– А если без пистолета, руками? – она придвинулась так близко, что напряженные соски уперлись в грудь Каргину.
– Можно и руками, – согласился он, взял ее за талию, приподнял и отодвинул на полметра. – Ты как желаешь: чтобы я тебе шею свернул, сердце проткнул или вырвал печенку?
Рыжая захихикала.
– Лучше проткни. Только начинай снизу, – она уцепилась за локоть Каргина и потянула его к бару. – А ты ничего, ковбой! Как тебя?.. Алекс? Ну, Алеке так Алекс... Весельчак! Люблю весельчаков... Пой-дем-ка, отметим знакомство... Угостишь бедную юную леди?
– В другой раз, – пообещал Каргин, шагая рядом и искоса разглядывая ее.
"Леди, может, и бедная, однако не юная, – подумалось ему. – Постарше Кэти, но не намного, на год или два. Нахальная, но вполне ничего... ежели в трезвом виде и приличном платье... или вовсе без платья... Посмотрим сначала, что с Кэти выйдет!" – решил он и, осторожно выдернув руку из цепкой хватки рыжей, поинтересовался:
– Имя у юной леди есть?
– Мэри-Энн, – пробормотала девушка, покачнулась и привалилась к плечу
Каргина, обдавая его запахом виски и горьковатым ароматом духов.
Он поддержал ее под локоток.
– Мэри-Энн? Проще Нэнси...
Рыжая вздрогнула и резко отстранилась. Возможно, она была не так уж пьяна или протрезвела на мгновенье, но сейчас, когда девушка стояла перед Каргиным, в ее глазах он не заметил ни облачности, ни туманной мглы. Совсем наоборот! Они блестели и сверкали, и казалось, что из них вот-вот с шипеньем вылетят молнии, испепелив его дотла.
– Не проще! – покачиваясь, она погрозила ему пальцем. – Не проще, ковбой!
Запомни: никаких Нэнси! Меня зовут Мэри-Энн!
– А меня – Керк! И никаких ковбоев.
Он повернулся и зашагал к машине...
Смеркалось тут рано, в девятом часу. Добравшись домой, Каргин пошарил в шкафах, нашел спортивный костюм, переоделся, устроился на крыльце и приступил к изучению соседнего коттеджа. Небеса, усыпанные звездами, располагали к приятным мечтам, в траве верещали и пели цикады, ветер шелестел листвой, рябил воду в бассейне и пах чем-то приятным – жасмином или розами, или цветущей акацией. Дом за поляной был почти не виден, как и флаг, полоскавшийся над ним, но вместо флага трепетала в освещенном окне занавеска – будто призывный сигнал, в единый миг заставивший Каргина позабыть о рыжей. На фоне полупрозрачной кремовой занавески скользила тень. Он разглядел стройную фигурку Кэти у большого овального зеркала; руки девушки ритмично двигались вверх-вниз, волосы струились темным облаком, обнимали плечи, шаловливыми змейками ласкались к груди.
Временами ветер приподнимал занавеску, и тогда Каргин мог бросить взгляд в глубину комнаты, на столик у дивана, где горела лампа и что-то поблескивало и сверкало – кажется, хрусталь.
Налюбовавшись, он поднялся, прихватил бутылки с шампанским и коньяком, распугивая цикад, пересек лужайку и, очутившись под окном, продекламировал:
– Моряк возвратился с моря, охотник вернулся с холмов... Пустят ли его в дом?
– Пустят, – послышался голос Кэти, и занавеска отдернулась. – Но должна заметить, что ты не торопился.
– Зато я принес шампанское, – сказал Каргин и, единым махом перескочил через подоконник.
Он не ошибся: на столике у дивана блестели хрустальные бокалы и небольшие стаканчики, замершие на страже при вазе с фруктами. Его несомненно ждали и встретили ласковым взглядом и поощрительной улыбкой. В комнате царил полумрак, в овальном зеркале у окна отражались звезды, лампа под голубым абажуром бросала неяркий свет на лицо Кэти. На ней было что-то воздушное, серебристое, неземное – одна из тех вещиц, какими женщины дразнят и тешат мужское воображение. Впрочем, Каргин не приглядывался к ее наряду, интересуясь больше тем, что находилось под тонкой полупрозрачной тканью.
