Ши Чонгминг довольно хмыкнул.
- А вы, я вижу, стали мудрее.
Я поправила на коленях пальто, чуть подвинулась в кресле. Я не принимала ванну, и малейшее движение выпускало на волю запах Джейсона. На мне была черная ночная рубашка, которую я купила несколько недель назад в Омотесандо. Она плотно обтягивала меня, по вороту были вышиты шелковые цветы. Рубашка закрывала живот и плотно облегала бедра. Я все еще не осмелилась показать Джейсону свои раны, и он не настаивал. Он сказал, что у каждого человека на планете есть вторая половинка, которая совершенно его понимает. Кажется, мы с ним два кусочка в огромном метафизическом пазле.
- Почему вы мне не позвонили? - спросил Ши Чонгминг.
- Что?
- Почему вы не позвонили?
Я пошарила в сумке, вытащила сигарету, зажгла ее и пустила дым в безоблачное небо.
- Я и сама не знаю.
- Когда вы были у Фуйюки, видели что-нибудь примечательное?
- Может, видела, а может, и нет.
Он подался вперед и понизил голос:
- Так видели? Видели что-нибудь?
- Лишь мельком.
- Что значит "мельком"?
- Я не уверена. Вроде это был стеклянный ящик.
- Вы хотите сказать - резервуар?
- Не знаю. Никогда такого раньше не видела.
Я выпустила струю дыма. В окнах галереи отражались облака. Джейсон спал в моей комнате на футоне. В своем воображении я ясно видела его тело. Могла представить все подробности - то, как он складывал на груди руки, как мерно дышал.
- А как насчет зоопарка?
Я искоса глянула на него.
- Зоопарка?
- Да, - сказал Ши Чонгминг. - Может, видели нечто наподобие зоопарка? Я хочу сказать, что в резервуаре могли поддерживаться определенные климатические параметры.
- Не знаю.
- Может, к этому стеклянному ящику были присоединены датчики? Ну, знаете, те, что контролируют воздух в помещении? Или термометры, приборы для определения влажности?
- Не знаю. Это было…
- Да? - Ши Чонгминг подался вперед, заинтересованно заглядывая мне в глаза. - И что это было? Вы сказали, что видели что-то в резервуаре.
Я заморгала. Он ошибался. Ничего подобного я не говорила.
- Может, это было что-то… - То, что он показал руками, было размером с котенка. - Вот такой величины.
- Нет. Я ничего не видела.
Ши Чонгминг сжал губы и долго смотрел на меня, лицо его было совершенно неподвижно. Я видела, как на его лбу выступил пот. Он достал из куртки платок и быстро промокнул лицо.
- Да, - сказал он, убрал на место платок и, откинувшись на спинку кресла, тяжело вздохнул. - Вижу, вас это больше не занимает. Я прав?
Я стряхнула пепел с сигареты и нахмурилась.
- Я потратил на вас уйму времени, а вы отступили.
Он вышел через большие ворота, а я поднялась наверх. Двойняшки бродили по дому, готовили еду и бранились. Пока я была в саду, Джейсон слетал в бар и вернулся с рисом, рыбой и маринованной дайкон. Он поставил на стол бутылку сливовой наливки и два красивых светло-фиолетовых бокала. Когда я вошла в комнату, он лежал на футоне. Я заперла за собой дверь и пошла мимо еды к футону, снимая на ходу пальто.
- Ну? И что это за старик?
Я уселась верхом на Джейсона. Трусиков на мне не было, одна рубашка. Джейсон развел мои колени и провел ладонями вверх по ногам. Мы оба смотрели на длинную прохладную плоть. Мое тело казалось мне ужасно несовременным. Удивительно, что Джейсону оно так нравилось.
- Так что за старичок в саду?
- Это связано с моими университетскими делами.
- Он смотрел на тебя так, словно ты рассказывала ему самую невероятную историю в мире.
- Не совсем, - пробормотала я. - Мы беседовали о его научной работе. Ты не назвал бы ее невероятной.
