Луна все еще светила. Я поспешно шла по переулку, придерживая у горла куртку. Когда добралась до Шиба-Коен, между домами забрезжил рассвет. Небо обрело красивую бледно-розовую окраску, по улицам дул неестественно теплый ветер. Казалось, это атомный ветер, явившийся с Запада. Голые ветви возле храма Zojoji гнулись и скрипели. Я остановилась перед очищающей чашей, в левую руку, как и положено, зачерпнула стылую воду, затем набрала воды в правую. Бросила в ящик для пожертвований несколько иен, сняла туфли и пошла по мерзлой траве мимо каменных детей.
Над моей головой шевелились тени. Их отбрасывали белые листочки с молитвами, привязанные к ветвям. Я нашла в углу сада место между двумя рядами скульптур, где с дороги меня не было видно. Села на землю, запахнулась в куртку. Перед молитвой положено хлопнуть в ладоши. Делать надо все в определенной последовательности, а я ее не помнила, поэтому сделала то, что видела, наблюдая за людьми в моей собственной, христианской стране. Сложила руки, прислонилась лбом к кончикам пальцев и закрыла глаза.
Возможно, та медсестра была права. Возможно, "Господь", или боги, или высший разум знали, где находится душа моего ребенка. А вот я не знала. Не знала, где ее похоронили, поэтому начать мне было неоткуда. Поскольку могилу я посещать не могла, то выучилась представлять ее душу, парящую надо мной, всюду и нигде. Иногда, закрыв глаза, рисовала ее в черном ночном небе, так высоко, что ее голова касалась крыши мира. В моем воображении она способна была лететь, куда угодно. Возможно, даже из Англии в Токио. Она вознамерилась держать курс на восток, после чего полетела, время от времени посматривая вниз. Видела под собой дорожные огни: освещенные мосты Европы, разукрашенные, словно свадебные торты. Узнавала море по темным просторам, по отражению луны или по маленьким жемчужным каплям танкеров. После Европы летела к восходящему солнцу - над русскими степями, над бездонным Байкалом с его странными рыбами. И далее - над рисовыми полями, заводскими трубами и дорогами, окаймленными олеандрами, - над родиной Ши Чонг-минга. Затем Токио, и вот она над Такаданобабой. Старый дом узнала по затейливым изгибам. Она подлетает к моему окну и наконец…
Но, конечно же, она не прилетела. Даже на праздник Бон, когда мертвым полагается навещать живых. В тот раз я сидела возле окна и смотрела на зажженные свечки, плывущие в бумажных фонариках по реке Канда, - так японцы показывают мертвым дорогу домой. Тогда я, по глупости, думала, что она меня найдет. Но она не нашла. Я сказала себе, что мне не следовало этого ожидать, что, наверное, она сильно устала. До Англии далеко, а она слишком маленькая, поэтому потерялась или очень, очень устала.
Я подняла голову, оторвавшись от импровизированной молитвы. Вокруг меня на теплом ветру крутились игрушечные ветряные мельницы, хлопали деревянные мемориальные таблички. Каждая вязаная шапочка, каждая игрушка были подарком матери, молившейся так же, как я молилась сейчас. Постепенно светлело, и первые посетители быстро шли кхраму.
Я поднялась, отряхнула куртку. Джейсон, поверь, ты куда более странный ибезумный, чем я. То, что я сделала, произошло по невежественности. Я поступила дурно, но никогда не поступала так дурно, как ты. Я глубоко вдохнула чистый воздух и посмотрела на небо. Он напомнил мне то, о чем я почти позабыла. Мне открыта единственная дорога, впрочем, иного выбора у меня ине было.
37
Нанкин, 20 декабря 1937 (восемнадцатый день одиннадцатого месяца)
Вот так и учишься.
