Подземный факел - Анатолий Стась 10 стр.


Спички в пальцах Бровко ломались, он никак не мог раскурить папиросу. Наконец с жадностью затянулся.

Лицо ботаника перекосилось, он замахал рукой, разгоняя дым, притворно закашлялся.

- "Прибой"? Не выношу, гадкий табак. Воняет жженой тряпкой. Вы забыли, что меня мучит жажда?

- Послушайте, вы, - на шее у Бровко вздулись жилы, он бросил папиросу в пепельницу. - Я вам кто, холуй? Не умрете до утра и без минеральной!

- Почему так грубо? - Харпий вызывающе улыбался.

Через четверть часа его стало "знобить". Бровко вызвал заспанного проводника. Тот принес шерстяное одеяло. Не разворачивая, Харпий засунул одеяло под подушку. Милиционер сдержался и на этот раз, лишь еще крепче, до боли в челюстях, сжал зубы.

Вскоре поезд замедлил ход, дернулся несколько раз и остановился. В окно виден был освещенный фасад вокзала. На перроне работал киоск. Сержант отодвинул дверь, выглянул в коридор.

Из открытого тамбура тянуло холодом. Проводника в вагоне не было. Какой-то пассажир, высокий, худощавый, в новом драповом пальто, с желтой папкой в руках, одиноко стоял у окна.

- Гражданин, на минутку.

Пассажир удивленно повернул к милиционеру продолговатое, гладко выбритое лицо.

- Из вините за беспокойство, Моему соседу по купе нездоровится. Вы не смогли бы купить бутылку крюшона или нарзана? - попросил Бровко. - Буду вам очень благодарен. Вот деньги. Стоянка двенадцать минут.

Владелец желтой папки вскоре вернулся. Виновато развел руками.

- К сожалению, в киоске - только яблочный напиток. Устраивает?

- Спасибо. Все равно.

- Что с вашим соседом? Может, вызвать врача?

- Нет, не, надо. Ему уже лучше.

Харпий открыл бутылку, понюхал.

- Кислое пойло. Пейте его сами. Я поберегу желудок.

- Как хотите. - Милиционер наполнил стакан, осушил его двумя глотками, запер дверь и лег на мягкий диван, придерживая рукой кобуру пистолета.

В купе запахло дымом. Харпий курил демонстративно папиросу за папиросой, опустошая пачку "Казбека".

- За папиросами я посылать не буду, - хмуро проговорил Бровко.

- Надо будет - пошлете, - злорадно пообещал Харпий, пуская вверх сизые кольца.

Вентилятор не успевал поглощать удушливый, насыщенный никотином воздух. У Бровко разболелась голова. Он закрыл глаза, проклиная ту минуту, когда впервые увидел на станции Даньки ненавистного ботаника, и не заметил, как задремал.

4

Взглянув на спящего милиционера, Харпий резким движением отбросил одеяло, опустил ноги на коврик, одернул смятый пиджак. Конвоир лежал, закрыв глаза, тяжело, прерывисто дыша во сне.

Зеркальная дверь купе бесшумно отодвинулась. Пассажир с бородкой, в пальто, наброшенном на плечи, позевывая, будто спросонья, быстрым шагом направился в конец вагона.

В затемненном тамбуре алел огонек папиросы. Мужчина с желтой папкой под мышкой схватил Харпия за руку.

- Быстрее отворяйте дверь! - зашептал Харпий, давясь словами.

- А милиционер?..

- Да открывайте же, ну вас к черту! Потом… Расскажу потом. Не получается? Отойдите, дайте я…

В тамбур ворвался ветер и громкий перестук колес. Внизу мелькала, неудержимо летела куда-то назад, в темноту ночи, заснеженная земля.

- Проклятье! - уже не таясь, громко выругался Харпий. - Высокая насыпь! Что делать?

Напарник не услышал его. Напрягшись, нагнув голову, он резко бросил свое тело вперед, по ходу поезда, и исчез в снежном вихре.

Втянув в легкие побольше воздуха, ботаник надвинул шапку, схватился за холодные поручни и прыгнул следом.

