- Давно? - спросила Лада, подливая Марине водочки.
- Что давно?
- Давно мысли такие одолевают?
- Да уж восемь лет как, с самой теткиной смерти. Я его и раньше-то не любила. Ни разу ничем не пособил, даже словом добрым, а ведь как бедствовала иногда - хоть в петлю лезь. А я ж его родная племянница, не тети Риммина. Остальная родня наша в Пермской области в колхозе век доживает. Только он в люди выбился да я вот. - Она горько усмехнулась. - Супружника питерского студенточкой по пьяному делу подцепила, врачишку, блядуна хренова, через то сама ленинградкой стала… - Марина хлебнула водки, закусывать не стала, а вместо этого попросила: - Дай-ка закурить.
Затянулась неумело, раскашлялась, водички попила и с новой силой продолжила:
- Знаешь, а я ведь давно уже все продумала. Ему стимуляторы сердечные прописаны. Таблетки, а раз в сутки - укол. Кокарбоксилаза и ноль-один процентный атропин… Но если резко дозу увеличить или концентрацию, сердечко-то и зайдется, лопнет. И все, никаких следов.
- Нет человека - нет проблемы, - задумчиво произнесла Лада. - Ну, и зачем дело стало, раз никаких следов?
- Да я уж сколько раз собиралась! Неделями не спала, все переживала, представляла себе, как я его… Ампулу нужную раздобыла, раз даже в шприц закачала. Но не могу… понимаешь, не могу своей рукой, вот так вот, хладнокровно. Сколько себя не заставляла - не могу, и все!
Она резко повела рукой и смахнула со стола тарелку с остатками сыра. Упав на мягкий линолеум, тарелка не разбилась. Поднимать ее никто не стал.
- Одним я теперь желанием живу, и грежу им, и брежу… Вот если бы только кто-нибудь… Я бы все отдала…
Она замолчала и, закрыв лицо руками, расплакалась. Лада не шелохнулась. Отрыдавшись, Марина подняла голову и робко, выжидательно посмотрела на подругу. Та молчала. Пауза была мучительной. И когда Марина почувствовала, что сейчас сойдет с ума, Лада тихо, отчетливо выговаривая каждый слог, произнесла:
- Все - это что конкретно?
- Я бы… я бы… и тысячи не пожалела, - задыхаясь, прохрипела Марина.
Лада поднялась, медленно подошла к Марине, придвинула табуретку и села рядом, положив ей руку на плечо. Марина закрыла глаза.
- Тысячи? - ласково переспросила Лада. - Тысячи рублей, я правильно поняла? - Марина чуть наклонила голову. И тут Ладины железные пальчики впились ей в плечо, попав в какую-то болезненную точку. Марина вскрикнула, но хватка не ослабла. - Нет, дорогуша, тысячу ты мне за один этот разговор наш заплатишь, потому что за пустой базар отвечать надо.
Марина закивала, как китайский болванчик. В это мгновение она готова была согласиться на все, лишь бы ушла боль. Но боль уменьшилась лишь на чуть-чуть.
- Жду три дня. Если во вторник к вечеру вот на этом столе кусок лежать не будет, без ушей останешься. Я не шучу.
- Да, - пролепетала Марина побелевшими губами. Беспощадные пальцы разжались еще на миллиметр, и Марина смогла глотнуть немного воздуха.
- Больно, отпусти, - прохрипела она еле слышно. - Сколько ты хочешь?
- Это если на твою мокруху подпишусь? - Пальцы отпустили плечо, но ладонь придавила Марину неожиданной тяжестью. - Я, конечно, не знаю, что ты там за картинки эти огребешь, в этом не сильна, но кое-что из беседы дяди твоего с гостями я усекла. Получается так - картинок у него там штук полтораста. Ну, сто двадцать. На круг каждая уйдет минимум за тысячу. Значит, сто двадцать тысяч. Половина твоя, половина моя.
