Миа рассекала воду, выбрасывая руки из воды и глядя на нас. Вот взгляд ее остановился на Хокане и мне. Он был настолько выразительным, что мне вдруг захотелось окликнуть ее и объяснить, что я - не с ним, что я - не друг ему. Я была здесь сама по себе - как и она.
Пока я летела в Лондон, мне вдруг пришло в голову, что ты можешь решить, будто у меня есть предрассудки насчет приемных детей. Это неправда. Однако Хокан и Миа не походили на любящих отца и дочь. Я - не расистка, можешь мне поверить, и столь гадкие мысли мне не свойственны. Просто сердце подсказывало, что здесь что-то не так. Почему-то я не могла представить, что их связывают родственные отношения, что они живут в одном доме, едят за одним столом, что он утешает ее в трудную минуту, а она обращается к нему советом. Должна признаться, впрочем, что это открытие заставило меня по-новому взглянуть на Хокана. Поначалу я сочла его примитивным и ограниченным ксенофобом[3]. Но я ошиблась. Оказывается, он был далеко не так прост. Очевидно, он считал истинными шведами не только обладателей светлых волос и голубых глаз. В этом вопросе он явно руководствовался своей благосклонностью. По мнению Хокана, я отказалась от своей национальности, когда уехала из страны и обрела покровителя в лице мужа-англичанина. А Миа натурализовалась потому, что истинной шведкой ее признал Хокан. Право собственности для этого человека означало все. Но шестое чувство подсказывало мне даже тогда, при первой нашей встрече, что ей грозит смертельная опасность.
***
Почему-то молодая женщина, купающаяся в реке в летний день, никак не желала ассоциироваться у меня с опасностью. В моем представлении, во всяком случае. Поэтому я счел своим долгом осведомиться:
- И какой же опасности она подвергалась?
Вопрос мой явно вызвал у матери раздражение.
Наверное, ты меня невнимательно слушал. Я же сказала тебя, что на Мию смотрели с неприкрытым вожделением. Наверное, такие вещи никогда не приходили тебе в голову, но это очень опасно, когда тебя хотят столь яростно, что не могут думать больше ни о чем, и от этого внутреннее возбуждение лишь нарастает. Ничего более опасного в этом смысле попросту не существует. Ты сомневаешься? Тогда подумай о том, как вела себя Миа. Она вышла из воды, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, хотя прекрасно знала, что за ней наблюдают. Это неестественная реакция. Она оделась, даже не подумав вытереться полотенцем, так что по всей ее одежде расплылись мокрые пятна, а потом зашагала обратно, прямо через толпу, высоко подняв голову, - не прикоснувшись ни к еде, ни к питью, не сказав никому ни слова, и вернулась в дом. Только не говори мне, что это ничего не значит. Почему я в этом уверена? Потому что неделей позже я вновь увидела ее, когда возилась в огороде. Не знаю, где в тот день был Крис. Его любовь к ферме проявляется какими-то вспышками. Иногда он готов работать с утра до поздней ночи, а иногда пропадает неизвестно где по многу часов. Словом, его не было рядом, когда я услыхала какой-то шум и подняла голову. По дороге на велосипеде неслась Миа. Она виляла из стороны в сторону, ноги ее срывались с педалей, но при этом она набрала сумасшедшую скорость, словно за ней черти гнались. Когда она проезжала мимо наших ворот, я заметила выражение ее лица. Она плакала. Я выронила лопату и побежала к дороге, боясь, что она упадет и разобьется. Одному Богу известно, как она сумела сохранить равновесие, когда резко повернула налево и скрылась из виду.
Я не могла вновь вернуться к работе, словно ничего не случилось, поэтому поспешила к амбару, вывела оттуда велосипед и пустилась в погоню. Я решила, что девушка направляется в город по заброшенной тропинке, тянувшейся вдоль берега Лосиной реки вниз, до самого Фалькенберга. Жаль, что ты так и не побывал у нас, потому что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы описывать тебе красоты Фалькенберга, милого прибрежного городка. Меня куда больше занимает душевное состояние Мии, и я пытаюсь выяснить, в чем состоит опасность, вместо того чтобы восторгаться старомодными деревянными домиками, выкрашенными в светло-желтый цвет, и старинными каменными мостами. Ограничусь тем, что скажу: перед тем как впасть в море, устье реки расширяется, и на его берегах выстраиваются самые престижные отели, рестораны и магазины городка. Именно здесь Миа слезла с велосипеда и зашагала по аккуратному и безупречно ухоженному городскому саду, погруженная в невеселые мысли. Я вышла вслед за нею на главную набережную, где решила устроить якобы случайную встречу с девушкой. Мое внезапное появление в сочетании с грязной рабочей одеждой, в которой я возилась в огороде, вряд ли могло произвести благоприятный эффект. Я не рассчитывала на что-то иное, кроме вежливого "здравствуйте" со стороны Мии. Что ж, так тому и быть: я удостоверюсь, что с ней все в порядке, и вернусь домой. Помню, на ней были ярко-розовые сандалии-шлепанцы. Она выглядела такой славной и симпатичной, что мне просто не верилось, что всего несколько минут назад она плакала. Увидев меня, девушка остановилась. Она помнила, как меня зовут, и знала, что я приехала из Лондона. Должно быть, Хокан рассказал ей обо мне. Некоторые дети неизменно принимают точку зрения своих родителей, но только не Миа: в ее отношении ко мне не чувствовалось враждебности. Приободрившись, я пригласила ее на чашку кофе в кафе "Ритц" на набережной. Несмотря на свое громкое название, цены в нем были вполне умеренными, и мы могли спокойно поговорить в уютной задней комнате. К моему удивлению, она согласилась.
