- Точно! - говорю я с тупой уверенностью идиота. - Господин советник попал в самое яблочко! Я что предлагаю - дайте мне адрес, и я пойду к нему. Пусть только попробует не принять!.. Так вот. Я приду и скажу: Фогель рассказал мне о вас и англичанине, и я хочу знать, где правда. А чтобы бригаденфюрер не попытался меня пристрелить, я сразу успокою его, намекнув, что письмо со всей историей лежит у моего друга и тот отправит его группенфюреру Мюллеру, ежели только я к вечеру не вернусь. Может, господин советник помнит, было такое кино до войны, про одного шантажиста…
- Так, - говорит Цоллер. - Продолжай, сынок.
- Про кино?
- Можно и про него, но лучше о том, что, по-твоему, будет дальше. Как ты себе все это представляешь?
- Чего же сложного! Тут уж все будет "или - или". Или он мне предложит отступного, чтобы я заткнулся раз и навсегда, или потащит в гестапо, крича, что я клеветник и все такое прочее. Ведь так? - Цоллер кивает, а я мысленно добавляю про себя, что третье "или" альтернативы должно привести к тому, что бригаденфюрер Варбург уничтожит Франца Лемана и сделает все, чтобы добраться до его приятеля и письма.
Внешне мой план чудовищно глуп и вполне достоин Лемана с его кругозором гауптшарфюрера СС. Однако Цоллер должен - если я не переоценил его! - различить в нем скрытую перспективу - этакую начинку пралине под оболочкой из дешевого леденца. В любом из трех случаев советник гестапо получает возможность добраться до бригаденфюрера. Подкуп, арест, смерть - реакции разные, но в их основу ляжет страх Варбурга перед разоблачением. "Леман - неплохая приманка" - такова должна быть первая мысль Цоллера. "Леман, этот тупица, невольно страхует меня" - вот вторая мысль, и я готов ручаться, что как раз она гнездится сейчас в голове господина советника. На его месте я рассуждал бы примерно так: "Леман является к Варбургу со своей дурацкой угрозой. Было дело с англичанином или Фогель по какой-то причине врал, не имеет значения. Положим, врал, и Варбург берет Лемана в оборот - сдает в гестапо, где из него выколачивают все, что следует. Чем рискую я? Ничем. Подаю рапорт в РСХА, где пишу, что ко мне с доносом обратился такой-то и я в силу служебного положения обязан дать делу ход. Леман - клеветник? Тем лучше! Бригаденфюреру я выражаю соболезнования, а своего осведомителя Лемана росчерком пера превращаю в провокатора Лемана и умываю руки… Другой вариант: Фогель говорил правду. В этом случае Варбург попытается устранить Лемана, не догадываясь, что за его спиной стою я. Важен не результат - смерть или там подкуп - важны реакции; само их наличие - косвенная, но верная улика".
Подливая масла в огонь, я задумчиво морщусь и изрекаю:
- Тут-то ему и крышка!
Цоллер длинно и скучно зевает.
- Крышка? Охо-хо, сынок, какой ты шустрый. Все продумал и решил… А теперь наклонись-ка, слушай, что я скажу! Если гестапо в Бернбурге когда-нибудь сообщит мне, что ты шатаешься без дела на ратушной площади, а точнее, вшиваешься возле дома с тройкой на номерной табличке, я сам возьмусь за тебя и, поверь, вышибу из тебя дух. Заруби на носу: бригаденфюрер Варбург не должен догадываться, что ты есть на свете белом. Ясно?
Я хлопаю глазами и вытягиваюсь в струнку.
- Но, господин советник!..
- Помолчи! - тихо говорит Цоллер. - Слушай и запоминай, сынок. Гестапо все знает, все видит и все делает само. Ты пришел к нам - честь тебе и хвала. А как уж тут мы поступим, не твоего ума дело. И помни: ни шагу из Берлина.
Он смягчает тон и снова становится прежним Цоллером, не скупящимся на ласку и похвалы.
- Ты парень что надо, и я на твоей стороне. Но ты уж войди в мое положение - не всегда надо переть прямо, когда нет ни компаса, ни карты. Смекаешь, сынок?