Согнутые ноги спружинили, смягчив удар, но страшная сила швырнула Харпия вниз. Перевернувшись через голову, он покатился с насыпи и боком ударился обо что-то твердое.

Красный огонек заднего вагона удалялся, мигая маленькой подслеповатой точкой. Вдали замирал шум поезда. Вокруг было пусто. Ветер срывал с земли, нес мелкую снежную крупу.

Тупо ныло плечо. Харпий пошевелил руками, ощупал голову и облегченно вздохнул. Всматриваясь в темноту, проваливаясь в снег, он побрел вдоль насыпи назад.

Мужчина в драповом пальто сидел на снегу, широко разбросав полы, словно подстреленная птица.

- Гольбах, что с вами?

- Дайте руку, шарфюрер. И не орите так громко. А, тысяча дьяволов! Я не могу встать. Нога… Кажется, я вывихнул ногу.

- Этого еще недоставало. Ну-ка покажите. - Харпий, он же шарфюрер Коленда, наклонившись, грубо взял Гольбаха за ногу. Тот взвился, как от удара электрическим током, оттолкнул руку Коленды.

- Осторожнее! Болит же…

- Ничего, ничего, это скоро пройдет, - забормотал Коленда и подумал: "Перелом кости!"

Руки Гольбаха беспомощно лежали на снегу. Он не мог встать и бессильно повернулся на бок, тихо и зло ругаясь по-немецки.

От мысли о том, что с ним тоже могло случиться что-то подобное, когда прыгал с поезда, у Коленды неприятно похолодело под сердцем. Оказаться таким беспомощным здесь, около железной дороги, в степи… Милиционер, наверное, уже проснулся, поднял тревогу. От станции к станции полетят приказы, начнутся поиски. Далеко ли уйдешь с немцем, который самостоятельно не ступит и шагу. Нет, им не удастся скрыться. Их обнаружат и схватят, как только рассветет, возьмут голыми руками. Тогда - конец.

"Конец… конец… конец… - настойчиво стучало в мозгу Коленды. - Неужели Гольбах не понимает, в каком положении мы оказались? Сломал ногу… Идиот. Даже не подозревает, что ему уже не вырваться…"

Склонив голову к земле, немец жадно, по-собачьи хватал ртом снег.

- Посижу немного, и мы пойдем. Еще успеем, до утра далеко, - виновато проговорил он. - Нога понемногу успокаивается… Какого беса, шарфюрер, привязался к вам на станции тот сумасшедший? Почему вас задержал милиционер? У вас нашли оружие? Но я же видел, вы выбросили свой вальтер в урну для мусора, когда в окружении толпы вошли в пассажирский зал. Вам повезло, все были заняты парнем, который вас стукнул… Я едва успел купить билет и сесть в мягкий вагон вслед за вами, хорошо еще, что были свободные места. Что же случилось, шарфюрер?

- Случилось то, что ваш Вентрис не мог ничего придумать умнее и выбрал место для выброски у черта в зубах, в этом задрипанном леске под Даньками. На кой ляд надо было лететь сюда, хотел бы я знать!

- Подальше от границы - меньше опасности. Кто же мог предвидеть, что у вас и на юге Украины найдутся старые знакомые. А Вентрис… О, неплохо было бы взглянуть на него здесь, под насыпью, и послушать, что запел бы этот красавчик с усиками! Подставьте плечо, шарфюрер. Вот так. Сейчас я поднимусь. У-у, доннерветтер! Адская боль. Поддерживайте меня. Пошли!

Гольбах повис на плече Коленды. Каждый шаг был для немца мучением. Но он тоже понимал, что ждет их, если они не сумеют отдалиться от железной дороги, найти где-то пристанище, укрыться. И он шел.

Они плелись степью. Четкого плана не было. Их гнало вперед чувство самосохранения, надежда на счастливый случай. Они стремились как можно быстрее и дальше уйти от полотна дороги. Но Гольбах терял последние силы. Он дышал тяжело и прерывисто, пот заливал его лицо. Боль пронизывала все тело, но немец не жаловался, шел с упорством зверя, уползающего в берлогу, чтобы зализать раны.