Однако дело – прежде всего, и он, вытащив паспорт, вручил его Кэти. Она раскрыла красную книжицу.
– Тебе тридцать три?
– Хороший возраст, – сказал Каргин, открывая шампанское. – Уже есть, что вспомнить, и есть еще время, чтобы об этом забыть.
Кэти, поджав ноги, устроилась рядом на диване.
– О чем же ты хочешь забыть, солдат? О неудачной любви? О женщине?
– О женщине? Хм-м, возможно... Такая рыжая, с манерами герлскаут на школьной вечеринке... Много пьет и липнет к незнакомым парням. Не хочет отзываться на имя Нэнси.
Зрачки Кэти внезапно похолодели, будто пара замерзших темных агатовых шариков. Отодвинувшись, девушка с подозрением уставилась на Каргина.
– Где ты ее подцепил, Керк?
– Не подцепил, а встретил. В "Старом Пью".
– Рыжая шлюха... Где ей еще сшиваться...– Кэти презрительно поджала губы. – Держись подальше от Мэри-Энн, солдат! Если тебе интересны такие... такие...
Каргин был не прочь разузнать побольше о загадочной Мэри-Энн, но обстановка к тому не располагала. Притянув Кэти к себе, он нежно поцеловал ее в шею.
– Совсем не интересны, и я о ней уже забыл, детка. О всех забыл, кроме тебя.
Личико Кэти смягчилось.
– Льстец! Ну, ладно, что тут поделаешь... все вы льстецы... в определенное время...– она подняла бокал и с мечтательной улыбкой промолвила:
– Раз ты забыл про Мэри-Энн, выпьем за Париж! Ты расскажешь мне о Париже, Керк?
– О Париже? Как-нибудь потом. Сначала поговорим о тебе и о твоих прекрасных глазах.
Глядя сквозь янтарную жидкость на свет лампы, Каргин с чувством произнес:
Карие глаза – песок,
Осень, волчья степь, охота,
Скачка, вся на волосок
От паденья и полета.
– Киплинг...– зачарованно прошептала Кэти. – Ты знаешь Киплинга, солдат?
– Я его просто обожаю, – сказал Каргин, обняв Кэти за гибкую талию. – Выпьем! Они выпили.
Жизнь прожить – не поле перейти, но в жизни той были проложены разные тропки для разных целей, в том числе – для покорения женских сердец. Каргин ведал многие из них. Тропки вились прихотливо и были. столь же отличны одна от другой, как женские души. Кого-то покоряли нежностью, кого-то – лестью, кого-то – кавалерийской атакой; одни клевали на грубую силу, на мундир в золоченых шнурах, на блеск погон и крепкие мышцы, других приходилось обольщать ласками и поцелуями, цветами и сладкими речами, третьим пускать пыль в глаза, повествуя о ранах, битвах и подвигах в африканских джунглях. В общем, годилось все, кроме угроз и прямого обмана.
Кэти, как полагал Каргин, нужно было брать напором и интеллектом. Тоска по Парижу выдавала натуру романтическую, мечтательную, склонную к лирике и поэзии, но в то же время он подозревал, что лирика с романтикой замешаны на здоровом американском прагматизме, идеалами коего были успех, энергия и сила. Это обещало сделать их отношения не только приятными, но и полезными. Романтика подогревает страсть и хороша в постели, а с женщиной практичной можно потолковать, узнав немало нового. Скажем, о том, какие эксперты шли на приступ халлорановых владений, и чем им это улыбнулось.
Он разлил коньяк в маленькие стаканчики. – Теперь – за тебя, – сказала Кэти, перебираясь к нему на колени. – Люблю мужчин с серыми глазами. Хотя среди них встречаются такие...-она хотела что-то добавить, но вовремя прикусила язычок и лишь с брезгливостью передернула плечами. – За тебя, Керк! Как там у Киплинга?.. Серые глаза – рассвет, пароходная сирена, дождь, разлука, серый след за винтом бегущей пены...