Занимался рассвет. Некоторое время слушал радио. Официального объявления о том, что на улицу можно выйти без опаски, до сих пор не поступало. Когда день был уже в разгаре, выпил чаю, надел стеганую куртку и вышел в переулок. Забаррикадировал за собой дверь, постоял, прислушиваясь, нет ли где какого движения. Белые легкие хлопья падали на грязный слежавшийся снег. Я осторожно пошел между домами. Через несколько минут оказался возле дома Лю. Постучал в заднюю дверь условной серией стуков. Дверь отворила жена Лю. Она молча посторонилась и дала мне пройти. Глаза у нее были красными. Поверх нескольких слоев собственной одежды надета потрепанная мужская куртка.
В доме было страшно холодно. Я немедленно почувствовал напряженную атмосферу. Когда Лю вышел в прихожую поприветствовать меня, я понял: что-то случилось.
- Что такое?
Он не ответил. Поманил меня за собой в маленькую тесную комнату. Там, низко склонив голову, сидел его сын. Мальчик был страшно расстроен. На нем была гимнастерка в стиле Сунь Ятсена. Порванная одежда свисала с худеньких плеч, делая подростка еще более жалким и грязным, чем обычно. На столе, напротив него, лежал грязный мешок, из него высыпалась гречневая крупа.
- Его не было дома всю ночь, - сказал Лю. - Он принес еду.
Я смотрел на крупу голодными глазами.
- Мастер Лю, я восхищаюсь твоей храбростью. Это действительно новость. Прекрасная новость.
Жена Лю принесла гречневые лепешки. Часть из них она завернула в марлю и уложила в бамбуковую корзину - для Шуджин. Передо мной поставила другое блюдо, чтобы я немедленно поел. Не сказав ни слова и не посмотрев на меня, вышла из комнаты. Я ел так быстро, как мог. Стоя, запихивал их рот, смотрел на потолок и жевал. Лю с сыном вежливо отвернулись. Несмотря на увлеченность едой, я не мог не заметить тяжелой атмосферы, царившей в доме.
- Что? - спросил я с набитым ртом. - Что случилось?
Лю тронул ногой ногу мальчика.
- Расскажи ему, что случилось.
Мальчик поднял на меня глаза. Лицо его было белым и серьезным. Казалось, за одну ночь он окончательно расстался с детством.
- Я выходил, - прошептал он.
- Да?
Он дернул подбородком в сторону улицы.
- Ходил туда. Всю ночь бродил по городу. Разговаривал с людьми.
Я почувствовал, что последняя лепешка застряла у меня в горле.
- И ты благополучно вернулся домой. На улицах спокойно?
- Нет.
Его лицо исказила гримаса, и у меня екнуло сердце.
- Нет, на улицах небезопасно. Японцы - дьяволы. - Он с обидой посмотрел на отца. - Ты говорил мне, что они убивают только солдат. Почему ты так сказал?
- Я верил в это. Думал, они не станут нас трогать. Думал, что они дадут нам статус беженцев.
- Беженцы. - Он рукавом утер слезы. - У нас в городе есть лагерь для беженцев.
- В университете, - подсказал я. - Ты там был?
- И не только я. Не один я туда ходил. Японцы там тоже побывали. Они увели с собой "беженцев". Я видел это. Их связали друг с другом. - Он ткнул пальцем в ямку за ключицей. - Людей нанизали на веревку, как… бусы. Бусы из людей.
- Ты сам все видел? В лагере для беженцев?
Он сильно потер глаза. Слезы оставили дорожки на грязных щеках.
- Я все видел. Все. И слышал все.
- Скажи, - сказал я, уселся на шаткий стул и серьезно посмотрел на мальчика. - Ты слышал крики? Час назад. Кричала женщина. Слышал?
- Да.
- Знаешь, почему она кричала?
- Да.
Он взглянул сначала на отца, потом на меня, закусил губу. Пошарил в кармане и вытащил что-то. Мы с Лю наклонились к нему. На его ладони лежал японский презерватив. Я взял его и перевернул. На резинке была картинка с бегущим солдатом, выставившим штык. Снизу написано слово "Тотсугеки". Наслаждение! Мы с Лю переглянулись" Его лицо стало серым, возле рта залегли складки.