- Вы не волнуйтесь, шарфюрер. Я дважды спасал вам жизнь, теперь вы оплачиваете свой долг. Мы бывали и не в таких переделках. Мы еще поживем. Выкарабкаемся. Только без паники, только без паники… - исступленно бормотал Гольбах.

- Выкарабкаемся, Гольбах, иначе нам нельзя, - согласился Коленда и едва не упал, споткнувшись о камень. Немец, потеряв опору, зашатался, со стоном сел на снег.

- Что вы там ищете, шарфюрер? Дайте мне руку! - раздраженно прикрикнул он и тотчас же понял, для чего понадобилось Коленде поднимать с земли увесистый обмерзший булыжник. Рука Гольбаха скользнула в карман, лихорадочно ища шершавую рукоять пистолета, и в этот миг тяжелый удар обрушился на его голову.

Гольбах схватился руками за голову и без звука свалился лицом в снег.

5

Путевой обходчик Сорока в раздумье стоял под насыпью, подсвечивая фонарем, глядел на глубокие следы, что тянулись цепочкой. Следы четко виднелись на нетронутом, прибитом ветром снегу.

Может, следы и не привлекли бы внимания обходчика, но они появились неожиданно, будто человек свалился с неба. Сорока внимательно осмотрел место, откуда начинался след. Снег здесь был утоптан. Кто-то спрыгнул с поезда на ходу совсем недавно. Час назад прошел пассажирский из Киева. Прыгали с него.

Участок Сороки кончался через каких-нибудь полтораста метров. Обходчик снова поднялся на насыпь, прошел по шпалам до контрольного столба, внимательно приглядываясь к колее, и ничего подозрительного не обнаружил. После этого вернулся к странным следам.

Вскоре обходчик увидел еще одну дорожку, оставленную на снегу человеком. С поезда спрыгнули двое.

Что заставило их в глухую зимнюю ночь, далеко от станции покинуть уютный вагон и, рискуя свернуть шею, прыгать с поезда? Если бы следы были по ту сторону путей и вели на восток, обходчик еще мог бы допустить, что кто-то из безбилетных, проехав на подножке от станции Синее Озеро, соскочил здесь, чтобы добраться кратчайшей дорогой напрямую до села Терешковки. Но эти двое направились в противоположную сторону, к небольшому лесочку. Там жилья нет. За лесочком раскинулась пустынная теперь, заснеженная степь… Да и зачем было бы терешковским цепляться на скорый? От Синего Озера к селу пролегает хорошо наезженная дорога, где в любое время дня и ночи можно сесть на попутную машину. Кстати, поезд, что проследовал из Киева, весь из цельнометаллических вагонов. На такой прицепиться почти невозможно. Нет, здесь что-то не так…

Любопытство все больше разбирало обходчика. Помахивая фонарем, он неторопливо начал удаляться от насыпи, проваливаясь валенками в пушистый, свежий снег. Две пары следов переплетались, оставляя неровный рисунок. Казалось, прошли здесь, обнявшись, два пьяных.

Ветер утих. Облака расступились. Снег заискрился в голубоватом сиянии. Мороз под утро крепчал.

Человека, распростертого на снегу, Сорока увидел издали. Мужчина в распахнутом пальто лежал на боку, поджав длинные ноги. Возле его обнаженной головы темнело большое пятно. Немного в стороне валялась желтая кожаная папка, поблескивая никелированной застежкой.

Сорока поставил фонарь, наклонился, пытаясь приподнять человека за плечи. Тот тихо застонал, забормотал что-то невнятно и быстро.

Шестнадцатилетним юношей Сорока воевал с гитлеровцами. В партизанском отряде, действовавшем в этих местах, он был подрывником-минером. Закладывал взрывчатку под железнодорожные пути, пускал под откос вражеские эшелоны, уничтожал мосты, минировал грунтовые дороги. Не раз сталкивался Сорока с оккупантами с глазу на глаз, не раз слышал их речь.

Несколько слов, слетевших с уст незнакомца, заставили обходчика насторожиться. Он разобрал: "Шарфюрер… шиссен… зо махт айн феретер…" Значения некоторых слов Сорока не понимал, но сомнения не было: человек на снегу говорил по-немецки.

Взвалив раненого на спину, Сорока понес его к полотну железной дороги.

НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ

1

Автобус остановился в лесу, на перекрестке дорог. Глухо стукнули передние дверцы, выпустили из машины одинокую пассажирку, и через минуту автобус исчез с глаз.

Женщина какое-то мгновение стояла на шоссе, будто раздумывая, потом решительно свернула на узенькую лесную дорогу, и небольшая фигурка ее сразу же затерялась в густых зарослях орешника.

На ней был ярко-коричневый кожушок с цветным узором на рукавах и на груди, темная юбка, аккуратные сапожки на ногах и теплый пуховый платок, повязанный низко над самыми глазами. Приезжая ничем не отличалась от местных женщин, которых можно было встретить на каждой улице сел и поселков от Верхотурья до самых Карпат. Женщина шла извилистой лесной дорогой, время от времени посматривая по сторонам, как будто угадывая знакомые, но давно забытые места.

Несколько раз навстречу ей попадались одинокие пешеходы; обгоняя путницу, поскрипывали полозьями по талому снегу конные упряжки. Несколько раз женщина, казалось, порывалась заговорить с людьми, о чем-то спросить, но, видимо раздумав, лишь отступала на обочину дороги, пропускала сани и шла дальше.

Вскоре лес поредел. Женщина остановилась на опушке. Прислушалась к доносившемуся с низины лаю собак и, убедившись, что до села уже рукой подать, медленно зашагала в долину, размахивая узелком, зажатым в руке.

На улице по-вечернему притихшего села изредка появлялись люди. Они шли каждый своей дорогой, а молодая женщина в вышитом кожушке, все так же ни о чем никого не расспрашивая, шла протоптанной дорожкой вдоль заборов. Из-под пушистого серого платка блестели темные глаза, ощупывали заснеженные дворы и хаты.

В окнах зажигались огни. Кое-где курился над крышами дым. Невысокая фигурка в кожушке мелькнула в узеньком переулке, который вел вниз, к пруду, и застыла у забора. Женщина открыла калитку и направилась к кирпичному домику, что стоял в глубине двора, окруженный темными деревьями. Окна были закрыты ставнями, сквозь щели пробивался свет. Женщина оглянулась и решительно протянула руку к окну.

…Грицько Горишний только что сел ужинать. Его двенадцатилетний сын Славка пристроился рядом на скамье. Большие шершавые руки Горишнего лежали на столе. Белая вышитая рубашка, которую он, умывшись, только что надел, пахла мылом и суровым полотном.

Славка любил вечера, когда можно было вот так, как сейчас, сидеть за столом в теплой комнате, ощущать рядом тепло отцовского плеча, слушать его рассказ о том, как прошла неделя в работе на их нефтяном промысле.

Славка знает, что затерянные среди гор и леса скважины, где давно уже работает отец, это не простой промысел, на каких добывают нефть. Те, обыкновенные промыслы, разбросаны намного дальше, за несколько десятков километров, в Бориславе и вокруг него. Летом Славка ездил туда с отцом на большой грузовой машине за какими-то металлическими аппаратами, блестевшими на солнце медью рычагов и труб. В Бориславе все совсем иначе. Нефтяные вышки там всюду: на склонах гор, в лощинках, на околице города и даже во дворах и на огородах. И людей около них почти не видно. Только двигаются день и ночь, как живые, бесшумные качалки - вверх-вниз, вверх-вниз, без устали высасывают из земли нефть.

У отца на промысле не так, как в Бориславе. Инженер Иван Сергеевич и его помощники почти не отходят от скважины, колдуют у приборов, что-то измеряют, записывают. Они всегда заняты и озабочены. Днем не утихая стучат моторы. Часто из города приезжают на маленький промысел незнакомые люди. В небольшом домике, куда подвели телефон и где живет старший над всеми Иван Сергеевич, приезжие развешивают на стенах большие листы бумаги, где нарисованы чудны́е кривые линии, и допоздна, обступив эти листы, что-то доказывают друг другу и спорят…

