- Сдается мне, охотничек, что ваш пес прибежал из голодной пустыни и хочет наверстать то, что потерял за семь лет. Сам я ни бог весть какой добродетель, но моя дворняга, по сравнению с вашей лайкой, выглядит как откормленный поросенок. Что это она так исхудала? Ребра торчат, как обручи на высохшей бочке: Эх, охотничек, охотничек, сдается мне, что вы любите свою лайку, как мачеха. Смотрю я на вас и удивляюсь: выглядите вроде прилично, а к собаке относитесь хуже собаки.
Прежде чем я успел ответить, его окликнул сосед?
- Ты что, Макарович, пристаешь, как комар? Может, пес больной…
- Хи, хи, - пискляво засмеялся Макарович. - Видел ли ты когда-нибудь, чтобы больной жрал за трех здоровых?
Его знакомые разразились хохотом, что привлекло внимание остальных посетителей.
- А не приходилось ли вам три-четыре дня просидеть в капкане, не имея во рту даже корки хлеба? - спросил я громко, чтобы слышали все.
Макарович вскочил, округлив глаза, но прежде чем он заговорил, я быстро встал и добавил:
- По всему видно, ничего подобного с вами не случалось. А этот пес пробыл несколько дней в капкане. Посмотрите-ка на его ногу. Разве не ясно, что там, в глухом лесу, ему никто не готовил горячего бульона с пирожками? Я нашел его случайно, взял с собой, да так и не знаю, чей он. Только от начальника станции Федора Романовича сейчас узнал, что несколько дней назад с ним приехали ленинградские охотники.
На мгновение наступила тишина. Макарович приблизился к лайке, наклонился и погладил. Потом протянул мне руку.
- Не сердись на меня, товарищ. Пропустил за воротник немного, вот и сболтнул лишнего… Разрешите представиться: представитель Ленинградской фабрики музыкальных инструментов Макар Макарович Цапкин. Очень жалею, что плохо о вас подумал. Я заготовляю резонансную ель, это требует внимания и осмотрительности. И вот сбился с такта…
Я заверил специалиста по заготовке древесины для производства пианино, скрипок, балалаек и других музыкальных инструментов, что не обижаюсь, и тут же сам представился.
У Макаровича, действительно, был тонкий музыкальный слух, потому что он важно поднял указательный палец и заявил:
- Вы чех и, значит, музыкант. На нашей фабрике есть два чешских мастера, они говорят с таким же акцентом, как вы. Присядьте-ка с нами…
Трудно было убедить Цапкина, что я не могу задерживаться; на счастье в буфет вошел возница и сказал, что пора собираться в путь. Попрощавшись со знатоком музыкальной древесины и его друзьями, я сказал, что при малейшей возможности буду рад посидеть с ними за стаканчиком крымского вина, которое, по словам Макаровича, действовало на сердце, как бальзам.
Дорога до охотничьей избы бежала быстро. Едва лошади остановились перед домом, как из него выскочили мои друзья и с криками вынесли меня из саней. Я заметил, что все они были в отменном настроении. Наперебой спрашивали, где это я торчал и откуда у меня собака. Не отвечая на их вопросы, я выразил свое удивление и огорчение тем, что они меня преспокойно бросили. Разве бухгалтер Быков, который дал мне лыжи, когда я повстречал его в лесу, не сказал им, что я пошел по следам медведя? Они в один голос заявили, что с Быковым не говорили и говорить не могли, так как вскоре после моего ухода охота была прекращена, и все поспешили обратно.
- Прекратили охоту?.. Почему?
- Из-за белой сороки, - сказал кто-то раздраженно.
Я ничего не понимал. Лишь позже, когда за стаканом чая мои товарищи обо всем рассказали подробно, я узнал, что произошло здесь в то время, как мы беззаботно постреливали зайцев.
Неделю назад к лесничему из Москвы приехал его отец. Это был отличный учитель. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он и слышать не хотел о пенсии, и все еще преподавал в школе. Его ученики проходили практику, а он решил провести несколько дней у сына. Он с юности был хорошим охотником, и теперь при поездке в деревню его неизменно сопровождали ружье и собака - английский сеттер Динка, которая принадлежала к старой гвардии, потому что делила свою охотничью страсть с хозяином уже тринадцать лет.
