Мы тяжко рухнули на пол. Мне бы спросить, не ушиблась ли она, но пальцы уже впились ей в зад, а губы нашли сосок. Она застонала. Неужели и правда ушиблась? Но тут я ощутил ее руки у себя в джинсах…
– Ложись на спину, – велела она.
– А?
– Перевернись.
Я послушался, и она оседлала мою грудь.
– Хочу тебя спросить кое о чем, только будь со мной честен. Мне все равно, что ты скажешь. Главное, чтобы это была правда.
Господи ты боже мой. Она говорит законченными предложениями.
– Конечно, – выдавил я.
– Я – твоя первая?
– А?
– Я – твоя первая?
– В смысле?
– Женщина.
– А?
Ее тело скользнуло ниже, груди коснулись моего лица. Она засунула язык мне в ухо. Шепнула:
– Я – первая женщина, с которой у тебя был секс?
Я был не в состоянии шевелить извилинами и хитрить. Услышал вопрос – и ответил.
Она снова села мне на грудь. Лицо ее скрывал мрак. Я ласкал ее тело, а она говорила:
– Я не была уверена. Думала, скорее всего, это так. Но ведь тебе девятнадцать. Я не задумывалась об этом, пока все не случилось. Извини, что твой первый раз состоялся в грязи. Но ведь запомнилось?
– Запомнилось, – пролепетал я.
Келли слезла с меня, поцеловала в губы, в шею, в грудь. В живот. Ее дыхание щекотало мне пах. Я вонзил пальцы в гнилые доски пола и вознес молитву к Господу, чтобы он дал добро. Плевать, что это противоестественно, что это нарушает Десять заповедей, что Бог разозлится на меня, ведь я так и не помолился ни за душу отца, ни за душу мамы, ни за чью душу вообще, а осмеливаюсь обращаться с этакой просьбой. Я молился куда более горячо, чем когда просил заставить замолкнуть Бренди Кроу и, куда более горячо, чем перед сном в детстве, когда просил заставить отца любить меня.
Келли прервала поцелуи.
– Харли, – раздался из тьмы ее голос, – у тебя кто-нибудь уже брал в рот?
Я чуть не лишился чувств от одного вопроса. Чтобы отвлечься, попытался представить себе всякую гадость. Жирную задницу Рика. Майка-младшего, забивающего гол. Ляжки Бетти, торчащие из-под короткой юбки.
– Нет, – прошелестел я.
– Хочешь, чтобы я?..
– Конечно.
Она взяла меня в рот, и в это мгновение я снова уверовал в Бога. С тех пор как мама застрелила папашу, я сомневался в его существовании. Не из-за себя, из-за девочек. Не мог поверить, что Господь позволяет страдать невинным. Я знал, он далек от милосердия. Я знал, он несправедлив и недальновиден. Но я и подумать не мог, что он – тупой злодей. Поэтому я решил: лучше мне в него не верить.
Но сейчас я понял: Бог есть и он добр и милостив. Он дал мне ее, и в ней был ответ. Если бы он дал ее всем мужикам, в мире не было бы войн, преступлений и контактных видов спорта.
Я все еще был у нее во рту, когда заснул.
Просыпаюсь – ее нет. Пожалуй, этого я и ожидал. Правда, на этот раз она оставила мне записку, две банки пива и сэндвич. Написала, что ей жалко меня будить, а ей пора идти, до дома путь неблизкий. Встретимся в следующую среду.
Каждая косточка в моем теле болела, пальцы саднили. Меня вдруг все начало раздражать. Ночь слишком холодная. Мне предстоит прошагать три мили, и все лесом. Но больше всего меня бесила сама она. Хотелось, чтобы она опять у меня отсосала. Еще и еще раз. Хотелось "Роллинг Рок" в бутылках, а не "Миллер" в банках.
Я оделся, захватил с собой пиво и сэндвич. Еще она оставила мне фонарь. Усевшись на ржавый рельс, я принялся смотреть в ту точку, куда убегали пути. Ой, вряд ли они ведут в Калифорнию. Скорее всего, куда-нибудь на склад металлолома.