Еще бы не смекнуть! Цоллер прямо-таки натравливает, науськивает меня на Бернбург, где в доме три на ратушной площади живет фон Варбург… Бернбург… Что я о нем знаю? Пожалуй, ничего, кроме того, что здесь на ратуше уникальные часы с двадцатью тремя циферблатами, показывающими время разных столиц. Бернбургский хронометр до войны демонстрировали туристам, объясняя, что установлен он в 1878 году и не имеет равных по точности хода… Когда я был здесь? В тридцать девятом?
- Не знаю… - говорю я угрюмо, всем своим видом выражая колебание. - Может, оно и так… Как будет угодно господину советнику.
Лоб Цоллера разглаживается.
- Ну, ну, сынок. Возьми-ка это, и пусть тебя не заботят разные мелочи. Расписку я приготовлю в другой раз. Пропусти пару кружек за мое здоровье и за успех дела. Идет, сынок?
Пятьдесят марок. Сто кружек пива. Бригаденфюрер Варбург был бы смертельно оскорблен, узнай он, что его голова оценена так дешево.
- До встречи, сынок, - говорит Цоллер и подталкивает меня к двери. - Спрячь денежки и забудь о нашем разговоре. Так-то оно лучше…
Пятьдесят марок. Сущие пустяки. Значительно дороже обойдется господину советнику оплата наружных наблюдателей, которых он приставит ко мне… Бернбург. Я поеду туда, но, разумеется, не завтра же. Старинный городок и его уникальные часы подождут, как подождет и советник Цоллер. Сколько суток потребуется бойцу СС Францу Леману, с его тупостью и последовательным упрямством, дабы прийти к мысли, что его отшивают от расследования и дело здесь нечисто? Трое? Пожалуй, так. Следовательно, через трое суток. Представляю, какой душевный подъем испытает бригаденфюрер Варбург от встречи с Одиссеем.
Если верить записи в солдатской книжке, то сегодня Францу Леману исполняется тридцать шесть. Почти старик. Еще чуть-чуть - и пора на покой. У каждой профессии свой потолок, но, к счастью, статистика не учитывает представителей моей специальности и отсутствие точных данных дает мне возможность с равной долей вероятности считать за предел как 40, так и 80. Лучше, конечно, последнее. А почему бы и нет? Я более или менее аккуратно ем, почти нормально сплю, гуляю, читаю газеты и - маленькая роскошь! - хожу в кино, предпочитая хронику игровым лентам. Словом, я веду жизнь тыловика, и виски мои не посеребрены сединой. Больше того, когда позволяют обстоятельства, я не прочь пропустить рюмочку-другую и подмигнуть хорошенькой женщине, если она готова завести знакомство. Ежели что меня и доконает - дегтярного цвета дрянь, которую я вдыхаю вместе с дымом суррогатных сигарет. Счастливчик, да и только! Правда, при всем при том нервы у меня порой пошаливают, и мне стоит трудов заставить себя спать, есть, ходить, пялить глаза на экран, по которому с устрашающим лязгом катят танки непобедимого вермахта и проносятся самолеты доблестных люфтваффе.
36 лет. Это по данным солдатской книжки. Между нами говоря, мне немного больше. Прикинув то да се, я склоняюсь к выводу, что все календари врут и Одиссею стукнули круглые 100. Я стар и мудр, как Змий. И мне чертовски хочется поменять жизнь тыловика со всеми ее льготами и преимуществами на любую иную, где черное есть черное, а белое - бело и человек, выходя на улицу, не ругает мать-природу за то, что она не снабдила его парой лишних глаз на затылке.
До чего же она необходима мне - пара глаз! Субъект, приставленный Цоллером, умудрился уже дважды потерять меня: сначала у перекрестка на Кенингштрассе, а позже - уму непостижимо! - возле полицайпрезидиума на Александер-плац. Пришлось высунув язык рыскать по всей площади, чтобы попасться ему на глаза. Нескладный, с длинным лицом и печальным носом, он торчал возле витрины универсального магазина и, привстав на цыпочки, пытался через головы прохожих углядеть Франца Лемана на противоположной стороне - как раз там, где его не было. Я "засветился", и парень потащился за мной через центр до дома Магды… Где он опять отстал, чертов недотепа?
