- Профессор знал, что, если университет узнает ингредиенты тоника, сделка с фирмой наверняка состоится. Он тяжко трудился, сделал много секретных запросов и, наконец, узнал имя человека, у которого, как говорили, был чудодейственный тоник. Единственная проблема - этот человек жил в Японии.
Чонгминг поставил чашку и выпрямился, положил руки на колени, словно маленький мальчик, пришедший к духовнику.
- Я не был абсолютно честен с университетом Тодай. У них сложилось впечатление, будто я интересуюсь китайскими традициями, которые принесла домой японская армия. В широком смысле слова, это так и есть. Но есть и нечто другое: я поступил в университет Тодай по одной причине - мне надо было приехать в Японию, чтобы узнать ингредиенты.
- Вы хотите сказать, что солгали. Солгали, чтобы получить грант.
Он криво улыбнулся.
- Пожалуй. Да, солгал. Дело в том, что в Токио я приехал ради светлого будущего своего университета. Если бы я узнал состав этой загадочной субстанции, все бы изменилось - не только для меня, но и для сотен других людей. - Он устало потер глаза. - К несчастью, приехав в Токио, я обнаружил, что это не конец охоты. Напротив, только начало. Человек, с которым я хотел говорить, очень стар, ему более восьмидесяти лет, и он один из самых могущественных людей в Японии. Он окружен людьми, о которых запрещено говорить, поэтому информация доходит окольными путями. - Ши Чонгминг улыбнулся. - Короче говоря, я наткнулся на стену.
- Не знаю, зачем вы мне все это рассказываете. Ко мне это не имеет никакого отношения.
Он кивнул, словно я впервые оказалась права.
- Когда он чувствует себя получше, то посещает клубы. Да. И одно из мест, где его иногда видят, это клуб, в котором вы работаете. Может, теперь вы понимаете, к чему я клоню.
Я помолчала, посмотрела на него поверх кромки чашки. Теперь мне кое-что стало ясно. Ши Чонгминг говорил о Фуйюки.
- Да? - сказал он, заметив, что я удивилась. - В чем дело? Я вас расстроил?
- Я понимаю, что вы имеете в виду. Думаю, я его видела. Дзюндзо Фуйюки.
Глаза Ши Чонгминга заблестели. Они были умные и живые.
- Вы его видели, - сказал он, подавшись вперед. - Моя интуиция меня не обманула.
- Он в инвалидной коляске?
- Да.
- Профессор Ши, - я медленно поставила чашку. - Дзюндзо Фуйюки - гангстер. Вам это известно?
- Конечно. Я об этом и говорю. Он - оябун, крестный отец. - Чонгминг взял чашку, сделал несколько мелких глотков и снова поставил чашку на стол. Казалось, он встал в полный рост, выпрямился, как на параде. - А теперь я хочу вас кое о чем попросить. Иногда Фуйюки заводит дружбу с девушками из клубов. Бывает, приглашает их к себе домой. Там, я уверен, он и хранит ингредиенты лекарства, о котором я вам рассказал. Он и выпить не дурак, и в такие моменты теряет бдительность. Возможно, он с вами заговорит. Думаю, вы сумеете разузнать об этом снадобье.
- Я его уже видела. То есть видела, как он принимает что-то. Что-то… - Я показала пальцами размер флакона, который передала ему медсестра. - Жидкость. С коричневатым порошком внутри.
Ши Чонгминг долго на меня смотрел. Потер губы, словно они у него потрескались. Наконец, вымолвил нейтральным голосом:
- Коричневатый?
- А вы ожидали чего-то другого?
- Нет, нет, напротив, - он вытащил из кармана платок и промокнул лоб. - Именно этого я и ожидал. Порошок. Декокт. - Он положил платок в карман. - Тогда… - сказал он, и я заметила, что он старается унять дрожь в голосе. - Тогда вы сможете мне помочь. Мне нужно выяснить, что это за порошок.
Ответила я не сразу. Аккуратно поставила чашку на поднос и, сгорбившись, сидела, зажав ладони между колен. Смотрела на чашку, обдумывала его слова. После долгой паузы откашлялась и подняла на него глаза.