- Хорошо. Мне не нравится, когда ты говоришь невероятные вещи кому-то другому. Ты с ним проводишь слишком много времени.
- Слишком много времени?
- Да. - Он поднес ко мне ладонь. - Видишь?
- Что?
Тусклый свет упал на его сломанные ногти. Он шевелил кончиками пальцев - сначала медленно, очень мелкими движениями. Я зачарованно смотрела на его пальцы. Вот они оторвались от ладони, быстро взлетели, замерли у глаз, медленно захлопали, как крылья птицы, отклоняясь от курса и ныряя в воздушные потоки. Это был магический журавлик Ши Чонгминга. Журавлик прошлого.
- Ты подглядывал за нами, - сказала я, уставившись на его ладонь. - В прошлый раз.
Он улыбнулся, и его птица медленно, грациозно нырнула, элегантно пролетела, вернулась и снова нырнула. Он раскачивал и наклонял ладонь и тихо напевал. Неожиданно повернулся ко мне, его пальцы пролетели вперед, птица-ладонь захлопала, как сумасшедшая, возле моего лица. Я отклонилась, привстала, дыхание участилось.
- Не делай этого! - закричала я. - Не делай.
Он улыбнулся. Сел, схватил меня за запястья, потянул к себе.
- Тебе понравилось?
- Ты меня дразнишь.
- Дразню? Нет. Не дразню и не буду. Я знаю, чтозначат поиски.
- Нет. - Я оттолкнула его руки. - Я тебя не понимаю.
- От меня не уйдешь.
Он ласково притянул меня к себе, лег на футон, прижал мои руки к губам - покусывая, лизал ладонь.
- Ты не можешь передо мной притворяться.
Я зачарованно смотрела на его зубы, такие чистые ибелые, удивлялась его здоровым деснам.
- Я не притворяюсь, - тихо запротестовала я.
- Ты забыла. - Он просунул руки между моих бедер, пошевелил пальцами, не отводя глаз от моего лица. Я оставила свои руки на его губах, а он говорил: - Ты забыла: стоит мне взглянуть на тебя, и я сразу вижу все, что происходит в твоей голове.
33
Нанкин, 19 декабря 1937, ночь (семнадцатый день одиннадцатого месяца)
Много веков назад, когда бронзовый азимутальный компас перенесли из Линьфыня на Пурпурную гору, он неожиданно инеобъяснимо разладился. Что бы ни делали инженеры, прибор отказывался функционировать. Несколько минут назад я выглянул в щель ставней, посмотрел на большого небесного хроникера и подумал: может, когда его установили на горном склоне, он взглянул на холодные звезды и увидел то, что видела Шуджин. Будущее Нанкина. Он увидел будущее города, и с тех пор ему стало все безразлично.
Довольно. Я должен выбросить из головы эти мысли о духах, предсказателях, ясновидящих. Я знаю, это своего рода безумие, и все-таки даже здесь, в безопасном кабинете, не могу не дрожать, когда думаю о том, что Шуджин все это видела во сне. По радио сообщают, что прошлой ночью, когда мы с Лю были на крыше, сгорело несколько зданий возле лагеря беженцев. Центр здравоохранения тоже сгорел. Куда же теперь пойдут раненые и больные? В этом центре должен был родиться наш ребенок. Теперь нам некуда обратиться.
Мы с Лю этими сомнениями не делились, даже после того, что увидели утром. Мы не сказали: "Возможно, мы были не правы". Из дома выбрались уже вечером, после того как ушли войска и улицы затихли. Мы не разговаривали, мы мчались. Пригнувшись, в ужасе, перебегали от одной двери до другой. Никогда еще я так быстро не бегал. Все время в голову стучала одна мысль: "Мирные жители, мирные жители, мирные жители. Они убивают мирных жителей". Все, что я предполагал, все, чем утешал себя, все, в чем убеждал Шуджин, оказалось неправдой. Японцы не цивилизованный народ. Они убивают мирных жителей. В той толпе не было женщин, это правда, хотя это слабое утешение. "Нет женщин, - повторял я снова и снова, пока мы бежали домой. - Нет женщин".