Недавно Славка побывал у отца на работе. И увидел на промысле невероятную картину. Вокруг вышки, что стоит на отшибе, под горой, растаял снег и на земле появилась трава! Стояли крепкие морозы, по нескольку раз на день шел снег, иногда и метель поднималась, а на маленьком островке у скважины густо пробивались зеленые стебельки. Снежинки не успевали опускаться на землю и таяли над вышкой на лету, оседали на траву слезинками прозрачной росы. Из-под земли доносился глухой клекот, словно свирепствовал в глубине разъяренный зверь. Отец и еще несколько работников промысла, которых Славка знал в лицо, и приезжие незнакомые люди стояли под вышкой возле аппарата из труб и шлангов. Инженер Иван Сергеевич, в расстегнутой фуфайке, без шапки, не отводил глаз от приборов, где под стеклом танцевали тоненькие стрелки. Из отверстия в земле, куда спускалась широкая металлическая труба, высоко вверх струей бил раскаленный воздух и дрожал, как в летний зной. Над верхушками сосен клубился белый густой туман…

Как жалел Славка, что в те минуты не было рядом ребят из их шестого "Б". Станешь потом рассказывать про такое чудо, разве поверят. На смех подымут. "Трава на морозе? Приснилось тебе!"

Что происходило в горной долине в тот день, Славка понять не может. Пытался было расспрашивать отца, но тот только улыбается: "Лето зимой началось. Вот и зазеленело". - "Как же зимой - и вдруг лето?" - "А мы под землей печь затопили". - "Вы шутите, тато, а я серьезно… Расскажите!"

Отец потрепал Славку за вихры и уже готов был рассказывать, да, как нарочно, вспомнив что-то, подозрительно взглянул на Славку, протянул руку: "Покажи-ка свой табель". Славка засопел носом, но делать было нечего, полез в сумку. Отец водил пальцем по развернутому табелю, читал вслух: "Арифметика - "четыре", история - "пять", иностранный язык… гм… "тройка". Физика… э, голубчик, плохи твои дела! И по физике "тройка"? Выходит, объяснять тебе нет смысла". - "Почему?" - "Все равно не поймешь", - строго сказал отец. "Пойму! - закричал Славка. - Вот увидите, все пойму. Вы только расскажите". Но отец был неумолим. Он пообещал рассказать про удивительную скважину, как только в табеле появится по физике первая четверка.

Славка заглядывает отцу в лицо, ждет. Может быть, он изменит свое решение, может, забудет о тройке.

Но отец, видно, и не думает отменять свое условие. Он не спеша объясняет матери, почему последнее время редко приезжает домой, рассказывает, как много сейчас работы на промысле и что только недели через три, не раньше, можно будет отпроситься у инженера дня на два, чтобы сделать дома кое-что по хозяйству. А потом опять мало будет свободного времени…

Свежий борщ щекотал ноздри. Грицько Горишний пододвинул сыну ложку, позвал жену:

- Садись, Марийка. Хватит тебе там возиться. Мы с сыном проголодались.

Мария притворно нахмурила темные стрелки бровей.

- Вечеряйте, бродяги. Один неделями домой не является, а другой не успеет из школы на порог - сразу за лыжи. Не дозовешься его. Ужинайте, сейчас сметаны из погреба принесу.

В это время застучали в окно. Горишний поднялся из-за стола.

- Сиди, Грицю. - Мария набросила на плечи платок. - Это, наверное, соседка сито принесла.

Через минуту она вернулась в комнату, пожала плечами.

- К тебе. Женщина какая-то. Говорит, что с вашего нефтепромысла. В хату заходить не хочет, машина ждет ее около сельсовета.

- С нашего промысла? Женщина? - удивленно переспросил Горишний.

- Иди, иди, не заставляй человека мерзнуть.

Незнакомая женщина в вышитом кожушке стояла у крыльца. Ее круглое лицо было словно выточено из мрамора. Черные горошины глаз пристально смотрели на Горишнего. Странная улыбка кривила уголки пухлых губ.

Горишний видел ее впервые; на промысле, кроме старенькой поварихи, женщин не было.

- Добрый вечер, - поздоровалась незнакомка и тихо повторила: - Добрый вечер, Вепрь. Привет тебе от Гандзи.

Горишний невольно шагнул к женщине, под сапогами звонко хрустнули льдинки.

Назад Дальше