Я медлю у подъезда, перевязываю шнурок на ботинке. Покончив с одним, принимаюсь за другой. Держу пари, что Цоллер приставил ко мне не гестаповца, а сыщика из КРИПО, шепнув ему на ушко, дескать, Франц Леман - карточный шулер или тип с дурными сексуальными наклонностями. В сфере наружного наблюдения сотрудники КРИПО отнюдь не титаны; к тому же мобилизация отняла у них большую часть кадров. Приходя к этим выводам, я лишний раз констатирую и то, что советник Цоллер, по всей видимости, решил начать охоту за Варбургом без помощи высшего начальства.
Ну вот, слава богу, появился! Где ж ты отстал, сукин ты сын! Успокоенный, я завязываю шнурок двойным узлом и захожу в подъезд, оставив "тень" дежурить на морозе. Ничего, сегодня всего-навсего - 6 по Реомюру, если верить старинному градуснику в бронзовой оправе, висящему на фронтоне; в крайнем случае, продрогнув, молодчик отогреется возле батареи на лестничной площадке. На его месте я бы так и поступил.
Магда, предупрежденная по телефону, встречает меня ворчанием и делает попытку обнять. Руки у нее в муке, катышки теста прилипли к переднику, и я тороплюсь отстраниться - мой единственный костюм порядком поношен и не выдержит радикальной чистки.
- Достали? - спрашивает Магда, и глаза ее вспыхивают при виде пяти яиц, извлеченных мною из кармана. - Ну и молодец же ты, Франц.
От радости она даже перешла на "ты", - яйца сейчас такая редкость! Я ставлю на стол две бутылки водки и длинные флаконы кюммель-карамели - дамского напитка, застрявшего где-то посредине между пивом и ситро. Кутить так кутить!
- Сейчас я их вобью в тесто, - бормочет Магда, осматривая яички. - Похоже, свежие. Я их вобью, и выйдет славный пирожок, пальчики оближешь. Тебе не будет стыдно перед своей птичкой за старую Магду и ее стряпню. А кто она такая, а?
- Вечером познакомитесь. А что, если капитан?..
- Он не придет. Ну ладно, проваливай, Франц, и не смей являться до полседьмого. Ты мне мешаешь, слышишь?
Почти счастливый я выхожу на улицу, и "тень" тянется следом, отставая на переходах. Ну что с ним делать? Не могу же я взять его за ручку и водить за собой?
Я бросаю взгляд на уличные часы и ускоряю шаг. Ровно в половине шестого я должен быть в конторе и сообщить фрейлейн Анне, состоится ли торжество. Со вчерашнего вечера я обхаживаю ее, умоляя почтить присутствием вечеринку у Магды, и поначалу получил категорический отказ, потом неуверенное "я подумаю", а сегодня утром - согласие и улыбку. Очень хочется верить, что метаморфоза эта относится на счет моего личного обаяния, и только его одного.
Думая об этом, я вхожу в главный подъезд конторы и, дружески кивнув швейцару, проникаю в зал. Фрейлейн Анна на месте; строгое лицо, пальцы на клавишах машинки. Я тихонько кашляю в кулак и жду, когда она оторвется от дела… Да, эта женщина по-настоящему красива. Я и раньше понимал, что в известном смысле красота опасна, а сейчас испытываю сочувствие к фон Арвиду. Мудрено ли, что он потерял голову?.. А я сам?.. Осторожно, старина! Как ни верти, Анна во всех отношениях не ровня ночному сторожу. Даже если сторож сопричислен к "элите нации" и носил погоны гауптшарфюрера. Рунические знаки и всякая такая мистика здесь теряют силу. Ты можешь тратить хоть век на ухаживания и сыпать перлами красноречия, но ничего не добьешься… Однако добился же!
- Все в порядке, - говорю я и понижаю голос: - Ну и смотритесь же вы, чистая артистка!
- Осторожнее, Франц! - шепчет Анна, выразительно кивая в сторону столов. И громко: - Господин управляющий просил вас зайти.
- Да ну? А зачем?
- Это правда, Франц. Учтите, у него неважное настроение. Идите и, если можете, постарайтесь не опоздать. Ровно в шесть у метро?
Она улыбается мне одними глазами и вновь опускает пальцы на клавиши. Машинка стрекочет ровно и быстро, и под этот стрекот я ступаю за порог кабинета, почти в благоговейную тишину.
- Хайль Гитлер! Господин управляющий искал меня?