Старый учитель решил не принимать участия в нашей охоте: ревматизм так замучил, что ему пришлось лечь в постель. Никакие порошки не помогали, он стонал больше от злости, чем от боли, и проклинал все, что могло быть причиной его болезни, не исключая врачей, которые не сумели его быстро поставит на ноги.
После обеда в тот день, когда мы были на охоте, ему полегчало, и он заснул. Проснулся от стука в дверь; заведующий дровяным складом Блохин пришел сообщить Василию Петровичу, которого знал как умелого охотника и собирателя всяких курьезных вещичек, что на заборе у лесной школы сидит белая сорока. Глаза учителя сразу заблестели: он должен немедленно добыть сороку, чтобы сделать из нее чучело, которое пополнит школьную коллекцию. Он стал искать ружье, но тут вспомнил, что отдал его сыну и велел спрятать от детей. Долго не раздумывая, Василий Петрович схватил со стены запыленную старую берданку, которая висела между трофейными рогами, и поспешил во двор.
Лесная школа находилась неподалеку, и через минуту оба были на месте. Блохин показал на крышу: там сидела снежно-белая сорока. Бог знает, почему она выбрала именно это возвышенное пристанище, но сороки - весьма любопытные создания, возможно, она хотела побольше увидеть. Учитель осторожно крался вдоль забора, чтобы подобраться как можно ближе, потому что не верил, что достанет ее из старого ружья.
Белая сорока, ни о чем не догадываясь, расправила крылья и перелетела на высокую жердь, которая торчала в заборе.
Опытный охотник остановился. Расстояние до сороки сократилось на двадцать шагов - вполне достаточно, чтобы достать ее и из старой берданки.
Он прицелился и спустил курок.
Раздался выстрел и придушенный стон.
Блохин, стоявший позади, побледнел от страха. Затем бросился вперед, но не сделав и пяти шагов, отчаянно закричал.
Отец лесничего лежал на земле, и от его головы расползалось на белом снегу кровавое пятно.
- Что… что с вами? Что случилось? - сдавленным голосом спрашивал Блохин, наклоняясь к раненому.
Учитель не отвечал. Он лежал недвижно.
Напряженную тишину нарушил какой-то слабый шум. Блохин поднял голову и увидел у забора белую сороку. Она беспомощно трепетала крыльями, при каждом взмахе разбрасывая вокруг себя красные капли, которые падали на снег и блестели как рубины.
Василий Петрович лежал лицом к земле. Когда Блохин его повернул, он увидел на правой стороне лица учителя большую рану. Блохин вскочил и побежал в избу, отчаянно крича на бегу:
- На помощь, на помощь… Несчастье! Петрович умирает…
На крик выбежали люди. Среди них был и фельдшер, который раз в неделю приезжал сюда для осмотра лесников. Одним из первых он подбежал к Василию Петровичу, тотчас же осмотрел его, затем встал, оглядел присутствующих и произнес:
- Еще дышит. Отнесите осторожно в избу, там я его перевяжу и скорехонько отвезу в больницу. Запрягайте лошадей в большие сани - только побыстрее. Каждая минута дорога…
Фельдшер хотел еще что-то добавить, но тут кто-то жалобно заскулил. При общем смятении никто не заметил, как прибежала учительская собака Динка. Низко опустив голову, она уставилась на своего хозяина, потом легла около него, подняла морду и тоскливо завыла. Фельдшер крикнул;
- Уведите пса!
Но это было сделать нелегко. Едва один из присутствующих протянул руку, чтобы схватить собаку за ошейник, как она оскалила зубы и так грозно зарычала, что тот мгновенно спрятал руку и ругнулся:
- Тьфу ты, бестия!