- В обмен на мою услугу вы позволите мне увидеть фильм?
- Не относитесь к этому так легко. Вы не представляете, насколько это опасно. Если кто-нибудь узнает или заподозрит, что я задаю вопросы… - Он поднял палец. - Он ни в коем случае не должен узнать, что я задаю вопросы. Идти напролом здесь нельзя. Вы должны работать с чрезвычайной осторожностью. Даже если на это уйдут недели, месяцы.
- Я не об этом вас спрашиваю. Я сказала: если я это сделаю, вы позволите мне увидеть фильм?
- А вы это сделаете?
- А вы позволите мне посмотреть фильм? Он смотрел на меня застывшим взглядом.
- Так что? Вы позволите…
- Да, - ответил он. - Да. Позволю.
Я открыла рот.
- Позволите?
- Да.
- Значит, фильм существует. Он существует? Я это не выдумала?
Чонгминг вздохнул, опустил глаза и устало приложил руку к виску.
- Существует, - пробормотал он. - Вы не выдумали.
Я опустила голову, желая спрятать от него невольную улыбку. Задрожали плечи, большим и указательным пальцами я схватила себя за нос, чтобы не тряслась голова. На меня нахлынуло чувство облегчения.
- Так будете или нет? - спросил он. - Будете помогать мне?
Согнав с лица улыбку, я опустила руку и посмотрела на него.
Он показался мне еще меньше ростом. Хрупкий старик в поношенной куртке. Его глаза превратились в булавочные головки, на переносице выступил пот.
- Будете?
Какая удивительная история. Заключить сделку со старым профессором, который, насколько я понимала, мог оказаться таким же сумасшедшим, какой все считали меня. Разве не удивительно, на что идут люди ради собственного спокойствия? Казалось, мы целую вечность просидели, глядя друг на друга. В голове тяжко отдавалось жужжание насекомых. Самолеты вычерчивали белые линии на жарком голубом небе. Наконец, я кивнула.
- Да, - сказала я тихо. - Да, я это сделаю.
Внизу были ворота, от которых отходил туннель. Я удивилась, когда заржавевший ключ повернулся в замке и дверь, пусть и неохотно, отворилась. Я выпустила Ши Чонгминга прямо на улицу.
- В Китае, - сказал он мне, остановившись в дверях в надвинутой на глаза шляпе, - мы не думаем о времени, как вы на Западе. Мы считаем, что наше будущее… можно увидеть в прошлом.
Глаза его обратились к саду, словно оттуда кто-то прошептал его имя. Он поднял руку, будто почувствовал дыхание на своей ладони.
Я оглянулась на каменный фонарь.
- Что вы можете увидеть, Ши Чонгминг? Что вы видите?
Он тихо и спокойно ответил:
- Я вижу… сад. Я вижу сад. И его будущее. Оно ждет, когда его откроют.
Я заперла за ним ворота и немного постояла в тени туннеля. Со стен осыпалась штукатурка, в углах висела серая паутина. Глядя на сад, я представила себе мать хозяина, стук ее деревянных башмаков, алый зонтик, костяной гребень в форме бабочки, оброненный и позабытый, отброшенный ногой под листья, где он и лежит до сих пор, медленно превращаясь в камень. Согласно синтоизму, духи вселяются в деревья, растения, птиц и насекомых, но в Токио мало зеленых районов, и единственные цветы - это гирлянды из пластмассовых цветов сакуры, свисающие из окон магазинов в праздничные дни. Возможно, подумала я, все духи в городе вынуждены ютиться вот в таких позабытых местах.
Стоя в тени, я думала о фильме Ши Чонгминга. Он поможет мне понять то, что со мной случилось, то, во что я поверила, когда много лет назад читала маленькую книжку в оранжевой обложке. Я знала, чю ответ, который был мне нужен, где-то рядом - стоит протянуть руку, и он очутится у меня на ладони.