В лесу у меня за спиной хрустнула ветка. Я резко обернулся:
– Келли?
Посветил в лес фонариком. Вот сейчас луч выхватит из темноты оленя с бархатными глазами…
Никого.
Я выключил фонарь. Послышался шорох. Его производил кто-то покрупнее скунса. Побыстрее енота и куда более неуклюжий, чем олень.
Тут с дерева донеслось шипение и человеческий вопль. Фонарик заело, и, пока я жал на кнопку, из кустов выпорхнула призрачная тень и полетела на меня. Перед глазами мелькнул бледный сердцевидный лик. Снова раздался вопль.
Сипуха. У меня просто камень с души. Этот вид совы не ухает, а орет истошным голосом.
Я опять принялся за сэндвич, совершенно забыв, что в лесу был еще кто-то. Не только сова. Наше первое свидание оказалось чересчур приземленным.
Глава 13
Бетти была очень мила со мной, наверное, потому, что я в прошлый раз хлопнул дверью и она не ожидала увидеть меня так скоро.
Я сидел на диване, глядел в окно и первые полчаса только мычал и пожимал плечами.
На стоянке было полно народу – посетители отдела транспортных средств и Центра психического здоровья. Почти все – женщины. Летний наплыв. Примерили купальники и получили психологическую травму. Коровы. Все, кроме одной. Той, что в белых шортах и черной тишотке. С длинными ногами и золотыми волосами, как у Джоди. Тело уже покрыто загаром.
Я смотрел, как она выходит из здания и направляется к своей машине, новенькому темно-зеленому "шевроле камаро". У этой-то дамочки какие проблемы? Боязнь высоты? Страх сломать ноготь? Ужас перед магазинами? Или ей осточертели персонажи любимой мыльной оперы?
Я был незнаком с ней, но уже проникся неприязнью. Неважно, что она хорошенькая. Если бы она ко мне подошла, меня бы стошнило. Никого мне не хотелось, кроме Келли.
Хотя я так и не понял, люблю я Келли или нет. Она у меня из головы не шла. И не только в связи с перепихоном. Порой мне представлялось, как она говорит со мной или смотрит на меня. И ведь ничего такого особенного в ее глазах нет, разве что одобрение. Она еще одно мое несчастье. И радость.
Длинноногая искала в сумочке ключи от машины. Корма у нее была ничего себе, но куда ей до Келли! У той не зад, а священный алтарь.
– Харли, ты слышал, что я сказала?
Последнее время я стал подумывать, не жениться ли мне на Келли? Что за жизнь тогда будет! Секс каждый день. Минет на обед. Есть кому меня покормить и обиходить.
Неважно, люблю ли я ее. Опыт семейной жизни подсказывает мне, что важно, чтобы женщина любила мужчину. А мужчине достаточно любить то, что она для него делает.
– Харли?
Придется терпеть до среды. А может, и не придется. Для того чтобы проведать ее в обеденный перерыв, жениться не надо. Вот завтра и съезжу.
– Харли, ты здесь?
Она может отсосать у меня в машине.
Перед лицом у меня щелкнули пальцы. Я невольно отмахнулся. Бетти убрала руку:
– Извини, что побеспокоила.
– Ничуть не побеспокоили.
Она пошевелилась на своем стуле, по-другому скрестила ноги, поправила юбку. Сегодня юбка тоже короткая. Зеленая с белыми цветами. Вся в складках, вылитые жалюзи.
– Ты находишь эту женщину привлекательной? – спросила Бетти.
– Какую женщину?
– С которой ты глаз не сводишь.
– С кого это я глаз не свожу?
Вены у нее на ногах, словно небрежно написанные строчки. А что, мозгоправу в самый раз. Чем показывать пациентам кляксы, продемонстрируй бедра. На что похоже?
– Хорошо. Ты на нее не смотрел, – подыграла мне Бетти. – Но ты ее заметил. По-твоему, она привлекательная?
Я надвинул козырек бейсболки на глаза.
– Нет.
– Почему нет?
– Нет, и все.
– Я думала, она привлекательная.