"Бестия", однако, и не думала покидать своего хозяина, которого нашла без признаков жизни, и подозрительно оглядывала окружающих - кто из них причинил ему зло? Динка еще никогда не испытывала такой злобы на людей и, казалось, готова была броситься на первого попавшегося. И только услышав знакомый голос жены лесничего, постепенно успокоилась, но своего хозяина все равно не оставила: пошла за ним, когда его понесли в избу, вползла в комнату и легла возле кровати, куда его положили. Она не спускала с фельдшера своих печальных серых глаз и внимательно следила за каждым движением его рук, когда он бинтовал раненому голову.
Затем молодой лесник Козлов поспешил на лыжах к лесничему с печальным известием. Он бежал что было сил, выигрывая у времени драгоценные минуты, которые оставляли лесничему надежду на встречу с живым отцом. В лесу раздавались выстрелы охотников, не предполагавших, что через минуту гон прекратится и они сами сломя голову помчатся на место происшествия…
Лесничий прибежал к дому как раз в ту минуту, когда его отца осторожно клали на сани. Василии Петрович лежал на подушках, и на бинте, которым была обвязана голова, уже проступала кровь.
- Жив? - шепотом спросил он фельдшера.
- Жив, - глухо ответил тот и, услышав облегченный вздох лесничего, участливо добавил:
- Жив, но потерял много крови, нужно спешить.
- Едем, - сказал лесничий и тотчас же, простоволосый, в том виде, в каком сюда прибежал, влез в сани. Шапку, наверно, потерял в спешке по дороге, кто-то из присутствующих дал ему свою. Лошади выбрались на дорогу, за санями бежала верная Динка…
Филипп Филиппович закончил историю, которую знал со слов Блохина и других. В комнате настала тишина. Лишь старые часы тикали на стене. Жена лесничего Вера Николаевна вздохнула:
- Наши еще не вернулись… Мне так тяжело, что… Она не договорила. Кто-то застучал в дверь, и в комнате появился невысокий мужчина средних лет. Это был Блохин. Он положил на стол старое ружье и мертвую сороку. Она, действительно, была совершенно белая.
Курилов взял в руки ружье, у которого отсутствовал затвор, и процедил сквозь зубы:
- Разве это ружье? При выстреле затвор запросто вылетает, вот тебе и готово… Вы должны были предостеречь Василия Петровича!
- Василий Петрович более опытный охотник, чем я. Он сам не должен был брать эту "пушку", пропади она пропадом. Я говорил ему, что сомневаюсь, сможет ли он из нее попасть в сороку… - покашливая, отвечал Блохин.
- Если бы вы не сказали ему вообще об этой белой сороке, не было бы и несчастья… Но тут уж, наверно, судьба так распорядилась, - размышлял Курилов.
- Да, да, судьба играет человеком, - поддакнул Блохин и снова закашлялся. - Извините, я простудился.
Я подошел к нему и иронически сказал;
- Иногда и люди играют с судьбой…
Все удивленно повернулись ко мне, не понимая, что я имею в виду.
- Не понимаю вас, - хрипло пробурчал Блохин, и его усмешка сразу пропала.
- Поймете, если я вам напомню про медвежье сало, - произнес я, подчеркнув последние слова.
Блохин хмыкнул и нервно поправил волосы.
- Вы об этом знаете? Так это же была шутка… Случайная неуместная шутка… Держали пари на сущую безделицу - бутылку водки, которую я, кстати, почти и не пью.
- А за эту шутку "случайно" заплатили мы, четверо, те, что сидим сейчас перед вами.
- Очень сожалею, но скажите, пожалуйста, как вы об этом узнали? - удивился Блохин и покраснел.
- Это мой секрет, - сказал я, заметив его смущение.
С той минуты, как Блохин вошел в комнату и начал говорить, его голос мне сразу же показался знакомым. Когда он, покашливая, продолжил разговор, я усиленно пытался вспомнить, где я слышал этот голос? Где, где это могло быть? И тут у меня в голове пронеслась картина: я стою у открытой форточки вечером после нашего приезда. Но не ошибаюсь ли я? Рискнуть?
Блохин блуждал глазами по комнате, потом глянул на меня и со вздохом сказал:
- Поневоле поверишь в чудеса. Ведь кроме нас троих, никто о медвежьем сале не знал.