Воздушное одеяние Кэти распахнулось, и Каргин стал целовать ее соски. Они ожили под его губами, напряглись, распустились, стали розовыми и твердыми, как ягоды шиповника. Внезапно Кэти вздрогнула, застонала, склонившись над ним; ее дыхание обожгло шею, пальцы принялись торопливо расстегивать рубашку Каргина, потом коснулись шрама под левой ключицей, нащупали длинный тонкий рубец, погладили его, спустились ниже. Халатик девушки с легким шелестом соскользнул на пол.
"Как-то все очень быстро получается", – подумал Каргин, и это было его последней мыслью. Дальше – лишь ощущение нежной упругой плоти, жадно прильнувшей к нему, запах жасмина и роз, тихие вздохи, страстная песня цикад за окном и чувство, какое испытывает пловец, покачиваясь в ласковых, теплых, плавно бегущих к берегу волнах. Это повторялось снова и снова, пока сладкая истома не охватила Каргина, заставив смежить веки.
Он задремал, прижав к себе теплое тело девушки, и в эту ночь ему не снились ни яма в афганских горах, ни джунгли Анголы, ни перепаханная бомбами боснийская земля.
Глава третья
Три следующих дня Каргин пил кофе большими кружками, рылся в справочниках и картах и терзал компьютер. Компьютеров в его рабочей комнате было, собственно, два: один обеспечивал доступ в сеть и выдачу всевозможных сведений, в другом, автономном, хранилась информация об Иннисфри. Первым делом Каргин попытался уточнить географические координаты острова, но вскоре выяснил, что объект с таким названием нe существует ни в одном из земных океанов. Впрочем, имелась справка, что остров, после его приобретения Халлораном, был переименован на ирландский манер по желанию нового владельца, а прежде носил имя Мадре-де-Дьос. Для этого координаты нашлись, но с тем примечанием, что их исчислил в восемнадцатом веке какой-то испанский капитан из благородных кабальеро, не слишком сведущий в навигации, а потому ошибка могла составлять полсотни миль в любую сторону.
Что же касается острова как такового, то он имел овальную форму, вытянутую с запада на восток, и площадью равнялся Мальте. Длина Иннисфри составляла двадцать, а максимальная ширина – четырнадцать километров, и этот солидный кусок тверди являлся ничем иным, как разрушенным и частью затопленным кратером древнего вулкана. Его западный склон был пологим, сглаженным ливнями и ветрами, и тянулся от бухты, похожей на круглый рыбий рот в обрамлении стреловидных челюстей, до скалистого гребня стометровой высоты. Два мыса-серпа были самыми западными точками Иннисфри; между ними пролегал пролив, довольно. глубокий, шириною в триста метров, переходивший в. просторную бухту Ап-Бей – иными словами, Верхнюю.
Лоу-Бей, или Нижняя бухта, располагалась в четырех-пяти километрах на юго-востоке и была не круглой, а вытянутой, напоминавшей фиорд, поскольку ее обрамляли с двух сторон обрывистые базальтовые утесы – след давнего разлома кратерной стены. В самой ее глубине имелся искусственный песчаный пляж, а больше ничего, если не считать пляжных домиков и тентов.
Вся остальная часть острова, за исключением западного склона, являла собой вулканический кратер, занесенный камнями, песком и слоем довольно плодородной почвы. Кратер охватывала скалистая стена, кое-где в двести-триста метров высотой и совершенно неприступная с моря, но с осыпями, трещинами и пещерами с внутренней стороны. В этом базальтовом кольце рос сырой и душный мангровый лес, переходивший иногда в трясину, с редкими пальмами, панданусом и болотным кипарисом на более сухих местах. Бросовые земли, занимавшие три четверти Иннисфри и совсем не похожие на рай; но для создания рая все-таки оставались западный склон, продуваемый свежими морскими бризами, и обширная низменность около Верхней бухты.