– Вам, наверное, жалко, что она уехала.
На правом бедре, там, где кончается юбка, у нее большое лиловое пятно, этакая загогулина. Я это пятно как следует рассмотрел. Спагетти. Клубок дождевых червей. Младенец, запутавшийся в пуповине.
– Ну же, Харли. Представь, что я твоя собеседница, не психотерапевт. Между нами завязался разговор. Мне она показалась привлекательной. Тебе – нет. Почему?
– У нее загар.
– Тебе не нравится загар?
– Ведь еще только конец мая. Значит, либо она куда-то ездила, либо ходила в солярий.
– А тебе не по душе ни то ни другое?
– Значит, она богатая или занимается только собой.
– Понятно. А тебе не кажется, что ты слишком обобщаешь?
– Кажется.
Я увидел слияние рек Мононгахила, Саскуэханна и Аллегейни, как его изображают на карте.
– Тебе это представляется справедливым по отношению к ней?
Я пожал плечами.
– Справедливо ли будет, если кто-нибудь посмотрит, как ты одеваешься, и скажет: "Вах-лак".
Она разделила это слово на два слога. Получилось забавно, я чуть не расхохотался.
– Это бы тебя встревожило?
– Нет.
– Ты бы согласился с таким определением: вах-лак?
– Это неважно, – сказал я. – Встречают по одежке. Без вариантов. У людей ведь нет нюха, как у собак.
Она улыбнулась мне. Переплетение вен предстало передо мной кишками сурка.
– Это правда. Но у нас есть дар речи.
Я хмуро поглядел в окно. Резинка на ее карандаше стала выстукивать дробь по блокноту. В глаз бы ей этим карандашом!
– Что в женщине тебя привлекает физически?
– Что это еще за вопрос?
– Просто вопрос.
– Тело.
– Что именно в теле?
– То, что это – женское тело.
– Какая-то его конкретная часть?
– Нет, тело вообще.
– Значит, тебе нравится любое женское тело. Неважно, толстое, старое…
– Нет-нет. – Перед глазами у меня встали все покупательницы нашего магазина в голом виде. – Я в том смысле, что если тело красивое, я не делю его на части.
– А если бы тебе пришлось выбирать, на какой части ты бы остановился?
Я смерил ее глазами. Она подалась вперед в ожидании моего ответа. Рехнулась, что ли, от общения со мной? И тут мне вспомнилась статья, которую я читал в женском журнале у мамы в тюрьме. Оказывается, о мужчине многое говорит любимая часть тела.
Автор, конечно, выражался изящнее, чем я, но суть была такова. Кто предпочитает задницы – даже женские, – скрытый пидор. Любители сисек хотели трахнуть свою маму. Кто зациклился на женских ногах – сам не прочь стать женщиной. На менжах никто зациклиться не может – мужики их попросту боятся.
Похоже, Бетти тоже читала эту статейку. Впрочем, в книгах в ее настоящем кабинете, наверное, есть целые главы по этому вопросу.
– Рот, – сказал я.
– Рот? – изумилась она.
– Может, хватит про всякую фигню? – взорвался я. – Не желаю говорить про это.
– Ладно, Харли. А о чем бы ты хотел поговорить?
– Сами определите.
– Это твой сеанс, а не мой.
– Это сеанс штата Пенсильвания, – сердито пробурчал я. – У вас ведь, наверное, есть четкие указания, о чем со мной следует беседовать.
Она откинулась назад, внимательно глядя на меня.
– В определенном смысле, есть. Но готова поспорить, что на эти темы ты тоже говорить не захочешь.
Волосы мои взмокли. Я снял бейсболку и положил на стол рядом с салфетками. Для этого пришлось в первый раз вынуть руки из карманов.
– Что у тебя с руками? – воскликнула Бетти. – Ты ими стекла, что ли, бил?
Я посмотрел на свои ладони. Царапин, оставленных Мисти, уже почти не видно. Зато новых порезов прибавилось.
– Занозился, – пояснил я. – Неудачно вытаскивал занозы.
– Чем это ты таким занимался?
– Половицы вскрывал, – сказал я, подумав.