Когда я задыхаясь ворвался в дверь, с диким взором, мокрый от пота, Шуджин подскочила и пролила на стол чай из чашки.
- Ох! - Она плакала, на ее щеках остались следы от слез. - Я думала, ты умер, - сказала она и сделала ко мне несколько шагов. Увидев выражение моего лица, остановилась. Протянула руку к моему лицу. - Чонг-минг? Что это?
- Ничего. - Я закрыл дверь, постоял, прислонившись к ней для опоры, с трудом перевел дыхание.
- Я думала, ты умер.
Я покачал головой. Она была очень бледной и слабой. Живот у нее был большим, но тело тонким и хрупким. Какими слабыми делают нас наши инстинкты, подумал я, глядя на место, где лежал наш сын. Скоро здесь будут двое, удвоятся и страх, и опасность, и боль. И защита должна быть двойная.
- Чонгминг, что случилось?
Я поднял глаза, облизал губы.
- Что? Бога ради, скажи мне, Чонгминг.
- Еды нет, - ответил я. - Я не смог найти еды.
- Ты несся сюда как ветер, чтобы сообщить мне эту новость?
- Прости. Мне очень жаль.
- Нет, - сказала она, подойдя ближе, внимательно глядя мне в глаза. - Нет, это не все. Ты видел… Видел все, что я предсказывала, правда?
Я сел на стул и тяжело выдохнул, чувствуя невыразимую усталость.
- Пожалуйста, съешь яйца, - сказал я. - Прошу тебя, сделай это ради меня. Ради души нашей маленькой луны.
И, к моему удивлению, она послушалась. Кажется, она почувствовала мое отчаяние. И дело даже не в том, что она съела яйца, а в том, что пошла мне навстречу. Вместо того чтобы разъяриться, она съела бобы, которые хранила в подушке для будущего ребенка. Она принесла подушку, вспорола ее, вытряхнула бобы в котелок и сварила их. Предложила поесть и мне, но я отказался, сидел и смотрел, как она кладет еду в рот. Ее лицо ничего не выражало.
Мой желудок страшно болит, под ребрами живая рана размером с горлянку. Вот что значит голод, а я ведь всего несколько дней обхожусь без пищи. Но позже случилось нечто пострашнее. Когда мы готовились ко сну, сквозь закрытые ставни просочился запах. Восхитительный, сводящий с ума запах жареного мяса. Я чуть не свихнулся. Вскочил на ноги, хотел выбежать на улицу, несмотря на подстерегающую опасность. И только когда вспомнил японских офицеров, вспомнил грохочущие танки, звук перезаряжаемых ружей, снова опустился на кровать.
Нанкин, 20 декабря 1937
Мы, как и раньше, спали не разуваясь. Незадолго до рассвета нас разбудили страшные крики. Похоже, кричали неподалеку, в нескольких кварталах отсюда. Это был женский голос. Я посмотрел на Шуджин. Она лежала неподвижно, смотрела в потолок, голова на деревянной подушке. Крики продолжались пять минут, становились все отчаяннее и ужаснее, пока не перешли во всхлипывания. Потом все стихло. На улице взревел мотоцикл, задрожали ставни и чашка с чаем на прикроватной тумбочке.
Мы с Шуджин не двигались, смотрели на пляшущие на потолке красные тени. Вчера слышали сообщение о том, что японцы жгут дома близ озера Хунцзэху. Вряд ли на потолке движутся сейчас тени тех пожарищ. Затем Шуджин встала с постели, пошла к кухонной плите. Я последовал за ней и смотрел, как она, не говоря ни слова, вынула горсть золы и втерла ее в лицо, так что я не мог ее узнать. Она втерла золу в руки, волосы и даже в глаза. Затем пошла в другую комнату и вернулась с ножницами. Села в углу и все с тем же непроницаемым выражением лица принялась стричь волосы.