Кафе работало по принципу самообслуживания, и я выбрала кусочек торта "Принцесса", где под тонкой корочкой зеленого марципана скрывался толстый слой сливок. Я взяла две вилки, чтобы мы могли съесть его вместе, кофейник и диетическую колу для Мии. Только у кассы я сообразила, что, в спешке убегая из огорода, не взяла с собой денег, и пришлось спросить у женщины-кассира, не могу ли я заплатить в другой раз. Владелица кафе резонно заметила, что не знает, кто я такая, и Мии пришлось поручиться за меня. Она была дочерью Хокана, ее слово имело вес, и женщина взмахом руки пропустила нас с нашими тортом, кофе и колой, взятыми в кредит. Извиняющимся тоном я пообещала обязательно прийти сюда сегодня же вечером, чтобы расплатиться и не оставлять за собой долгов, особенно если учесть, что и в Швецию-то мы переехали с твердым намерением больше никогда и никому не быть должными.
За тортом я говорила без умолку. Миа с воодушевлением выслушала рассказ о моих приключениях, но о своей жизни в Швеции говорила очень сдержанно. Это показалось мне довольно необычным; как правило, подростки предпочитают говорить только и исключительно о себе. Не заметила я в девушке и безрассудной самоуверенности, несмотря на ее потрясающую красоту. Уже под конец разговора она поинтересовалась, успела ли я познакомиться со всеми нашими соседями, включая Ульфа, отшельника. О последнем я даже не слышала. Миа пояснила, что раньше он был фермером, но потом забросил сельское хозяйство и совершенно перестал выходить из дома. Его землями распоряжался Хокан. Раз в неделю он привозил Ульфу все необходимое. После этого она попрощалась и встала из-за стола, любезно поблагодарив за торт и колу.
Когда Миа выходила из комнаты, я заметила, что женщина за прилавком наблюдает за нами, прижав к уху телефонную трубку. Почему-то я нисколько не сомневалась, что она разговаривает с Хоканом, рассказывает о том, что я только что пила кофе в обществе его дочери. По глазам человека всегда можно угадать, говорит он о вас или нет.
***
Я переспросил:
- Так уж и всегда?
Мать решительно ответила:
- Да.
Подобно автомобилю, мчащемуся на огромной скорости, который налетел на кочку, всего на миг потеряв колесами сцепление с дорогой, она без дальнейших предисловий вернулась к своему рассказу.
Последние слова Мии не выходили у меня из головы, и я вдруг поняла, что это очень странный способ закончить разговор. Упоминание об отшельнике наверняка стало завуалированным советом непременно повидаться с ним. Чем больше я раздумывала над этим, тем сильнее убеждалась, что таково было намерение Мии. Я не собиралась терять времени и решила ехать к нему немедленно! Поэтому, вместо того чтобы вернуться домой, я покатила на велосипеде мимо своей фермы и фермы Хокана, высматривая дом отшельника. Наконец я заметила старую постройку, стоявшую прямо посреди поля, словно отбившееся от стада животное. Глядя на то, какая она заброшенная и полуразвалившаяся, трудно было поверить, что там кто-то живет. Подъездная дорожка разительно отличалась от той, что вела к дому Хокана. Между камней пробивались сорняки высотой до пояса, а с обеих сторон на нее наступали поля, так что узкая тропинка была еле видна. Тут и там валялось проржавевшее сельскохозяйственное оборудование, придавая ферме унылый и жуткий вид. Чуть в стороне торчал фундамент недавно снесенного амбара.