- Но…
- Это самый маленький счет, смешной даже. Армяшка тот усатый за свои цитрусовые пятьдесят кусков просил или на два Ге соглашался. Выходит, одно Ге уже на двадцать пять тянет, прикинь. А оно там не одно такое. Если ты, родственничка схоронив, с Секретаренком тем же грамотно переговоришь, он тебе на другой же день миллиона два в зубах принесет и себе столько же наварит. А про настоящую цену я вообще не говорю… Так что лови момент, хорошая моя. Или ко вторнику тысячу добудь, а потом сиди в дерьме, не высовывайся и жди, кого раньше кондратий хватит - дядю Родю твоего или тебя.
- Я понимаю, но… но шестьдесят тысяч сразу…
- Можно и не сразу, но тогда больше. Через месяц после дела - семьдесят… Или постой, еще вариант имеется. Родион твой ведь не только меняется, но и покупает-продает. Стало быть, должен наличность держать, и немаленькую. Хранит, конечно, дома. В сберкассу не сдает, из рук не выпускает. Не доверяет, так?
- Так…
- Ну и где дома? Не в матрасе же… Думай, родная, за хорошую мысль скидку сделаю.
Лада наконец убрала руку с Марининого плеча, отодвинулась и, словно не было никакого напряженного разговора, дружески предложила:
- Добьем для просветления мозгов?
И расплескала остатки водки по стаканам, в которых прежде был лимонад для запивки. Марина, резко запрокинув голову, залпом осушила свой стакан. Лада лишь пригубила, поставила на стол и прищурясь посмотрела на собеседницу.
- Давай рожай, что ли. Чую, есть догадки.
Марина сокрушенно вздохнула.
- Сейф у него в стене. Как раз напротив окна. Под портретом графини какой-то на коне. Раньше на этом месте другая картина висела…
- Найдем. Замок цифровой или какой?
- И цифры, и ключ нужны. Мне про сейф тетя рассказала, а я потом проверила, когда его с язвой прободной в больницу увезли, прямо на стол. У меня только один вечер был: ночью, как наркоз отошел, он там на все отделение скандал закатил, меня через медсестру высвистал, чтоб срочно ему ключи от квартиры сдала. Вот так… А в сейфе, между прочим, деньги были немалые. Много пачек. Так взять хоть одну хотелось, но он бы меня убил потом…
- И даже не пересчитала?
- Ты что, заглянула только… Страшно!
- Страшно… - повторила Лада, чуть заметно искривив губы. - Ну, и какая, говоришь, там комбинация? Ключик где?
Марина метнула на нее затравленный взгляд. На закушенной губе проступила капелька крови, но Марина не заметила. Ей хотелось выть от безысходности. Ну с чего, с чего, спрашивается, ляпнула этой душегубке про сейф? Ах, как лопухнулась, как лопухнулась!
- Ключ он под конторкой держит, там на дне ящичек плоский, специальный. Фанерку на себя потянешь, он и вывалится.
- У-гу… А цифры?
- Один-девять-ноль-пять. По его году рождения. Выпалив эти слова на одном дыхании, Марина опустила голову.
- Оригинально… Даю минуту: если соврала, можешь поправиться. Наказывать не буду. А потом пеняй на себя. - Лада вновь обняла Марину за плечи. Та вздрогнула и сжалась в комок. - Ну?
- Что ты, что ты, все точно… - залепетала Марина. - Не сомневайся…
- Проверю, - многозначительно сказала Лада и убрала руку. - Что там найду, то мое. Если меньше шестидесяти получится, разницу взыщу. Сколько и когда - дам знать заблаговременно.
- А… а если больше будет? - дурея от собственной смелости, прошептала Марина. Лада усмехнулась:
- Чужого недополучить боишься, Валерьяновна? А ты не боись, тебе всяко останется. За три жизни не прохаваешь. - Ее пальцы сгребли волосы на Маринином затылке, потянули вниз. Лицо Марины невольно поднялось, повернулось к Ладе. В глазах стояли слезы. - Слушай меня, тварь, и запоминай. Я таких гнид, как дядя твой, давила и давить буду, и деньги тут ни при чем. Деньги что? Грязь… Ты моргалами-то не лупай, лучше вспомни, кто первый про них запел, кто на тыщу сраную купить меня собирался? То-то. Другой бы расклад дала, душевный - так я б тебе его безвозмездно в клочья порвала, за дружбу и за правду. А теперь у нас совсем другой шансон играет. И тут уж я на дешевку не клюну, хватит, наклевалась. За простоту свою кровью заплатила, своей и чужой, душой изувеченной, месяцами госпиталей и психушек, детьми, что не родила и не рожу уж никогда. Родину, блин, защищать рванула - туда, где этой Родины век бы не знали! И что взамен? Бесплатная аптека, клетуха эта кооперативная, на которую все наши со Славкой чеки валютные ушли, раз в месяц - пайки ветеранские, кило крупы да водяры литр. И то мразь чиновная за этот литр в говно втоптать готова - ходят, мол, тут всякие, героев из себя строят… Так что я, голуба моя, второй раз не фраернусь, так все оформлю, чтобы больше в ус не дуть и на всех класть с прибором. Просекла тему?