Бухта имела в диаметре километра два, дальний ее конец был отгорожен молом с маячной башенкой, а на берегу располагался вполне современный поселок с казармой для солдат охраны, полусотней коттеджей, складами, причалами и питейными заведениями. Северней поселка лежал аэродром, не очень большой, но и не маленький, вполне подходящий для пятитонных транспортов и, разумеется, вертолетов. Там же находились электростанция, склад горючего, ремонтные мастерские, ангары и гаражи, обрамлявшие прямоугольник взлетного поля.
К востоку от бухты местность постепенно повышалась, и в самой высокой точке, посередине западной кратерной стены, стоял замок Патрика Халлорана – судя по фотографиям, монументальное сооружение в древнеегипетском стиле, с прилегающим парком, жилым трехэтажным корпусом для персонала, конюшнями, бассейнами, антенной спутниковой связи и обзорной террасой. От поселка к дворцу поднималось серпантином благоустроенное шоссе, а по гребню кратера были проложены дороги: на юг, к Нижней бухте и пляжу, и на север, до небольшого мыса, где находился наблюдательный блок-пост. Имелись и другие магистрали, а также луга, леса, ручьи, пальмовые рощи и тропки для пеших и конных прогулок; все-таки обитаемая часть Иннисфри была отнюдь не малой, раза в три побольше, чем княжество Монако.
Но главной достопримечательностью острова был не дворец и не поселок, не мангровый лес, заполонивший кратер, не живописные разломы скальных стен и не каменистые осыпи и пещеры. На западном гребне, в двух километрах к югу от дворца, лежало горное озеро эллиптической формы, и эта странная деталь пейзажа повергла Каргина в недоумение. Горные озера полнятся ручьями, текущими с заснеженных хребтов, а здесь не имелось ни снега, ни подходящего хребта – зато был ручей, струивший воды по склону к Верхней бухте. Даже не ручей, а целая река: неподалеку от устья через нее был переброшен мост, и от него дорога поднималась в горы, к замку. Мост, конечно, охранялся – на плане; в этой точке был изображен кружок с крохотным пулеметом.
На первый взгляд происхождение озера было загадкой, поразительным и непонятным феноменом. Однако порывшись в файле с геологическим описанием острова, Каргин выяснил, что в земных глубинах, где-то под вулканической подошвой Иннисфри, есть водяная линза, питавшая озеро с неиссякающей щедростью. Разумеется, не Божьим промыслом – скважину пробурили лет десять назад, в период интенсивного благоустройства, прокладки дорог и насаждения пальмовых рощ.
Данный факт казался весьма любопытным, однако имел десятое отношение к задачам Каргина. Его гораздо больше интересовали бетонные ячейки блок-постов, наземные радары и сектора обстрела, спаренные крупнокалиберные пулеметы, авиационные пушки, "стингеры", три патрульных вертолета и шесть катеров береговой охраны. Все это хозяйство, само собой, удалось бы приговорить и раздолбать силами десантного батальона при шестикратном превосходстве в численности, с артподдержкой с воздуха и моря, но такую операцию скрытной не назовешь. Никак не назовешь! И потому парашютный десант и ковровое бомбометание исключались, равным образом как "Черные акулы" и "апачи", "стелсы" и "МиГи", транспортные амфибии, ударные авианосцы и атомные субмарины класса "Стерджен" и "Лафайетт". Морская пехота тоже могла спать спокойно, как и другие части спецназа великих и мелких держав. Такие солдаты не подходили для резни, тотального уничтожения гарнизона и полутора сотен гражданских лиц. Тут требовался контингент иной выучки, убийцы и башибузуки вроде тех, какими командовал Кренна – мастера зачисток и облав, получавшие плату с головы. Там, где они прошли, живых не оставалось, пленных они не брали и потому носили с честью имя "эскадрона смерти".
Но кроме исполнителей определенных качеств, нужна была и техника. Не самолеты и не надводные корабли, которые можно засечь в любой из точек тысячемильной траектории, но средство скрытное, мобильное не поддающееся наблюдению, невидимое для наземного радара. Одна из тех субмарин, какие предназначались не для торпедных атак или ракетных залпов, а для разведки и переброски диверсионных групп. Такое судно стоило дорого и не укладывалось в предложенную коммодором смету, что, впрочем, не смущало Каргина: к чему покупать, если можно арендовать? Он исчислил арендный взнос в десять-пятнадцать миллионов и, закончив с транспортными проблемами, приступил к наземной операции.