– Ты раны обработал?
– С ними все нормально.
Она не сводила глаз с моих рук, так что пришлось запихать их обратно в карманы. Теперь Бетти пялилась на карманы. Я занервничал. Уже готов был попросить ее оказать первую помощь. Интересно, аптечка у нее из дешевого пластика, как у мамы в ящике с лекарствами? Или это кожаный докторский саквояж в тон шоколадному блокноту?
– У меня есть тема для разговора, – сказал я, чтобы отвлечь ее внимание от рук.
Бетти была приятно удивлена, как будто обнаружила свежий бутон на засыхающем цветке.
– Валяй.
– Как может ребенок любить человека, который его колотит? Как он может находиться рядом с таким человеком?
– Тебе нравилось быть вместе с отцом?
– Я с ним вместе никогда и не был. Он МЕНЯ не любил.
Большая стая ЛЮБИЛ замелькала перед глазами. Слова снялись с бедер Бетти и бабочками запорхали по комнате. Я попытался отследить их полет, сощурился, затряс головой, но слов было слишком много.
– Речь не обо МНЕ. Я хотел бы узнать в общих чертах, как это происходит.
– Значит, так, – начала она, дважды стукнув себя карандашом по лбу. – Каждый ребенок реагирует на жестокое обращение по-своему. Некоторые замыкаются. Некоторые проявляют открытую враждебность. Некоторые уничтожают себя. Но кое-кто принимает жестокость. Купается в ней. Ребенок получает от родителя жестокость вместо любви, и она делается ему необходима.
– То есть ребенок хочет, чтобы его побили?
– В определенном смысле.
– И он начинает думать, что так и надо? Что это морально?
– Ты считаешь, отцу следовало тебя бить?
– Речь не обо МНЕ, – еще раз подчеркнул я.
– И все-таки ответь на вопрос.
Я прерывисто вздохнул. Неужели Бетти выйдет победителем, будет поить меня водой из пластикового стакана? Не хочу. Не нужен мне сейчас никакой ПРОРЫВ. Завтра в обед – другое дело.
– Не думаю, что ему следовало, – сказал я резко. – Но не вижу в этом ничего особенного.
Она явно собиралась задать уточняющие вопросы. Надо ее опередить. Но спрашивать о таком нелегко. Пришлось сосредоточиться на посторонних предметах, чтобы голос звучал безразлично:
– А как же дети, которые подверглись сексуальному насилию? (ЛЮБИЛ один за другим слетелись на подоконник и слились в разноцветный рой.) Они тоже считают, что так и надо?
– Хочешь сказать, не видят в этом ничего особенного? – уточнила Бетти.
– Да.
– Ты говоришь про Мисти?
Меня словно внезапно по голове ударили. Я с трудом заставил себя говорить спокойно:
– Что вы знаете насчет Мисти?
– Очень немного. Не довелось как следует пообщаться с ней, – сказала она, хмурясь.
Бетти была очень недовольна, что Мисти и Джоди перестали ходить на психотерапевтические сеансы, но тут уж ничего поделать было нельзя. Мне было не вырваться с работы, чтобы отвезти их, да и сами они терпеть не могли душеспасительные беседы с доктором. Мисти убегала в лес, а Джоди приходилось силком затаскивать в машину, она рыдала и брыкалась.
А вот Эмбер сеансы нравились. Она даже договаривалась с приятелями, чтобы те подбросили ее и потом забрали.
Бетти продолжала:
– Но в результате тех немногих сеансов, которые у нас состоялись, у меня сложилось впечатление, что насилие со стороны отца в отношении вас всех представлялось ей обоснованным. Говоря твоими словами, она считала, что так и надо.
Я молчал, и Бетти постучала карандашом по блокноту.
– Кто подвергся сексуальному насилию, Харли? – спросила она равнодушно, словно человек, заполняющий анкету.
– Никто из нас, – испуганно ответил я.
– А Эмбер?
– Эмбер?
У меня перехватило дыхание, будто я увидел, как мама рассказывает папаше, как провела день.