- Изнасилование, - сказал мальчик. - Они насилуют женщин.
Лю посмотрел на дверь. Его жена находилась в глубине дома, она не могла ничего услышать. Тем не менее он прикрыл дверь. Мое сердце глухо стучало. Когда мне было тринадцать, я не имел понятия об изнасиловании, а мальчик произнес это слово совершенно спокойно, словно оно всегда было в ходу.
- Охота за девушками, - сказал он. - Любимое занятие японцев. Они садятся в машины и ездят по деревням в поисках женщин. - Он поднял запачканное лицо и спросил меня: - А знаете, что еще?
- Нет, - ответил я слабым голосом. - Что еще?
- Я видел, где живет Янь-ван.
- Янь-ван?
Сердце сжал страх. Я невольно взглянул на Лю. Он рассматривал сына, и лицо его выражало страх и смятение. Янь-ван. Дьявол. Хозяин буддийского ада. Обычно такие люди, как мы с Лю, закатывали глаза, слушая подобные басни, но за последнее время наши убеждения поколебались. Услышав это имя, произнесенное шепотом в холодном доме, мы задрожали.
- О чем ты говоришь? - Лю ближе придвинулся к сыну. - Янь-ван? Я не учил тебя таким глупостям. С кем ты говорил?
- Он здесь, - прошептал мальчик, глядя отцу в глаза.
Я увидел на его коже пупырышки и взглянул на прочно закрытые окна. На улице было тихо; падающий снег смягчил солнечный свет.
- Янь-ван пришел в Нанкин. - Не отводя глаз от отца, он медленно поднялся. - Если не веришь, пойдем со мной на улицу. - Он указал на дверь, и мы оба молча повернулись. - Я покажу, где он живет.
38
Увидев меня, Ши Чонгминг удивился. Он открыл дверь и пропустил меня в кабинет с холодной учтивостью. Включил обогреватель, придвинул его ближе к стоявшему под окном обтрепанному дивану и налил в чайник воды из термоса. Я наблюдала за ним и думала: как странно, ведь в последний наш разговор он бросил телефонную трубку.
- Ну, - сказал он, когда я уселась.
С любопытством на меня посмотрел: я пришла прямо из храма, и моя юбка не просохла от мокрой травы.
- Означает ли ваш визит, что мы снова разговариваем?
Я не ответила. Сняла куртку, перчатки и шапку и положила все это на колени.
- Есть какие-то новости? Собираетесь рассказать о том, что видели у Фуйюки?
- Нет.
- Может быть, вы что-то вспомнили? О том стеклянном ящике?
- Нет.
- Вероятно, Фуйюки в этом ящике что-то хранит? Судя по вашему описанию, я понял именно так.
- В самом деле?
- Да. Какое бы зелье Фуйюки ни пил, он верит в то, что оно спасает его от смерти.
Ши Чонгминг покрутил чайник.
- Он должен быть осторожен с дозировкой. Особенно если это средство опасно или его трудно перевозить. Подозреваю, он хранит его в резервуаре.
Ши Чонгминг наливал чай, не спуская с меня глаз: наблюдал за моей реакцией.
- Расскажите побольше о ваших впечатлениях.
Я покачала головой. Я была не в силах притворяться. Взяла чашку и крепко держала ее в обеих руках, смотрела на горячую воду и сероватый осадок на дне. Настало долгое неловкое молчание, пока я наконец не поставила чашку на стол.
- В Китае… - сказала я, хотя знала, что он не это хочет услышать, - что происходит в Китае с теми, кто не похоронен, как положено? Что происходит с их душами?
Он хотел было сесть, но мои слова его остановили. Согнувшись над креслом, обдумывал мой вопрос. А когда заговорил, его голос изменился:
- Странный вопрос. Почему вас это интересует?
- Что происходит с их душами?
- Что происходит?
Он сел, расправил тунику, задвигал чашку по столу вперед-назад. Потом потер рот и взглянул на меня. Около ноздрей у него выступили синевато-красные пятна.