Тут была некая сложность, связанная с размерами обитаемой части острова. Ее прикрывали восемь блокпостов, но кроме них имелись другие объекты стратегической важности: во-первых, казарма и пункт управления обороной, во-вторых – аэродром, и в-третьих – замок с системой спутниковой связи. Все эти точки полагалось атаковать одновременно, сломив сопротивление и захватив контроль над связью в течение пяти-семи минут. Связь была самой важной проблемой; если промедлить, сообщение об атаке уйдет в Кальяо, Лиму и десяток других мест, и помощь оттуда поступит незамедлительно. Патрик Халлоран был слишком важной персоной, чтобы не реагировать на его звонки.
Итак, одномоментный удар. Азы военной науки гласили, что нанести его без вертолетов невозможно, а это значило, что два или три "помела" предстоит захватить либо привезти с собой. Каргин остановился на последнем варианте. Захват аэродрома стоил нескольких потерянных минут и не давал гарантий, что патрульные "вертушки" снаряжены и полностью готовы к бою. А "вертушек" требовалось никак не меньше двух: один экипаж атакует дворец и три ближайших блок-поста, другой уничтожает огневые точки на северном мысу и у моста через ручей. Все расстояния, если отсчитывать их от поселка у Верхней бухты, укладывались в пять-восемь километров; значит, была возможность атаковать любой объект в течение двух-трех минут...
Военные штудии Каргина длились строго по расписанию, с девяти до шести, и проходили в комнате без окон, похожей на глухую, обитую звукоизолирующим пластиком внутренность сейфа. При комнате были душ и туалет, а также кухонная ниша, большой кофейник и неиссякаемый запас растворимого кофе "Седло Дорадо".
В комнату вели стальные двери, которые не открывались, а откатывались в стены; за ними изгибался узкий коридорчик, а в его конце имелась еще одна дверь, уже привычной конструкции, но с кодовым замком. Карта с паролем на вход хранилась у Кэти; утром она отводила Каргина на рабочее место, вечером забирала, а ровно в тринадцать ноль-ноль выпускала погулять и закусить в одном из кафе между вторым и первым административными корпусами. В это время тут не болтался никто; у служащих ХАК перерывы на ланч были в двенадцать и в три пополудни.
В час отдыха Каргин был всегда рассеян и ел торопливо, уносясь мыслями к острову Иннисфри и прикидывая, откуда начать атаку, с Верхней или Нижней бухты, и как половчей захватить дворец – с террасы или же с главного входа. Кэти, казалось, его понимала и не старалась разговорить. Для долгих неспешных бесед у них хватало времени по вечерам, и говорили они о российском житье-бытье, Питере и Москве, родителях Каргина, но главным образом о Париже, его мостах, ведущих к Ситэ и Сен-Луи, донжонах Венсенского замка, о площади Вогезов и храме Валь-де-Грас. Правда, до бесконечности те разговоры не тянулись, а прерывались иногда протяжными стонами и вскриками – мелодией любовных флейт и тамбуринов, звучавшей под скрипичный оркестр цикад.
Судьба наемника полна превратностей и перемен: сегодня ты жив, а завтра мертв, утром здоровый и бодрый идешь на приступ, а в полдень валяешься в воронке без ноги и истекаешь кровью, падаешь в ночную тьму под нераскрывшимся парашютом, подрываешься в джунглях на мине, получаешь удар штыком и глядишь, как стервятники копошатся в твоем распоротом животе. И никакой благодарности, ни памятников, ни орденов, ни залпов над могильным камнем... Да и могилы нет; скорей упокоишься в звериной пасти, как предрекал Киплинг. Гиены трусов и храбрецов жуют без лишних затей... И, помня об этом, Каргин времени зря не терял. Что в руки солдата попало, на том и спасибо!