Долгое время спустя, когда в городе снова стало тихо, я все еще не мог успокоиться. Я сижу за столом, окно чуть-чуть приоткрыто. Не знаю, что делать. Может, попробовать бежать? Нет, слишком поздно - город полностью окружен. Рассвет, солнце просачивается сквозь желтые миазмы, висящие над Нанкином. Откуда пришел этот туман? Это не дым с соседней фабрики, смешавшийся с речным туманом, потому что все заводы стоят. Шуджин бы сказала, что это другое, - это туман, состоящий из всех злодеяний войны. Она бы сказала, что это - непогребенные души и грехи, поднявшиеся над проклятым городом, что по небу носятся неприкаянные души. Она бы сказала, что облака сделались ядовитыми, а природе нанесен фатальный ущерб, поскольку в одном месте собралось так много беспокойных душ. И разве я способен ей возразить? История доказала, что я и не умен, и не храбр.
34
Неожиданно, чуть ли не за одну ночь, я перестала бояться Токио. Кое-что мне даже понравилось. Мне нравился вид из моего окна. Например, просто взглянув на небо, я за несколько часов до наступления события могла предсказать приближение тайфуна. Горгульи на крыше клуба, казалось, слегка пригнулись, их пасти исторгали трепещущее на ветру красное пламя, пока кто-нибудь в здании не догадывался повернуть кран и отключить газ.
В том году капиталисты из смешанных фирм бросались с крыш небоскребов, которые сами же и построили, но я не обращала внимания на охватившую страну депрессию. Здесь я была счастлива. Мне нравилось, что в электричках никто на меня не пялится. Нравились девушки, разгуливающие по улицам в огромных очках от солнца и вышитых расклешенных джинсах. Ресницы они красили блестящей красной тушью, которую покупали в магазинах Омотесандо. Мне нравилось, что все здесь были немного странными. Торчащий гвоздь необходимо забить. Именно такими я представляла когда-то японцев. Одна нация, одна философия. Забавно, как все порой оказывается не таким, каким ты это себе представляла.
Я преобразила комнату - все вычистила, убрала с перегородок пыльную рисовую бумагу. Купила новые татами, вымыла каждый дюйм пространства. Вместо висящей лампочки установила скрытое освещение. Смешала краски и написала на шелке картину. Повесила ее в углу комнаты. На картине изобразила себя и Джейсона. Он сидел в саду рядом с каменным фонарем, курил сигарету и смотрел на кого-то из рамы. Вероятно, этот "кто-то" танцевал на солнце. Я стояла позади него, смотрела вверх, на кроны деревьев. Себя я написала очень высокой, улыбающейся, в волосах солнечные блики. На мне черное атласное платье, одно колено чуть согнуто и выставлено вперед.
Купила набор швейных принадлежностей и много фунтов серебряных и золотых бус. В одну из суббот повязала на голову шарф, надела китайские рабочие штаны из черного хлопка и, стоя, несколько часов на поврежденном шелке вышивала над темными зданиями Токио яркие созвездия. Когда закончила, порванные места были восстановлены, шелк аккуратно лежал на стенах, сверкая золотыми и серебряными реками. Эффект был завораживающим - казалось, я живу внутри готовой взорваться звезды.
Забавно, что я была счастлива, несмотря на то, какой оборот приобрели мои отношения с Ши Чонгмингом. Что-то сдвинулось, словно фанатическое стремление, которое пригнало меня в Токио, выскочив из меня, заразило его.
В понедельник, после вечеринки у Фуйюки, попыталась вызвать Строберри на разговор. Уселась перед ней и сказала: "На вечеринке я ела мясо. Вкус показался мне странным". Когда она мне не ответила, я наклонилась к ней и тихо сказала: "И тогда я вспомнила - вы говорили, чтобы я там ничего не ела".
Она внимательно на меня посмотрела. Мне показалось, что она собирается что-то сказать, но вместо этого она вскочила и кивнула на собственное отражение в зеркальном окне. "Посмотри, - сказала она, словно я ей ничего не говорила. - Посмотри. Это платье из фильма "Автобусная остановка"". На ней было тускло-зеленое платье, с черной сеткой и меховым воротником. Она носила его расстегнутым, демонстрируя пышную грудь, над которой потрудились пластические хирурги. Она оправила платье на бедрах. "Ну, и как это платье на фигуре Строберри? Лучше, чем на Мэрилин?"