Она резко выпустила Маринины волосы, и та ткнулась носом в стол. Лада поднялась и шагнула к буфету.
- Светает уже. Вали-ка ты в койку, подельница, заспи ночку грозовую. - Она накапала в стакан воды каких-то желтых капель и поднесла Марине ко рту. - Хлебни спецпродукта, в лавке не купишь. А нас отечество исправно снабжает, чтобы спали да кошмарами не маялись.
Марина послушно выпила.
- Теперь быстро на диван, пока не отрубилась. А я еще посижу, помозгую.
Где-то гремел первомайский салют, но из окна Ладиной кухни его не было ни видно, ни слышно. На столе, отнюдь не праздничном, стояли две чашки, вазочка с вареньем и тарелка с баранками.
- Завтра вечером погуляем, - пояснила Лада. - Будет повод.
У Марины задрожала челюсть.
- Вот-вот, правильно поняла. Мне послезавтра с ребятами в Теберду ехать. На весь сезон там останусь, вернусь только в октябре. Завтра подойдешь часам к десяти. Серега сюда заедет, у вашего дома дорога разрыта. На пикник отправитесь. А я с дядей Родей попрощаюсь - и сразу к вам. Электричкой, автобусом. Маршрут знаю. Ночку покутим у костерка, а утром я прямо оттуда на поезд, а ты - вступать в права наследия. Но аккуратно, не спеша, как учили. И чтобы роток на замок, ясно? Сереге ничего сболтнуть не вздумай. Все поняла?
- Да, - сглотнув, пролепетала Марина. - Только на пикник зачем?
- На всякий пожарный. Чтобы в случае чего народ подтвердил, что мы обе там оттягивались… Ну все, теперь иди домой, выспись хорошенько. Завтра ты должна быть бодрая, спокойная, веселая. А про дело вообще постарайся выкинуть из головы, оно тебя теперь не касается.
- Тебе легко говорить…
- Ага, легче всех! Я ж старичков каждый день на завтрак кушаю, ты не знала?.. Ладно, вали, мне собираться надо. Я вот тебе тех капелек в пузырек накапала. Дома примешь, и до утра заботы отлетят.
- Так а ты чего? Не едешь, что ли? - растерянно спросил Серега.
- Попозже подъеду, прямо к ужину. Мне в двенадцать инструктаж проводить со своими "чайниками". Я тебе в машину барахлишко свое покидаю, а завтра с утреца ты меня на вокзал подбросишь.
- Ну, годится. Только ты там побыстрей с ними заканчивай.
- Как только, так сразу… Маришка, загружайся! Серега подбросил Ладу до метро и покатил с Мариной дальше. Лада посмотрела им вслед, пробормотала: "Вот так!" - и скрылась за прозрачными дверями станции…
А поздним вечером того же дня в спальный вагон "Красной стрелы" вошла сногсшибательная брюнетка в яркой боевой раскраске и со спортивной сумкой через плечо. Войдя в купе, она подняла полку, переложила сумку в багажный сундук, уселась сверху и раскрыла журнальчик.
Поезд тронулся. Минут через десять, когда за окном еще не отмелькали окраины, в купе вошел пожилой отутюженный проводник и попросил билет. Брюнетка протянула сразу два.
- А попутчик ваш покурить вышел? - вежливо спросил проводник.
- Жених? На поезд опоздал, наверное… Так что буду горевать в одиночестве. Вы, пожалуйста, никого ко мне не подсаживайте. Все же оба места оплачены.
- Да уж понимаю, - сказал проводник. - Чайку не желаете?