18
Нанкин, 12 декабря 1937 (десятый день одиннадцатого месяца), вечер
Я пишу эти строки при свете единственной свечи. Мы не можем рисковать, включая керосиновые или электрические лампы. Пусть думают, что дом необитаем.
Вчера мы слышали взрывы со стороны террасы "Тропический Цветок". Я сказал Шуджин, что, должно быть, это наши военные: взрывают траншеи за городской стеной или мосты через каналы. Однако на улицах я слышал, как люди шепчутся: "Это японцы. Японцы". В тот же день, позже, после долгого затишья раздался мощный взрыв, потрясший город. Мы с Шуджин оставили нашу работу и повернули друг к другу смертельно бледные лица.
- Ворота, - послышался с улицы мальчишеский голос. - Ворота Чжонгхуа! Японцы!
Я подошел к окну и увидел его. Он стоял, широко раскинув руки, ожидая, когда откроются ставни и ему ответят. Обычно так и происходило, ведь до сих пор мы проживали наши жизни на улице. Теперь же все, что было слышно, - вороватый звук закрывающихся дверей и ставней. Мальчик сразу все понял - опустил руки и помчался прочь.
Я повернулся. Шуджин сидела неподвижно, словно статуя. Аккуратно сложила руки, продолговатое лицо словно высечено из мрамора. На ней были домашняя блуза и брюки. Лицо казалось почти бескровным. Я некоторое время смотрел на нее, повернувшись спиной к открытым ставням, спину обдувал холодной воздух безмолвной улицы. Солнце в эти дни выглядывало редко, и было оно странным, очень белым и чистым. Вот и сейчас оно светило в комнату, освещая ее кожу во всех подробностях, словно я сидел очень близко от нее. Ее лицо, шея и руки покрылись крошечными пупырышками, словно у ощипанного гуся, а веки казались почти прозрачными. Мне казалось, что под ними я вижу гнетущие ее тайные страхи.
В душе поднялось что-то первородное, пахнущее шафраном и густым духом пищи, томящейся в горшочках. Такую еду готовят в Поянху. Ощущение было таким реальным, что я закашлялся, защипало глаза. Беспокойно переступил с ноги на ногу, подбирая слова: "Шуджин, я был не прав, а ты права. Не могу описать тебе, как я боюсь. Давай покинем город. Прямо сейчас пойдем и соберем вещи. Упакуем их и пойдем. В полночь будем в бухте Мейтан". А может, высказаться более сдержанно? "Шуджин, наши планы немного изменились…"
- Шуджин, - начал я. - Шуджин, может, нам следует…
- Да? - Она посмотрела в мои глаза с надеждой. - Может, нам следует?..
Я хотел было ответить, когда позади меня раздался треск и что-то пулей влетело в окно, ударив меня по затылку. Я споткнулся и упал ничком. Комната наполнилась страшным шумом. Лежа на полу, я закричал и схватился за голову. Свалилась ваза, вода пролилась на скатерть. Шуджин испуганно вскочила, опрокинула стул. Над головой носилось что-то большое, ударялось о стены. Прикрыв лицо руками, я поднял голову.
Это была птица, большая неуклюжая птица. Она отчаянно хлопала крыльями, ударялась в стены, отскакивала от пола. Все покрылось перьями. Шуджин в изумлении на нее смотрела, а она пронзительно кричала и гремела крыльями, сметая все на своем пути. Наконец, утомившись, упала на пол. Там она запрыгала, наталкиваясь на стены.
Мы с Шуджин подошли поближе и смотрели на нее, не веря своим глазам. Это был золотистый фазан. Некоторые считают его символом Китая. Невероятно. До сегодняшнего дня я видел золотистого фазана только на картинках. Я был бы не больше удивлен, если бы в окно влетел фынхуан. Оранжевые перья фазана были необычайно яркими. Казалось, в нашем доме вспыхнул костер. Как только я делал шаг вперед, он отпрыгивал в сторону, пытался взлететь, сталкивался с мебелью. Я не мог понять, зачем он сюда залетел. И только когда птица отчаянно поднялась в воздух и пролетела рядом со мной, я увидел ее глаза и все понял.