Я слезла с велосипеда, на каждом шагу говоря себе, что не стану оглядываться, чтобы проверить, не наблюдает ли за мной Хокан. Уже подойдя к самому порогу, я все-таки не выдержала и обернулась. Он был тут как тут: его трактор черным пятном маячил на горизонте на фоне серого неба. Хотя с такого расстояния я не могла разглядеть его лица, но ничуть не сомневалась, что это именно Хокан - деспот-повелитель, восседающий на своем троне-тракторе. Мне вдруг захотелось развернуться и бежать отсюда, и я ужасно разозлилась, что по его вине чувствую себя такой трусихой. Стараясь не поддаться страху, я постучала в дверь отшельника, не зная, чего ожидать, и подсознательно рассчитывая увидеть мрачный интерьер с паутиной в углах и застрявшими в ней дохлыми мухами. И поэтому зрелище кроткого высоченного мужчины, возникшего на пороге, за спиной которого виднелся уютный коридор, стало для меня неожиданным. Его звали Ульф Лунд. Он обладал силой и телосложением Хокана, но во всем его облике сквозила негромкая печаль, а голос звучал так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его. Я представилась, пояснив, что совсем недавно переехала сюда и надеюсь, что мы станем друзьями. К моему удивлению, он пригласил меня войти.
Проходя через кухню, я обратила внимание на то, что электрическому свету Ульф Лунд, похоже, предпочитает свечи. Во всем доме царила атмосфера какой-то церковной торжественности. Он предложил мне кофе и, достав из морозилки булочку с корицей, положил ее в духовку, извинившись за то, что придется немного обождать, пока она разморозится. Похоже, он не испытывал ни малейшей неловкости, в молчании сидя напротив меня и ожидая, пока одинокая булочка в духовом шкафу разогреется. Набравшись храбрости, я спросила, не женат ли он, прекрасно понимая, что Ульф живет один. Отшельник ответил, что его жена умерла, хотя и не пояснил, как и от чего. Он даже не пожелал сказать, как ее звали, вместо этого предложив мне самый крепкий кофе из всех, что я когда-либо пробовала. Кофе оказался настолько горек, что пришлось подсластить его. Коричневый сахар в банке затвердел до состояния камня. Отскребая крошки ложечкой, я поняла, что гостей здесь не бывает. Вскоре Ульф вежливо протянул мне булочку на тарелке, и я рассыпалась в благодарностях, хотя сердцевина ее так и не оттаяла до конца, и с улыбкой проглотила комок холодного и щедро сдобренного специями теста.
Уже перед самым уходом, сидя в коридоре, надевая туфли и глядя по сторонам, я вдруг подметила две странности. Здесь не было троллей. Совсем. Ни единой фигурки из тех, что вырезает Хокан. Вместо этого на стенах висели цитаты из Библии в рамочках. Они были вышиты на полосках материи, каждую из которых украшали библейские же сцены, фараоны и пророки. Был среди них и райский сад, исполненный цветными нитками, и расступившееся Красное море, тоже цветное, и горящий терновник, и тому подобное. Я поинтересовалась, сам ли он занимается рукоделием. Но Ульф лишь покачал головой: вышивкой когда-то занималась его жена. Пожалуй, таких рамочек было не меньше сотни, они занимали все пространство стены, от пола до потолка, включая вот этот…
***
Мать вытащила из сумки скатанный в трубочку лоскут материи, перевязанный грубой бечевкой, и развернула передо мной, показывая текст, вышитый черными нитками. Края лоскута обуглились и почернели, а некоторые слова были повреждены огнем.
Он обгорел, потому что всего несколько дней назад Крис швырнул его в печку, заорав на меня, что это ничего не значит, и…
- Пусть он сгорит к чертовой матери!
В ответ я схватила щипцы и выдернула из пламени полуобгоревший лоскут. Крис бросился ко мне, намереваясь отнять его, так что пришлось отступить в гостиную, размахивая перед ним горящим куском материи, словно отгоняя нападающего волка. Тогда он впервые назвал меня сумасшедшей. Хотя я уверена, что за глаза он уже давно называет меня так. Но ведь нет ничего безумного в том, чтобы спасти из огня горящую улику, особенно когда она доказывает, что здешняя община прогнила изнутри, и поэтому я не позволила ей "сгореть к чертовой матери".
***
Мать старательно приписывала эту вспышку отцу. Она отметила мою реакцию на свое восклицание: "Разуй свои проклятые глаза!" - и постаралась запомнить ее. Я вдруг снова вспомнил о ее бухгалтерской книге, в которую она записывала все свои операции: черными чернилами - на одной стороне, красными - на другой. Она поняла, что допустила оплошность, и теперь сравнивала счет. Мне стало ясно, что интерес, с которым я слушал эту историю, заставляет меня воспринимать ее совершенно по-другому, и я напомнил себе о необходимости сохранять нейтральное выражение лица и ничем не выдавать свои мысли.