- Будьте любезны. Один стакан, с лимоном. Попив чаю, брюнетка закрыла дверь на "собачку", разделась, подумав, сняла и положила на столик парик, искусно сделанный из натуральных волос, сложила в специальный контейнер с раствором подкрашенные контактные линзы. Оглядев себя в зеркало, прапорщик Лада Чарусова нырнула под одеяло…
Утром из здания Ленинградского вокзала вышла все та же брюнетка - в элегантной замшевой курточке, с синей сумкой через плечо. Уверенно подошла к ожидающему выгодного пассажира таксисту.
- На Кутузовский, шеф! - Увидев не шибко довольный фейс, она усмехнулась. - Разрешаю хоть через Измайлово. Я не спешу.
II
- Степь да степь круго-ом! - надрывался будильник. Таня, не открывая глаз, нажала на рычажок, и будильник захлебнулся. Она перевернулась на другой бок, надеясь урвать еще хоть чуточку сна, но не тут-то было. На полу возникло шевеление, урчание, а потом Тане в затылок ткнулось нечто мокрое и холодное.
- Бэрримор! - укоризненно пробормотала Таня. - Отстань, а?
Но хитрый скай-терьер умело притворился, будто не понимает человеческого языка. Это он делал всякий раз, когда выгоднее было притвориться идиотом. Ну прямо как Ленечка! Сейчас псине это было явно выгодно - ему очень хотелось на утреннюю прогулку. К тому же так ласково пригревает майское солнышко, а на весенней земле, на которой только-только начинает пробиваться травка, после зимы осталось столько всякого, с собачьей точки зрения, интересненького.
Терьерчика Леня подарил ей совсем щеночком, еще, в конце октября, примерно тогда же, когда снял для нее эту квартирку на Светлановском, окнами на Сосновку - как можно дальше от прежних ее мест, улицы Шкапина, а главное, Купчино. Поначалу особо ретивые поклонники доставали ее и здесь. Пару раз приходилось прибегать к Лениной помощи. Один - из комиссионки на Апраксином Дворе - оказался совершеннейшим пакостником. В первые же дни в ее квартире стали раздаваться весьма неприятные звонки: какая-то анонимная, но явно малолетняя шелупонь обзывала Таню "жидовской подстилкой" и обещала с ней разобраться. Участники этой акции устрашения не учли одного: Ленечка поставил Тане аппарат с автоматическим определителем номера, которых в городе не было еще ни у кого. При первом таком звонке Таня записала номерок, высветившийся на табло под кнопочками, а при втором пожаловалась Ленечке. Вычислить шпану оказалось делом двух минут, найти и провести воспитательную беседу - делом двух часов. Пацаны-пэтэушники раскололись моментом, выдали дяденьку-организатора. Наказание было неотвратимым - Ленины деловые партнеры, оказавшиеся к тому же прямыми начальниками неуемного Таниного почитателя, не вдаваясь в объяснения, выперли его с хлебного местечка и выдали негласный волчий паспорт. После этого ее такого рода звонками не тревожили.
На то, чтобы вернуть Таню в кинематограф, Лениных связей не хватило - не его епархия. Зато он в два дня устроил ей годичный ангажемент в варьете ресторана гостиницы "Ленинград". Это было предприятие серьезное, щедрое, но требующее отдачи. Каждый день приходилось репетировать номера, бегать в танцкласс со всем кордебалетом, брать уроки вокала, ходить к массажисту, педикюрше… Поначалу с отвычки было трудновато, тем более что Леня, метеором ворвавшийся в ее жизнь и моментально ее перекроивший, через неделю вынужден был возвращаться к себе в Мурманск, куда он перевелся из Североморска, а приехать снова сумел только под Новый год. Так что опереться было не на кого, только на саму себя. Но овчинка явно стоила выделки: не говоря уже о материальной стороне дела, Татьяна Ларина вновь стала являть себя миру - в январе ее показали по городскому телевидению с несколькими новыми романсами, начали крутить по радио, весной она съездила в Москву и записалась для осенней передачи "Песня-82".