- Леман… О господи, что за привычка кричать? Проходите.
Я застываю в полуметре от стола. Фон Арвид болезненно морщась, выпрямляется в кресле. Настольная лампа освещает его лицо, утомленное и несвежее. Тонкие руки, пропитанные голубизной, беспокойно шевелятся; пальцы едва заметно подергиваются.
- Один вопрос: где вы спите, Леман?
- Здесь, в конторе.
- В моем кабинете? - уточняет фон Арвид. - Не так ли? Не возражайте, Леман, я знаю, что говорю… Да и вы, по-моему, превосходно понимаете, о чем идет речь. Да или нет?
- Иногда я сплю на вашем диване, господин управляющий.
- И в таком случае, надо думать, вы берете на себя ответственность за все, что происходит здесь ночью. Это так?
Фон Арвид недобро и выжидающе смотрит на меня. Голос его приобретает пугающую сухость.
- Надо понимать также, что в обязанности ночного сторожа не входит осмотр ящиков моего стола!.. Нет, нет, Леман! Не торопитесь протестовать. Сначала факты, потом слова. Вы не ребенок и должны соображать, что, кроме вас, по ночам здесь никто не бывает, а утром я первым вхожу в кабинет. Ключи есть у вас и у меня… Я не сторонник крайностей, Леман, но должен вас предупредить: при повторении я уволю вас. Да, уволю! Что бы там ни предпринимали в Трудовом фронте и… где угодно!
Миленькое дело! Я и не думал прикасаться к его ящикам. Выходит, человек Цоллера хозяйничал здесь и был неловок - случайно или умышленно, - а теперь убытки списываются на меня.
- Послушайте, Леман, - говорит фон Арвид, постукивая пальцем о стекло. - Будет правильно, если я заберу у вас ключ от кабинета. Я могу и заблуждаться в отношении того, кто проверял мою переписку, но убежден, будет лучше, если дверь окажется закрытой для всех. Без исключения.
- А пожар?
- Что?
- А если ночью вспыхнет пожар? Тогда как?
Невозмутимо и тупо я выкладываю аргументы, препятствующие выдаче ключа. Фон Арвид явно не понимает, что делает грубую ошибку. Очевидно, Цоллер пытается запугать его; как известно, паника порождает суету и промахи… Первый уже совершен. Разговор со мной - это же ни в какие ворота не лезет! Ладно, кто бы он ни был, фон Арвид, но Франц Леман не заинтересован в его гибели. Вполне достаточно того, что человек Цоллера в конторе ведет свой учет каждому шагу управляющего, а так как я догадываюсь, кто он, то убежден, что ни один штришок не пройдет мимо его внимания.
- Это очень, очень опасно, - бубню я упрямо, давая фон Арвиду понять, что не отступлюсь от своего. - По правилам ключи должны быть у сторожа, а против правил я не пойду. Хоть что хотите делайте!
Фон Арвид опускает глаза; щека его, освещенная лампой, напрягается; черный костюм резко подчеркивает белизну кожи.
- Да, - говорит он вяло. - Пожалуй, вы правы, Леман. Извините. Пусть все остается, как было, и не следует возвращаться к этой истории, не так ли? Вполне вероятно, я по рассеянности не запер ящик… Что еще?.. Ах да! Примите мои поздравления с днем рождения. К сожалению, я слишком поздно узнал об этом событии и… Словом, еще раз примите мои поздравления. До свидания, Леман!
- Хайль Гитлер! - выпаливаю я, прикидывая, успею ли к метро без опоздания.
…Остаток вечера проходит куда приятнее, чем начало. Пироги Магды не слишком подгорели; Анна, точно царица Савская, ослепительно хороша в новом платье, и я после двух больших рюмок водки набираюсь храбрости и произношу тост за самую великолепную девушку Берлина. Тридцать шесть свечек, украшающих пирог, голубым мерцанием сопровождают мои слова, придавая им торжественность.
- За вас, Анни! - значительно говорю я и отпиваю глоток из рюмки.
Магда ревниво разглядывает фрейлейн Анну - сначала платье, потом фигуру и лицо. Платье сидит хорошо, и формы у фрейлейн Анны какие на до; Магда прищуривается, давая мне понять, что Франц Леман не прогадал с подружкой… Милая Магда, наивная душа! Откуда знать тебе, что фрейлейн Анна отнюдь не пылает к Леману и интересуется им отнюдь не с точки зрения амурной?