- Отойди, - сказал я Шуджин, схватил со спинки стула свое парчовое чанпао и швырнул его, словно сеть, на птицу. Фазан запрыгал, забил крыльями, поднялся на фут в воздух, и рубашка, казалось, сама собой запрыгала по комнате, будто яркий разноцветный дух. Когда он приблизился ко мне, я нагнулся и быстро схватил птицу обеими руками. Выпрямившись, осторожно вынул фазана - сначала высвободил маленькую голову с незрячими глазами, затем крылья. Повернул птицу к Шуджин.
- Он слепой, - пробормотал я.
- Слепой?
- Да. Возможно, из-за взрывов в Чжонгхуа…
- Нет! - Шуджин порывисто закрыла лицо руками. - Нет. Это самое худшее, что могло случиться, самое худшее! Золотистый фазан! Символ Китая. Его ослепили японцы. - Она вонзила себе в голову ногти, безумным взором обшарила комнату, словно искала чудесный способ спасения. - Это правда. Теперь все произойдет. Земля, наша земля. Японцы изувечат землю, они разрушат Драконовый порог и…
- Ну, успокойся. Никакого Драконового порога не существует…
- Они разрушат Драконовый порог. Китай ожидает голод и засуха. Ослепят всех фазанов, не только этого. Всех. И людей - тоже. Они убьют нас в наших постелях и…
- Шуджин, прошу тебя, успокойся. Это всего лишь птица.
- Нет! Это не просто птица, это - золотистый фазан! Мы все умрем. - Она двигалась по комнате кругами, взмахивая в отчаянии руками. - Президент, твой драгоценный президент, твой верховный арбитр сбежал в Чунцин, словно преследуемая собака, а в Нанкине остались лишь бедные, больные и…
- Хватит!
- Ох! - воскликнула она, уронила руки и устремила на меня взор, полный неизбывного страдания. - Да, ты увидишь! Ты увидишь, что я права. - И, сказав это, выбежала из комнаты, деревянные башмаки громко застучали по ступеням.
Я долго стоял, глядя ей вслед, чувствовал, как кровь бьет в виски. Меня потрясло, что все изменилось так быстро. Я уже готов был снизойти до ее просьбы, приготовился бежать из города. Но ее насмешки настроили меня отстаивать позицию, в которой я и сам не был уверен.
Не знаю, сколько бы я еще так простоял, глядя на пустую лестницу, если бы фазан не стал колотиться. Я взял его одной рукой за лапки и быстро закрутил в воздухе - так в детстве учила меня мать. Затем встряхнул его, как стряхивают с одежды воду - раз, другой, пока шея птицы не сломалась. Крылья фазана слабо поднялись в предсмертной судороге. Потом я понес пернатую тушку в кухню.
Я редко хожу в кухню Шуджин, но сейчас это было единственное место, где мне хотелось находиться. Кухня меня успокаивала. Когда-то мальчиком я сидел на полу кухни и смотрел, как мать окунает кур в кипящую воду, чтобы перья стали мягкими. Сейчас и я налил в котел воды, зажег огонь и дождался, когда на поверхности появились пузырьки. Двигаясь, как во сне, я ошпарил птицу, держа ее за лапки. Затем уселся за стол, стал ощипывать. Мысли обратились к картине детства. Я вспомнил лицо матери в те дни, когда бизнес отца начал процветать и мы могли позволить себе служанку. Тогда она весь день проводила в кухне, терпеливо натирала солью вареных уток, заворачивала в ткань и укладывала на хранение. Птичьи внутренности она насаживала на вертел и высушивала в кладовке. Чан Кайши, думал я тупо, хочет, чтобы Китай смотрел в будущее. Но так ли просто народу вырвать прошлое из своего сердца?
Я ощипал птицу, осторожно заткнул голову под крыло, перевязал шпагатом. Так делала моя мать, так делали поколения китайских женщин. К моим рукам пристали яркие перышки. Я положил фазана в горшок и сел, дожидаясь, когда на поверхность поднимется кровавая пена.