Впрочем, Ленине внимание проявлялось и в его отсутствие. В ноябре появились какие-то люди в черных халатах, привезли и поставили шикарный спальный гарнитур и удалились, не взяв ни копейки - сказали, что уже за все уплачено. Потом таким же манером привезли замечательное чешское пианино "Петрофф", японский телевизор… Лучшую часть прежней мебели и гардероба Таня перевезла сюда из комнаты на Шкапина, в которой покамест поселилась бывшая соседка Галина, разошедшаяся со своим Варламом. Теперь Таня почти не бывала там - не хватало времени.
Чистенькая, до невозможности вылизанная хозяином, загодя готовившим ее к выгодной сдаче, квартирка состояла из двух изолированных комнат, выходивших окнами в парк. По решению Лени большая комната стала их спальней, а гостиную оборудовали в маленькой. В планировке была только одна странность - перед самым отъездом на север Леня отгородил часть спальни, примыкающую к торцовой стене, высокой китайской ширмой, до потолка забил какими-то коробками и попросил Таню туда не лазать. Потом несколько раз от него приходили люди, забирали одни коробки, ставили другие. Каждый их приход предварялся междугородным звонком от Лени. Осведомившись о ее здоровье и настроении и выяснив, не испытывает ли она в чем-либо нужды, он четко и медленно проговаривал ей, кто именно придет и когда. Так что накладок по этой части не было.
Утром, выгуляв Бэрримора, наскоро позавтракав и прихорошившись, Таня убегала, а возвращалась поздно вечером, на гостиничной "Волге" (семьдесят рублей в месяц, но оно того стоило), падая от усталости с ног. Бэрримору на вечернюю прогулку по двору давалось пять минут, после чего Таня безжалостно загоняла его домой и, наполнив его пустую миску порцией еды на все следующие сутки, принимала ванну и бухалась в кровать. В выходные - тоже не как у людей, а вторник и четверг - Таня отсыпалась, приводила в порядок квартиру, готовила горячее на несколько дней вперед, бегала по магазинам и химчисткам.
Когда приезжал Леня - примерно десять дней из шестидесяти, - в квартире становилось шумно, многолюдно, весело. Компании бывали преимущественно мужские, солидные - умеренно пили вино, резались в карты, с удовольствием слушали Танины песни и не уставали отвешивать комплименты ей и Рафаловичу - за то, что сумел с таким вкусом обставить свою жизнь столь восхитительной подругой. Никто ни разу не произнес слово "любовница".
Их отношения трудно было назвать романом. Скорее это был необременительный и взаимовыгодный союз друзей. Лене нужно было свое гнездышко в Питере - родительский дом с хронически больной, теперь почти не встающей Ривой Менделевной и вечно ноющей старшей сестрой Розой, вернувшейся под отчее крыло после крайне неудачного брака, явно для этого не годился. А этому гнездышку нужна была красивая певчая птичка; для престижа - а стало быть, и в интересах дела - и для амурных утех. Для этой роли Таня подходила ему идеально. Сама скорость, с которой Леня все устроил, говорила Тане, что этот вариант был проработан им загодя. Она лишь наполовину верила его рассказу, что в купчинскую "стекляшку" он попал по чистой случайности и встреча с Таней оказалась для него потрясением, всколыхнувшим воспоминания о былом.
Тане нужен был мужчина - надежный, постоянный, равно умелый и в дневной, и в ночной жизни. Нужна была хорошая крыша над головой, достойная работа. Все это в считанные дни устроил ей Рафалович, и она была ему благодарна.
Двусмысленность ее положения не тяготила ее. Она давно уже внушила себе, что не с ее бурной биографией и не с ее бесплодием мечтать о нормальном замужестве, о крепкой семье. Более того, эти мечты для нее вредны именно своей нереальностью, а жить надо исходя из того, что имеешь. Короче, по уму надо жить. А ежели по уму, то стоящий мужик за себя ее не возьмет - кому нужен потоптанный пустоцвет? - а если возьмет, то потом век будет каяться, и хорошей жизни им все равно не видать. А замухрышку какого-нибудь ей и даром не надо. Ваньки с нее хватило на две жизни вперед. Так что лучше, чем есть, и не придумаешь. Ленька - это даже не синица в руках, а целый… целый индюк.
Таня невольно рассмеялась, застегнула на мохнатой шее Бэрримора поводок и вышла во двор, а оттуда в парк.