Эта цитата из Библии отличается от других, висевших в коридоре. На ткани отсутствуют какие-либо рисунки, что и привлекло к ней мое внимание изначально. Если другие выдержки были окружены слегка комичными библейскими иллюстрациями, то на этом лоскуте виднелся один лишь текст. Ульф сказал, что его жена работала над ним перед самой смертью. Нескольких слов не хватает, они сгорели в огне. Давай я переведу тебе, что здесь написано.
"…потому что моя брань - против крови и плоти, против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…"
Здесь даже указана ссылка. Целиком ты можешь прочесть ее в "Послании к Ефесянам" Святого апостола Павла - глава 6, стих 12. В детстве я каждый день читала Библию. Мои родители были заметными людьми в местной религиозной общине, особенно мама. Я даже посещала уроки Святого Писания в воскресной школе. Они мне очень нравились. Я была очень набожна. Для тебя это наверняка станет открытием, поскольку теперь я бываю в церкви лишь на Рождество и Пасху, но тогда религия играла важную роль в моей жизни. Но в данном случае мне не хватало знаний. Я не помнила "Послания к Ефесянам" и знала лишь, что оно - из Нового Завета. Подавляющее большинство остальных цитат было взято из Ветхого Завета, и мне стало любопытно, почему в последние дни жизни жена Ульфа вдруг решила изменить своим привычкам, выбрав столь туманный и невнятный пассаж.
***
На языке у меня вертелся вопрос, как этот лоскут материи с цитатой из Библии - некогда помещенный в рамочку на стене - попал к матери. Я не мог поверить, что отшельник добровольно отдал ей такую вещь, как вышивка, сделанная его женой перед смертью.
- Мам, ты украла его?
Да, украла, но не у Ульфа, а у того, кто сам похитил этот лоскут у отшельника, понимая всю его важность. Но пока я еще не хочу говорить об этом. Ты должен дать мне возможность соблюдать хронологию, иначе мы начнем перескакивать с одного на другое, и все закончится тем, что я расскажу о том, что случилось в августе, до того, как покончу с майскими событиями.
Вернувшись к себе на ферму, я первым же делом отыскала Библию, которую еще пятьдесят лет назад подарил мне отец, сделав на ней дарственную надпись своим чудесным старомодным почерком - он неизменно писал перьевой ручкой. В ней я нашла "Послание к Ефесянам", главу 6, стих 12, который теперь помню наизусть.
Итак, послушай еще раз то, что она вышила на лоскуте материи!
"…потому что моя брань - против крови и плоти, против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…"
А вот как звучит правильный библейский вариант. Интонацией я выделю те слова, которые она вышила неправильно, а выводы ты, думаю, и сам сделаешь.
"…потому что НАША брань - НЕ против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…"
Его жена перефразировала цитату! Она вышила на лоскуте свой собственный вариант, в котором наша брань идет против крови и плоти, а потом взяла духов злобы и поместила их не на небеса, а на землю. На землю! И что же это доказывает? Что это было послание, а вовсе не ошибка. Как могла бедная женщина добиться того, чтобы ее послание уцелело, а не было бы уничтожено после ее смерти? Она повесила его на стену - замаскировала среди других цитат, превратив в сообщение для нас, тех, кто обратит на него внимание, в послание, а не ошибку. В послание!
Мне захотелось поделиться радостью своего открытия с Крисом, и я выбежала наружу, окликая его по имени, но он не отзывался. Не зная, где его искать, я вдруг заметила красные пятна на гравии. Еще даже не присев на корточки, я уже поняла, что это кровь. Пятна были совсем свежими и еще не успели высохнуть. Испугавшись, что Крис мог пораниться, я прошла по кровавому следу до самого хлева. Капли исчезали под дверью. Взявшись за ручку, я распахнула ее и обнаружила свисающую с крюка свиную тушу. Животное было располосовано вдоль, словно раскрытая книга, и раскачивалось взад и вперед - бабочка с кровавыми крыльями из ребер. Я не закричала. Я выросла в сельской местности и видела, как забивают животных. Да, я побледнела и была потрясена, но не видом мертвого животного, а тем смыслом, который был в него вложен.
Это была угроза!
С одной стороны, я должна признать, что Хокан выполнил свою часть нашего уговора. Взамен на право использования нашей земли я попросила его прислать нам свинину. Так что с этой точки зрения все было правильно. Но я-то рассчитывала получить колбасы и окорока, а не целую свинью. Да, сделка получилась выгодной, потому что в туше было много мяса, но к чему привозить ее именно в то время, когда я разговаривала с отшельником? Разве не кажется тебе странным подобное совпадение? Обрати внимание на последовательность событий - она имеет решающее значение.
Первое. Хокану звонит женщина из кафе и докладывает о том, что я разговаривала с его дочерью.