В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь, и на пороге появилась могучая фигура возницы, вернувшегося из больницы, куда он отвез раненого с лесничим. Вера Николаевна бросилась навстречу:
- С чем вернулся, Демидыч? Как Василий Петрович?
Демидыч снял мохнатую ушанку, провел рукой по усам, на которых блестели тающие льдинки, и коротко сказал:
- Жив, но без сознания. Муж велел вам передать, что останется у отца до тех пор, пока не минет… как это, не могу вспомнить слово, ну, как это бывает у капиталистов…
- Кризис, - помог я Демидычу.
- Вот-вот, именно так. Теперь, должно быть, уж кончается кризис, - ответил Демидыч.
- Садитесь, я налью вам чаю, - предложила Вера Николаевна.
- Что же, стаканчик, а то и два пропущу. Холод на улице знатный, - согласился Демидыч.
- Кушайте, пожалуйста, вот пирог, - хозяйка подвинула ему тарелку.
Демидыч с удовольствием пил чай, помешивая ложечкой, и, согревшись, продолжил рассказ:
- Все было бы хорошо, если бы не собака. Добрались мы до больницы, нас встретили и тотчас же отнесли Василия Петровича на операцию. Динка бежала за ним, ее отгоняли, но она не давалась, одну настырную медсестру даже хватила за руку. Ничего особенного, только та долго шумела… Даже нашего лесничего Динка не хотела послушаться. Скулила и царапала дверь операционной, где исчез ее хозяин, и лишь после долгих уговоров легла под лавочку, и - ни с места. Часа два мы ждали, пока не вышел доктор, наверное, самый главный в больнице, и сказал, что операция прошла успешно, во всяком случае, они сделали все, что могли. Теперь надо ждать кризиса. Но это уже не в их власти, все зависит от какой-то… конвиции.
- Кондиции, - поправила Вера Николаевна.
- Вот, вот, это оно и есть, - поспешно кивнул возница. - Из операционной Василия Петровича на высокой такой тележке перевезли в комнату. Там теперь он и лежит, сын рядом, ждет, когда минует кризис.
Наступила тишина, все задумались. Расстроенная Вера Николаевна начала выпытывать подробности, и Демидычу пришлось вспоминать каждую мелочь. Неожиданно он увидел лайку и удивился, откуда она. Я коротко рассказал, что со мной произошло. Демидыч стукнул себя кулаком по лбу:
- Неужто это собака тех двух холеных охотников, которых я видел у станции? На лаек у меня особая память. Четверть века, как-никак, охочусь. Думаю, что именно она.
- Ты в этом уверен? Готов поспорить, что в буфете на станции ты немного клюнул: Я-то тебя знаю, - хрипло засмеялся Блохин.
- Что ж, старые глаза после одной рюмки на вербе сороку видят, хотя это всего воробышек. А с пари уж до смерти ничего не хочу иметь общего, - отрезал возница.
- Вы имеете в виду медвежье сало, ведь так? - заговорщицки подмигнул я.
- Вы об этом знаете? - удивился возница. - Ну что ж, признаюсь. Это было отвратительное мошенничество. Оно потом грызло мне совесть, как голодная мышь корку хлеба. Кто бы мог подумать, что это сало столько дел натворит! Только Блохин, видать, знал, потому и предложил пари.
- Да ты только о водке думал, дед, - засмеялся Блохин и его глаза сверкнули. - Проиграл ты, а больше всего досталось нашим гостям. Почему ты не сказал, за кем утром должен ехать?
- Да вроде я тебе говорил, а может, и нет, - пытался вспомнить Демидыч. - Но так или иначе, что это по сравнению с несчастьем, которое постигло нашего Василия Петровича! Это-то как могло случиться?
- Нашел о чем говорить, виной всему старое ружье, - отмахнулся от него Блохин.
