***
Атташе. Вы говорите, что не заметили, как вас атаковал советский самолет?
Функ. И не мог заметить. Он же подходил сзади, нагонял меня. А локатор у меня уже не работал.
Атташе. Странно, очень странно…
Функ. Ничего странного… Откуда мне было знать, что на такой высоте возможна атака! Меня же уверяли, что у русских нет ни одной машины, способной подняться выше тридцати трех тысяч. Я только для того и шел на сорок, чтобы не упустить "ТУ". Иначе я мог набрать всю сотню.
Атташе. Все-таки не могу понять: каким образом вы остались живы, а инженер Патце погиб?
Функ. Сколько же раз объяснять: удар в хвост я принял за взрыв двигателя, ну и…
Атташе. Что?
Функ. Ну и… у меня вовсе не было желания отправляться на тот свет.
Атташе. Почему же вы не воспользовались катапультой?
Функ. Ребенок я, что ли? Будто я не знал, за каким чертом возле катапульты ковырялись механики этого типа Шредера. Потяни я ручку катапульты – фьють!..
Атташе. Но вы же все-таки включили подрывной механизм, который у вас был на случай вынужденной посадки.
Функ. Это совсем другое дело. Там был часовой механизм. Я знал: заряд сработает, когда меня уже не будет в самолете.
Атташе. А ваш спутник, Бодо Патце?
Функ. А разве вам было бы приятней, если бы и он сидел тут вместе со мной?
Атташе. Нам было бы приятно, если бы здесь не сидел никто.
Функ. Это я знаю.
Атташе. За это вы и получали деньги.
Функ. Деньги, деньги!.. Едва ли теперь удастся ими воспользоваться… Деньги!
Атташе. Да, теперь ваше дело плохо: русские вас не пощадят.
Функ. Как знать, как знать!
Атташе. Уж не думаете ли вы наболтать тут черт знает чего?
Функ. Зависит от того, что они мне предложат.
Атташе. Ну и тип же вы, Функ!
Функ. Как раз такой, какой был вам нужен для этого грязного дела, генерал.
Атташе. Имейте в виду: наболтаете лишнего – дорога домой будет вам закрыта. А ведь… там ваша семья.
Функ. О, я знаю, с кем имею дело! Но вы не посмеете тронуть пальцем детей. Ну, а жена…
Атташе. У вас есть еще и ваши старики.
Функ. Ах, мои старики!..
***
Андрей с отвращением передернул плечами.
– Гадость!
– Да, типы соответственные.
– Значит, он сознательно взорвал свой экипаж.
– Чтобы не оставить свидетеля, кроме себя.
– Он не уцелел бы и так…
– Мало ли какая случайность. – Генерал пожал плечами. – Такие случаи бывали и раньше.
Видя, что Андрей хочет отложить папку:
– Нет, нет, прочитай немного дальше, там некоторые технические детали.
Андрей дочитал:
***
Атташе…Оставим это. Нам интересней, как вас атаковал этот русский.
Функ. Откуда я знаю! Локатор у меня отказал: инженер Патце был занят черт знает чем – может быть, строчил очередное письмишко своей мамаше… Так или иначе, я не имел представления о преследовавшем меня русском высотнике.
Атташе. Вы не можете нам сказать о том, что это был за самолет? Хоть что-нибудь о нем, а?!
Функ. Знаете ли, генерал, когда получаешь такой удар под зад, какой он мне дал, и не знаешь, летишь ли ты к апостолу Петру или прямо в объятия дьявола, уже не до того, чтобы рассматривать, кто дал тебе этот пинок… Могу только сказать: другой на моем мосте не оказал бы вам и той услуги, какую оказал я: он не стал бы думать о том, чтобы взорвать экипаж. Вы имели бы здесь еще этого слюнтяя Бодо Патце. Уж тот наверняка наплел бы тут такого, что вы почесали бы затылок… Все, что могу вам сказать наверняка: скорость, вертикальная и горизонтальная, у русского превосходит то и другое у "Пе-икса" – он свалился на меня, как ястреб на ворону.
Атташе. А как вы расцениваете то, что он по вас не стрелял, а таранил вас?
Функ. Это уж вам легче узнать, чем мне.
Атташе. Не так-то легко узнавать что-нибудь в этой стране. Странный народ, Функ. Наверно, вам еще предстоит это познать.
Функ. Ну знаете, я не так любопытен. Мне бы только спасти свою шкуру.
Атташе. Хорошо, Функ, напоследок докажите русским, что в вашей аварии повинен вовсе не их самолет, а вы сами.
Функ. Что, что?!
Атташе. Вся пресса свободного мира подхватит такую версию: русский самолет, якобы способный летать на такой же высоте, как наш "Пе-икс", – миф. Вас сбил вовсе не их самолет. Это вы сами спустились до высоты двадцать или, скажем, тринадцать тысяч, а там уж пусть хоть ракета.
Функ. И вы думаете, найдутся идиоты, которые поверят такой чепухе?! Нет, я тоже не хочу выглядеть идиотом.
Атташе. Тогда по крайней мере хоть держите язык на замке.