- Твое счастье, Франци.
- Спасибо, Магда. И вам спасибо, Анни. Я здорово рад, что вы не отказались.
Анна насмешливо покачивает головой.
- Когда думают так, не заставляют ждать у метро.
- Фон Арвид задержал меня.
- Что-нибудь серьезное? Неприятности?
- Да так, пустяки… Выпьем за вас, Анна, и за то, чтобы ваша красота вечно сияла, как звезды и солнце!
Магда щедрой рукой подкладывает на тарелку Анны толстые куски пирога с ливером. Стол в гостиной накрыт хрустящей скатертью; парадное серебро Бахманов, неизвестно как уцелевшее от реквизиций в пользу фронта, матово светится на хрустальных подставках. Дверь в прихожую открыта, и Бахманы, нарушив корректное безучастие, неодобрительно взирают на нас со стен. Я встаю из-за стола и, покачнувшись, поворачиваюсь в их сторону.
- За нашего фюрера! Хох! За человека, давшего мне, эльзасцу, полное право сидеть здесь, в доме, где…
Фраза слишком трудна, чтобы выпалить ее одним духом, и я отпиваю глоток шнапса. По правде говоря, я вовсе не думаю так, но в мою программу входят и этот тост, и маленькое объяснение в любви фрейлейн Анне, отложенное до выхода на лестницу, и кое-что иное, вне рамок дня рождения. Магда поднимается с места и прижимает мою голову к своей груди.
- О Франци! Ты так хорошо сказал!
Для нее этот вечер на фоне коричневых картин действительности - этюд в пастельных тонах. Умиление заставляет ее уронить на мой затылок теплую слезу.
- Хох! - кричу я и залпом выпиваю рюмку.
- Хочу танцевать, - говорит Анна.
- Патефон! - восклицает Магда.
Мы перебиваем друг друга, пытаемся втроем завести огромный, в кожаном чемодане "Хис мастерс войс"; от Анны пахнет теплом и духами, и я, опережая программу, целую ее в шею
Пластинка крутится, Магда ест пирог, а мы с Анной плывем по комнате Впрочем, "плывем" - это, мягко говоря, не совсем точно. Я изрядно пьян, и носки ботинок все время цепляются за ковер. Мы качаемся не в такт музыке, и Анна протестует:
- Хватит, Франц. Ну прошу вас, я устала.
- За удачу! - возглашаю я, вернувшись к столу. - За то, чтобы завтра я был там, где хочу. И еще за то, чтобы мой старый приятель оказался на месте… Он оч-чень ждет меня! Выпейте, Анна!
Фрейлейн Анна тоже пьяна, но значительно меньше, чем кажется. На улице она не поскользнется и до дома дойдет твердым шагом. А когда ляжет спать, голова ее будет чиста и прозрачна, как речной лед.
- Куда же вы едете? - говорит она и подносит рюмку к губам. - Или это секрет?
- Большой секрет. Я уеду и приеду, и тогда вы поймете, кто такой есть Франц Леман!.. Пошли, погуляем, а?
Язык мой окончательно заплетается. Магда заботливо провожает нас до двери и помогает мне натянуть пальто.
- Хорошенько выспись, Франци. И да хранит тебя бог.
- Ладно, - говорю я, цепляясь за локоть Анны. - Пошли на воздух?
Мы медленно спускаемся, куда медленнее, чем хочется Анне, ибо я на каждой площадке делаю настойчивые попытки обнять ее и поцеловать в губы. Анна сильна, и мы молча боремся с переменным успехом
- Ты здорово нравишься мне, - бормочу я - Ну что тебе стоит?
Анна останавливается и позволяет моей руке проникнуть под пальто. Пальцы упираются в теплую округлость, и поцелуй выходит излишне страстным "Ау, Одиссей, - говорю я себе, - пора кончать. Игры с огнем не приводят к добру".
Я выпускаю Анну из объятий, и она, подождав, оправляет туалет. На улице "тень" отваливает от стены на другой стороне и, словно на буксире, следует за нами в сторону Данцигерштрассе. Запах помады от Дира на губах бесит меня, но я улыбаюсь.