- Непохороненные? В Китае? Сейчас подумаю. Можно ответить просто: мы верим, что появляется привидение. Злой дух возвращается на землю и творит бесчинства. Поэтому к похоронам мы относимся очень трепетно. Мы даем нашим мертвецам деньги, чтобы они благополучно перешли в другой мир. Это всегда… - Он откашлялся и рассеянно постучал пальцами. - Это то, что угнетало меня в Нанкине. Я всегда боялся того, что в Нанкине остались тысячи злых духов.
Я поставила чашку и взглянула на него, склонив набок голову. Он никогда не говорил так о Нанкине.
- Да, - сказал он и провел пальцами по кромке чашки. - Это всегда меня беспокоило. В Нанкине не хватало земли для индивидуальных могил. Мертвецы ждали собственных похорон несколько месяцев. Нижние ряды, истлевая, уходили под землю, верхние, разлагаясь, соединялись с теми, кто лежал внизу, прежде чем появлялась возможность…
Он помолчал, глядя в чашку. Неожиданно Ши Чонгминг показался мне очень старым. Я видела голубые вены под дряблой кожей, ясно представляла себе его кости.
- Я видел однажды маленького ребенка, - сказал он спокойно. - Японцы отрезали у нее часть плоти - здесь, под ребрами. Все видели, что она мертва, но никто ее не похоронил. Она лежала так многие дни, на виду у всех, но никто не вышел из дома, чтобы похоронить ее. До сих пор не понимаю, почему этого не сделали. В Нанкине повезло лишь немногим, тем, у кого осталось тело, которое можно было похоронить… - Он замолчал, смотрел на собственные пальцы, двигающиеся вокруг чашки.
Когда мне показалось, что больше он ничего не скажет, я наклонилась вперед и понизила голос до шепота:
- Ши Чонгминг, скажите, что там, в вашем фильме.
Он покачал головой.
- Пожалуйста.
- Нет.
- Я должна знать. Я должна все знать.
- Если вы так хотите узнать, то помогите мне в моем расследовании. - Он посмотрел на меня. - Вы ведь поэтому ко мне и пришли?
Я вздохнула, откинулась на спинку.
- Да, - сказала я. - Это так. Он грустно улыбнулся.
- Я уж думал, что потерял вас, думал, что вы отмежевались.
Он посмотрел на меня печально и ласково, не так, как прежде. Впервые с тех пор, как мы встретились, я почувствовала, что он ко мне расположен. Должно быть, я так и не узнаю, что он передумал за те несколько недель, пока мы не разговаривали.
- Что заставило вас вернуться?
По окончании разговора мне следовало просто открыть дверь и удалиться. Но я не удержалась - остановилась на пороге и посмотрела на него.
- Ши Чонгминг? - сказала я.
- Мм? - Он поднял на меня глаза. Похоже, я прервала ход его мыслей. - Да?
- Вы как-то сказали, что невежественность и зло не одно и то же. Помните?
- Да, помню.
- Это правда? Вы в самом деле так думаете? Невежественность не является злом?
- Конечно, - ответил он. - Конечно, это правда.
- Вы действительно так думаете?
- Ну разумеется. Невежественность можно простить. Невежественность не является злом. Почему вы спрашиваете?
- Потому что… потому что… - Я неожиданно почувствовала себя сильной и свободной. - Потому что это один из самых важных вопросов на свете.
39
Холодало, тучи грозили пролиться дождем. У машин, стоящих в ожидании зеленого сигнала светофора, окна плотно закрыты. Ветер взвихрялся возле углов, подхватывал мусор и мчался с добычей в подземный переход. Я вышла из электрички за несколько кварталов до дома Фуйюки, запахнулась плотнее в куртку и быстро зашагала вперед, используя красно-белую токийскую телебашню как ориентир, поскольку улиц не знала. Здесь было много маленьких ресторанов и заведений, где готовили лапшу. Я прошла мимо магазина оптового торговца, который назывался "Мясо нарасхват". Замедлила шаг, невежливо уставилась на покупателей, которые загружали в багажники огромных автомобилей двадцатифунтовые части туши. Мясо. Япония и Китай годами потребляли протеины только в виде кузнечиков, коконов гусениц шелкопряда, змей, лягушек, крыс. Теперь у них появились заведения "Мясо нарасхват".