Функ. Ровно в той мере, в какой это будет нужно, чтобы меня не повесили.
Атташе. Увы, у них не вешают… Даже таких, как вы. Вы неисправимы.
Функ. Ваша школа, генерал…
***
Андрей отбросил папку.
– Скоты какие-то, а не люди.
Алексей Александрович рассмеялся.
– И как ты думаешь, чем кончилось дело с этим самым Функом?
– Вот уж кого бы я действительно…
– Он нам заявил: "Оставшись в живых, я нарушил договор. Благодаря этому я предстал перед вами и даю вам полезные сведения. Вы обязаны возместить мне то, чего я недополучу по договору".
Андрей расхохотался.
– Ну и логика – сталь! – И вдруг, насупив брови: – Как хочешь, а я бы таких…
– Тебе этого не понять. А мне вот по долгу службы пришлось на таких насмотреться. Я научился их понимать. Логика простая: хочешь получить – стань подлецом, соверши преступление, и тогда у тебя все будет – твой вожделенный домик, и садик, и все такое. Это декларировалось еще Гитлером. Так воспитали Функа и тех, кто идет ему на смену. С этим мы должны считаться. Вот почему мы, прежде чем сбивать таких ракетным выстрелом, высылаем навстречу истребитель: "Подумай и садись, так будет лучше для нас и для тебя. Ну, а если уж тебе охота погибать за прибыли твоих хозяев, тогда не взыщи".
– А я бы и не пробовал сажать… – Андрей с досадой ударил ладонью по столу. – И подумать, что за такую падаль я…
– Не чуди, – сказал генерал. – И вообще тебе пока еще не велено волноваться. Давай-ка отложим эти разговоры.
– Куда же откладывать? Ведь не сегодня-завтра ты уезжаешь свидетелем. Вы сделаете свое дело – будете судить Хойхлера. А ведь народы могут осуществить правосудие только благодаря тем четырем…
– Тут уж твои "четверо" ни при чем! – возразил генерал. – Если бы миллионы глаз не заглядывали во все щели, куда Хойхлер пытался забиться, он никогда и не предстал бы перед трибуналом.
– Найти, выследить, показать, выдать суду – это все-таки детали, а ведь главное – показать преступника.
– Может быть, конечно, Галич и… – было согласился уже генерал, но Андрей перебил его:
– И Галич, и Барнс, и Грили… их тени ведут вас за стол трибунала. Это они, мертвые, будут главными свидетелями на процессе. А Хойхлера надо повесить. На той же веревке, которая служила Кейтелю и Риббентропу.
– Откуда такая кровожадность? – удивился генерал.
– Западные немцы должны быть наказаны.
– При чем тут немцы в целом?
– При том, что не умеют держать в узде таких, как Хойхлер. Уж за то одно – в угол, носом! И это вы сделаете благодаря тем четырем, – Андрей показал на сложенные вместе кусочки картинки. – Весь мир, все честные люди на свете встанут, когда эти четыре тени войдут в зал трибунала.
Желая перевести разговор, генерал с наигранным оживлением сказал:
– Сегодня мать собрала народ отпраздновать событие… Женщин хлебом не корми – дай устроить сватовство: женит Вадима.
– Вадима?
– Сегодня он расписывается с этой вашей… Серафимой.
Андрей отцовским движением быстро потер висок.
– Действительно, событие. Вадим и… Серафима! Только я не выйду.
– Андрюша!
– Не к чему, папа… Да мне еще и трудно – сразу гости…
– Никого же не будет – свои все.
– Знаю я это мамино "свои" – сто человек. Один другого неинтересней.
– Будет твой бывший комдив…
– Ивашин! – обрадовался Андрей. – Это другое дело!
– По-моему, он уже и пришел: я слышу, Вера там кого-то усиленно занимает.
В кабинете Андрей увидел Веру, беседующую с Ивашиным. В сторонке сидели два офицера. Один из них был Семенов; другой – стройный молодой брюнет кавказского типа – был Андрею незнаком. Ивашин бросился навстречу Андрею, обнял и трижды поцеловал; отодвинулся на вытянутую руку, оглядел с ног до головы и снова поцеловал.
– Порядок! – авторитетно заключил он. – Впрочем, я ведь знал: иначе и быть не может. Хлюпики вообразили, будто так просто сломать нашего парня из гиперзвуковой. Вопреки всем и вся…
– Разумеется, вопреки всем и вся! – воскликнул Андрей. – Не знаю уж, кто из нас больше и рад.
– Думаю все-таки – я, – заявил Ивашин. – Ты-то один, а нас радуется трое. Во-первых, подполковник Семенов. Это, брат, уж не тот Семенов, которого ты собирался списать за борт. А вот этот молодой – капитан Рашидов. Амир, представляйся! – Но, и не подумав дать слово вытянувшемуся Рашидову, Ивашин продолжал: – Уже знаю: нынче у вас двойное, не то тройное торжество. Чтобы не портить его деловыми разговорами, давай сразу: мы к тебе. Все трое. Я с предложением, они с просьбой. – Заметив, как удивленно Андрей посмотрел при этом на Семенова, Ивашин рассмеялся: – Не гляди волком. Он тоже хочет просить именно тебя.
