит ли мобильный телефон в кармане, заглушила мотор, вылезла из машины и закрыла ее.