Нанкин, 13 декабря 1937, день
Прошлой ночью я заколотил дом досками. Прибил их гвоздями ко всем окнам и двери (Шуджин мне не помогала, потому что, по ее суеверным понятиям, вбивание гвоздей может вызвать уродство у ребенка). Весь вечер с Востока до нас доносились странные звуки. Перед тем как пойти спать, я приставил к стене железный прут. Кто знает, смогу ли я им воспользоваться? Утром нас разбудил отдаленный шум, похожий на гром. Полчаса назад Шуджин налила в кастрюлю воды, чтобы сварить на завтрак вермишель. Когда подошла к крану, чтобы сполоснуть пальцы, кран задрожал, и из него потекла лишь тонкая коричневая струйка. Что это значит? Неужели японцы…
Это происходит, даже когда я пишу! Единственная лампочка над моей головой погасла. Теперь мы… Мы теперь в полумраке, я едва вижу написанные мной слова. За домом слышны последние стоны выходящих из строя машин. Город закрывается от мира. Шуджин возится в кухне, пытаясь отыскать масляные лампы. В конце переулка слышен чей-то истерический крик.
Я не могу здесь больше сидеть. Я не могу сидеть ислушать. Я должен выяснить, в чем дело.
19
Я поднялась наверх. После жаркого сада дом показался очень темным и прохладным. В старой ванной, с зеленой плесенью между кафельной плиткой и выставленными наружу трубами, гуляло эхо. Я старательно мылась, задумчиво глядя на собственное отражение. Текущая вода делала все крупнее - заметны были серебристые волоски и поры на белой коже. Ши Чонгминг хочет, чтобы я вызвала Фуйюки на беседу. Вероятно, намекает, чтобы я с ним флиртовала, а для этого мне нужно быть сексуальной.
В больнице я постоянно выслушивала нотации относительно своего сексуального поведения, поэтому почти сразу решила, что было бы глупо сознаться, что я на самом деле думаю о мальчиках из микроавтобуса. Я догадывалась, что они скажут: "Ага! Видите? Абсолютно неадекватная реакция!" Правды я не сказала. После того как мальчики по очереди сделали свое дело, мы оделись и поехали обратно по шоссе А303. Никогда раньше не чувствовала я себя такой счастливой. Я не рассказала врачам, каким ярким мне тогда все казалось - сияли звезды, под колесами автомобиля бежала белая полоса. Четверо мальчиков кричали с задних пассажирских мест, чтобы водитель не ехал по ухабам так быстро. Я сидела впереди и подпевала песне, доносившейся из старого магнитофона. Неисправные динамики делали звучание хриплым и обрывистым. Внутри у меня было легко, словно бы мальчики вымыли из меня что-то темное и тайное.
Мы подъехали к тому месту деревенской дороги, где они меня впервые встретили. Водитель остановил машину на обочине. Двигатель продолжал работать. Водитель перегнулся через меня и открыл дверь. Я смотрела на него, не понимая.
- Ну, - сказал он, - всего хорошего.
- Что?
- Всего хорошего.
- Я что же, должна выйти?
- Да.
Некоторое время я молча на него смотрела. На его шее, чуть повыше воротника, заметила несколько прыщиков.
- Разве я не пойду с вами в паб? Вы говорили, что мы пойдем в паб. Я там никогда не была.
Он смял сигарету и вышвырнул в окно. На горизонте, за его левым плечом, все еще виднелась изумрудная полоса, по ней катились кучевые облака. Казалось, небо кипит.
- Не глупи, - сказал он. - Для паба ты еще слишком мала. Нас из-за тебя выгонят.
Я поглядела назад. Четыре головы отвернулись от меня, притворившись, что смотрят в окно. У светловолосого мальчика, сидевшего в самом конце салона, было такое серьезное лицо, будто он только что поймал меня на краже. Я взглянула на водителя, но он сурово смотрел в окно, а его пальцы нетерпеливо постукивали по рулю. Я открыла было рот, хотела возразить, но передумала. Свесила ноги и спрыгнула на дорогу.