Мясо, думала я, остановившись возле металлической ограды дома Фуйюки. Мясо. Один из гаражей был открыт. Мужчина в комбинезоне полировал большой черный автомобиль Фуйюки. Окна машины были открыты, ключ вставлен в зажигание, из магнитофона звучала песня, которую, как мне показалось, пели "Биттлз". Садовник поливал из шланга дорожку. Я взялась за ограду и подняла глаза к пентхаузу. Черные зеркальные окна отражали холодное небо. Ши Чонгминг думал: то, что хранится в тайне у Фуйюки в квартире, требует особой бдительности. Особенно если это средство опасно или его трудно перевозить…
Напротив дома стояла телефонная будка, и я в нее вошла. Возле монетоприемника были расклеены фотографии японских девушек в панталончиках. Я пошарила в кошельке, вынула визитную карточку Фуйюки и посмотрела на нее. Зимнее Дерево. Зимнее Дерево. Я откинула со лба челку и набрала номер. Подождала, кусая ногти. Раздался щелчок, и механический женский голос сказал по-японски: "Извините, этот номер недоступен. Проверьте, пожалуйста, и перезвоните".
Садовник поливал клумбы. Декоративную капусту обвязали шнуром, чтобы в зимнее время она не потеряла формы. Я повесила трубку, сунула в сумку визитную карточку и направилась домой. Сегодня мама Строберри подавала напитки. В такое время она бывала в хорошем расположении духа. Снова спрошу, что она имела в виду, когда советовала мне не есть у Фуйюки.
Когда вечером я увидела Джейсона, казалось, между нами ничего не произошло. В маленькой гардеробной у зеркала я поправляла макияж. Он остановился по пути в бар и сказал:
- Я знаю, что тебе нужно. Знаю, что сделать, чтобы ты чувствовала себя лучше. - Он указал на мой живот и лукаво подмигнул. - Нужно лишь избавиться от небольшой неловкости, вот и все. Мы все устроим, когда вернемся домой.
Он ушел, а я осталась сидеть, глядя в зеркало на свое отражение. Удивилась, что ничего не чувствую. Совершенно ничего. Есть нечто жуткое в том, как быстро я ухожу в себя. Должно быть, выработалась такая привычка.
Вечер был странный. Я мало говорила с посетителями, так что некоторые девушки спрашивали, хорошо ли я себя чувствую. Время от времени я замечала, что Джейсон доверительно поглядывает на меня, стоя у бара. Однажды он поднял брови и губами изобразил какое-то слово. Я не поняла и не ответила.
Мама Строберри пила текилу. Я краем глаза наблюдала за ней, видела, как она зажигает сигареты и тут же забывает о них, оставляя тлеть в пепельнице. Она присаживалась на колени посетителей, при ходьбе крутила бедрами. Улучив момент, когда она осталась одна, я подошла к столу и села напротив.
- Строберри, - сказала я. - Мне по-прежнему нужно знать. Я хочу знать, какие истории вы слышали о Фуйюки.
- Тсс! - прошипела она, испуганно взглянув на меня. Ее голубые линзы отразили свет соседнего небоскреба и засветились, как бриллианты. - Ты забываешь всё, что говорит тебе Строберри. Всё.
- Я не забываю. Почему вы сказали, чтобы я ничего не ела?
Она глотнула текилы и неуклюже принялась вставлять сигарету в мундштук. Прежде чем она в этом преуспела, сломала три или четыре штуки. Наконец зажгла и посмотрела мне в лицо водянистыми глазами.
- Послушай, - сказала она другим, более мягким голосом. - Я тебе что-то скажу. Расскажу о матери Строберри.
- Я не хочу слушать о вашей…