- Я сказала вам, что съела что-то плохое.
Она повернулась ко мне, неуверенно из-за выпитого шампанского. Лицо ее было серьезным. Я заметила, как ходят у нее под кожей желваки. Она положила руки на стол и наклонилась, так что лицо ее стало вровень с моим.
- Ты должна забыть об этом, - прошептала она. - Японская мафия очень сложная. Ты не сможешь в ней разобраться.
- У пищи был незнакомый вкус. И не я одна это заметила. Господин Баи. Он тоже подумал, что она была странной.
- Господин Баи? - Он презрительно щелкнула языком. - Ты слушаешь господина Баи? Господин Баи - ручной пес Фуйюки. Ходит в ошейнике. Он был знаменитый певец, а сейчас уже не знаменитый. Все хорошо, пока… - Она сделала предупреждающий жест. - Пока он не сделает ошибку! - Она взялась рукой за горло. - Если делаешь ошибку, не важно, кто ты. Поняла?
Я очень медленно произнесла:
- Почему вы сказали, чтобы я ничего не ела?
- Это все слухи. Сплетни.
Она схватила бутылку шампанского, наполнила бокал и осушила его в один присест, указала пустым бокалом на меня.
- Грей-сан, никогда не повторяй то, что я тебе сказала. Поняла?
Она потрясла бокалом, и я увидела, что она настроена очень серьезно.
- Ты хочешь счастливой жизни и работы в высококлассном клубе? Где некоторые любят погорячее?
- Что это значит?
- Я имею в виду твой рот. Держи его на замке. О'кей?
Все это означало, конечно, что, когда на следующий день Ши Чонгминг необычайно рано позвонил, мне нечего было ему сказать. Он плохо это воспринял: "Я нахожу ваше поведение в высшей степени странным, да, чрезвычайно странным. Я полагал, что вы "отчаянно" хотите увидеть мой фильм".
- Так и есть.
- Тогда объясните мне, старику, плохо понимающему молодежь, сделайте такую милость, объясните это неожиданное нежелание говорить.
- Вовсе нет. Я просто не знаю, что вы хотите от меня услышать. Я ничего не придумываю. У меня просто нет для вас новостей.
- Да. - Его голос дрожал от гнева. - Как я и предполагал. Вы передумали. Я не прав?
- Да, вы…
- Ваши отговорки я не принимаю. Вы меня обнадежили…
Я чувствовала, он сдерживается, чтобы не закричать:
- А теперь такое равнодушие! Я делаю вывод, что вы отказываетесь в этом участвовать.
- Я не говорила, что…
- По сути, сказали. - Он кашлянул и произвел странный звук, словно бы дышал через ноздри мелкими отрывистыми вдохами. - Да, да, я доверяю своей интуиции. И потому говорю: до свидания.
И он положил трубку.
Я сидела в холодной гостиной, смотрела на мертвую трубку в своей руке, лицо пылало. Нет, подумала я. Нет, Ши Чонгминг, вы ошибаетесь. Я представила тень медсестры, карабкающуюся по стене коридора, вспомнила, как стояла в ванной комнате, а сердце готово было выпрыгнуть из груди, вспомнила и фотографию, запечатлевшую жертву преступления. Я положила пальцы на закрытые глаза, слегка их прижала. Я сделала так много, ушла так далеко, и я не передумала, просто картина стала расплывчатой, словно я видела что-то знакомое в запотевшее окно. Опустила руки и посмотрела на дверь, на длинный коридор. Несколько лучей солнца освещали пыльный пол. Джейсон спал в моей комнате. Мы были вместе до пяти часов утра, пили пиво, которое он купил в автомате на улице. Со мной происходило что-то странное, то, чего я не предвидела. Что, если для успокоения души существует несколько способов?