Между тем, пока мы говорили, моя безымянная лайка встала, подошла к Демидычу, обнюхала его, потом Блохина, вернулась ко мне и снова легла у моих ног. Я погладил ее, и она обратила на меня взгляд - откровенный, мудрый взгляд, словно хотела сказать: "Не знаю тебя, но мы прошли с тобою вместе ночь и день, ты освободил меня из капкана, накормил, относился ко мне ласково, охранял меня, а я тебя привела домой. Мы стали друзьями, я верю тебе, и ты можешь положиться на меня. Признаю тебя своим хозяином".
Блохин встал, учтиво попрощался с нами и вышел из комнаты. Я вкратце раскрыл своим приятелям загадку медвежьего сала и, пока они выражали свое удивление и огорчение, осмотрел роковое ружье системы "Бердан". Это и в самом деле было очень старое ружье, кто знает, как давно им не пользовались? Затем я спросил, где затвор. Никто этого не знал. Все были так потрясены несчастьем, что ничем остальным и не поинтересовались. Демидыч высказал предположение, что затвор остался где-нибудь в снегу. Мы тотчас же решили осмотреть место, где случилось несчастье.
Искать долго не пришлось. Снег был вытоптан в широком круге. Розовые пятна, которые еще не исчезли, точно указывали нам место, где лежал раненый. Шаг за шагом мы внимательно разгребали снег. Все напрасно - затвора не было.
Тогда я отошел туда, где снег был меньше затоптан, и стал его разрывать. Вдруг что-то заблестело. Я сунул руку в снег и вытащил стреляный патрон. Он блестел медью. Дыхание у меня сперло: это был патрон фирмы "Роттвейл-Вейдманнсхейл"!
Отец лесничего стрелял в сороку таким же патроном, какой я подобрал в старом лесном сарае. Но что было странного в этом патроне? Его происхождение? Я сунул руку в карман и вытащил патрон, который ночью нашел на сене. Так оно и есть. Это был патрон того же производства, того же двенадцатого калибра, только, судя по всему, принадлежал кому-то другому. Другому?
Это еще неясно…
И тут мне в голову пришла мысль, никак не связанная с предыдущей: что если причиной тяжелого ранения был патрон, а не ружье?
Патронами с бездымным порохом "Роттвейл" можно заряжать только ружья, рассчитанные именно на такой порох. Стрелять этим патроном из старой берданки по меньшей мере небезопасно.
Из размышлений меня вывел крик Демидыча:
- Вот он, этот проклятый затвор! Упал в снег, да кто-то на него еще и наступил. Смотрите!
На затворе не было заметно никакого повреждения, однако сам он был настолько старый, что легко растягивался руками.
О найденном патроне я никому не сказал. Молчи, говорил я сам себе (хотя язык так и чесался), молчи, пока всего не узнаешь. Очень может быть, что буйная фантазия тебя уводит с пути трезвых размышлений.
Разговаривая, мы дошли до охотничьей избы. Друзья поджидали, не веря в успех наших поисков.
Мы показали затвор - он сразу же пошел по рукам, Суржин размышлял вслух:
- Затвор вроде как затвор. Никаких повреждений не видно…
- А не мог ли стать причиной несчастья патрон? - предположил я. - Если, например, в нем был бездымный порох?
Все повернулись ко мне с таким выражением, как будто я сказал невероятную глупость. Преворов насмешливо улыбнулся, а Курилов поучительно произнес:
- Подобное сумасбродство может прийти в голову только авантюристу. Ведь в этом случае затвор не выдержит, рванет назад, а охотнику не поздоровится. Глупости! Не настолько уж легкомыслен Василий Петрович, чтобы из-за какой-то сороки рисковать жизнью.
- Так-то оно так, - не сдавался я, - но ведь в спешке он мог не обратить внимания на то, чем именно заряжал?
- Гм… - задумался Суржин. - Пожалуй, мог…
- Какова бы ни была причина несчастья, Василию Петровичу не легче, - рассудил Филипп Филиппович. - А нам не остается ничего иного, как поскорее собираться домой.
- К сожалению, - поддакнул Суржин. - Но мы стали свидетелями таких драматических стечений обстоятельств, что уезжать прямо-таки не хочется… Это все равно, что уйти из театра после первого действия.
Суржину, видите ли, не хочется уезжать! А что же тогда мне?