– Они никогда не оставались одни, – возразил я. – Когда она была дома, с ней в комнате обязательно находился кто-то еще. Она боялась отца. Ненавидела его.
– Правда?
– Конечно.
Она еще спрашивает!
– Откуда ты знаешь? Ты с ней когда-нибудь об этом говорил?
– Какие еще разговоры? Я присутствовал, когда он ее бил. Видел все своими глазами.
– А что ты испытывал к отцу, когда тот бил Эмбер?
Глаза мои наполнились слезами. Сам не понимаю, откуда они взялись.
– Мне было жаль его.
Бетти подалась вперед:
– Тебе было жаль отца? Не Эмбер?
Я кивнул.
– А что ты испытывал к Эмбер?
– В смысле?
– Ты злился на нее? Считал, что ей досталось по заслугам? Хотел помочь ей?
– Хотел подбодрить ее.
– А как ты думаешь, что она переживала, когда отец бил тебя?
– Понятия не имею.
Она закидывала меня вопросами, точно камнями. Я закрыл лицо руками. Пальцы защипало. Соленые слезы попали в порезы.
– Наверное, ей это не нравилось, – промямлил я.
– Думаешь, она хотела тебя подбодрить?
Шесть секунд. Один ученый чувак как-то сказал по телевизору, что небо вспыхнет, точно зажглась сразу тысяча солнц, и не успеем мы обернуться, как нас накроет ударная волна, равная по силе десяти тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму.
Эта самая волна и надвигалась на меня. Голова налилась ослепительным белым светом, в котором потонуло все остальное. И никакой возможности узнать, что это – воспоминание или сон. Я ослеп, но чувства остались со мной. Эмбер. Тяжесть ее тела. Покорность. Блеск для губ с ароматом арбуза.
Волна накатила внезапно. Я корчился на полу, обливаясь слезами, но я уцелел, пережил Судный день. Значит, мне повезло. Никто меня не убедит, что лучше бы я умер сразу.
Бетти стояла передо мной на коленях. Черты ее лица расплывались, но я видел ее юные глаза. Вся ее молодость искрилась в них. Обогащенная прожитыми годами, она несла облегчение.
Бетти погладила меня по руке:
– Все хорошо, Харли.
А у папаши были эти шесть секунд? Он и не знал, что оно приближается. Мама прокралась ему за спину, и его накрыло. У нее не было выбора.
Ружье выстрелило, и ничего уже не воротишь. Она ему даже не угрожала. Для этого ей пришлось бы встать с ним лицом к лицу, держа ружье в трясущихся руках, и он просто забрал бы оружие у жены, словно очередной неоплаченный счет.
– Все хорошо, – повторила Бетти.
Я поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Где моя бейсболка? А буквы, складывающиеся в МЕНЯ?
– Харли, успокойся, пожалуйста. Перестань метаться.
Вот она, моя бейсболка, на столе лежит. А вот ни одного МЕНЯ что-то не видно.
– Надо поговорить об этом.
– Не буду, – крикнул я.
– Тебе станет лучше.
– Не хочу.
Я кинулся к двери.
– Прошу, Харли, не уходи.
Но я уже выскочил из комнаты и на этот раз не оглядывался.
У Йи было целых три клиента, никогда столько не видел. Увидев меня, Джек Йи выказал как-то меньше радости, чем обычно. У клиентов тоже был не слишком счастливый вид. Жена Джека бросила на меня взгляд поверх газеты и опять углубилась в чтение. Даже не помахала.
Я заказал яичный рулет для Мисти и цыпленка по рецепту генерала Цо для себя. Мне полагалось экономить денежки – чтобы оплатить все налоги, требовалось еще долларов сто, – но я никак не мог отделаться от ощущения, что Судный день близок. Вдруг я ем в последний раз? Не хочется, чтобы это был хотдог или чизбургер.
Джек Йи вернулся на кухню и лично запаковал мой заказ. Я напомнил ему чтобы не забыл печенье с сюрпризом и зонтик. Выходя на улицу я посмотрел на свое отражение в стекле двери: что это на меня все так пялятся. Принять бы душ, побриться и поспать. А так я вполне ничего себе.