И, заметив, что Вера и Алексей Александрович тихонько вышли, Ивашин уселся в кресло и быстро и ясно рассказал Андрею, что он, Ивашин, руководит подготовкой экипажа для полета вокруг Луны. Поработать вместе с ним над подготовкой этого экипажа Ивашин и предлагает Андрею.
– Когда-то ты был прав: в гиперзвуковой Семенову уже нечего было делать. А тут совсем другое дело.
– Бога за бороду взять не просто, – усмехнулся Андрей.
– Брали! – тоже с усмешкой сказал Ивашин.
– Такой тяжелый рейс…
– Ты не так понял: его дело поработать с экипажем. А не гляди, что Семенов хром. Он у меня, знаешь, как работает! – В доказательство высоких качеств работы Семенова Ивашин поднял крепко сжатый кулак и погрозил неизвестно кому. – Я хочу вопреки общему убеждению…
– Послушай, нельзя в таком деле творить все вопреки…
– Не все, но кое-что необходимо, – Ивашин тряхнул головой так, что его выгоревшие до белизны волосы беспорядочно рассыпались. Быстрым движением руки он закинул их назад. – Ежели тут не пойти вопреки кое-чему и кое-кому, ничего не выйдет. Мне говорят: один из тысячи, может, подойдет, и то не наверно. А я говорю: мне сверхчеловеки не нужны. Вот, к примеру, этот, – он показал на Рашидова, – просто ненавидел технику, относился к ней, как к досадному довеску к его собственному непревзойденному "я". А жизнь перевернула его с головы на ноги, и вот… – И оборотившись к Рашидову: – Скажи сам, Амир, в технику веришь?
– Как в самого себя!
– Не так мало! – усмехнулся Андрей.
– Рашидов из скромности не сказал, что верит в нее как в бога, – заметил Семенов.
– Ну, это уж не годится: делать из техники бога! – с неожиданной для самого себя горячностью заявил Андрей, словно уже включился в работу. – Это ни к черту. Бог – это человек! Техника – при нем.
– Кажется, мы сразу поняли друг друга. Все четверо, – весело воскликнул Ивашин. – Значит, считаем вопрос…
Но тут его перебил заглянувший в комнату Алексей Александрович:
– Принимай гостей, Андрюша: Ксения.
Андрей резко повернулся. Вырвав его, как говорят, у смерти, Ксения ни разу не появилась потом ни одна, ни с другими врачами. Что ж, может быть, это и к лучшему. Но почему Ксения входит с комдивом? И почему такой сияющий вид у Веры? Ей-ей, отец прав: женщины сияют так только тогда, когда им удается кого-нибудь женить. Значит, мама женит Вадима, а Вера Ксению?.. Забавно!
Андрей не следил за общим разговором. Он, как сквозь вату, слышал твердый голос своего бывшего комдива:
– Кажется, я скоро паду жертвой борьбы за мир. – Он иронически приподнял лацкан своего штатского пиджака. – Красно говорить я никогда не умел. Но память у меня всегда была на все сто. Вероятно, поэтому я и выезжал на том, что запоминал подходящие мне речи других. Поэтому, вероятно, во мне нет и горечи, если разоружение начнут с меня: "начальник сектора летающих лабораторий". Что ж, если такова воля моего народа – подчиняюсь. И все-таки я солдат, готовый по первому звуку трубы снова стать в ряды родных ВВС. Да, я тот самый советский солдат, что вовсе не собирается подставлять правую щеку, ежели ему достанется по левой…
Исподтишка поглядывая на комдива, Андрей думал: "А ведь это мой собственный портрет – до противности все рассудочно, отмерено, рассчитано, – все: от пробора – волосок к волоску – до движений руки, с безошибочной четкостью разрезающей точные фразы. Небось даже жалеет, что нужно самому соразмерять эти движения и нет утвержденного свыше наставления о том, как это делать генерал-лейтенанту в отставке. Не военному вообще и не просто офицеру, а именно генералу. И не просто генералу, а отставному. Мне, Андрею, никогда и в голову не приходило, как это выглядит со стороны! Бедная Вера…"
Андрей даже потряс головой, чтобы отделаться от этих мыслей. Но размеренная, четкая речь бывшего комдива не давала ему покоя:
– …Мы с вами уже видели, что сверхмощное оружие может быть пущено в ход авантюристами, стоящими у пульта управления этим оружием. Можем ли мы допустить, чтобы вопрос о том, быть миру или войне, еще раз выдали на откуп слепому случаю или просто политическим преступникам вроде Хойхлера? Нет. Оружие создается руками человека. Эти же руки способны его уничтожить. И они должны это сделать. Пускай только те скажут: мы согласны разоружиться, и все, чем мы сейчас способны уничтожить полмира, мы бросаем в мартен…
– Не в мартен, а в море, коли на то пошло, – поправил комдива Ивашин. – Повторять, так уж точно, а не в вольном переводе. И кому ты все это здесь говоришь?
Алексей Александрович поспешил вмешаться:
– Есть новость: передают, что Парк громогласно заявил – он за подлинное разоружение. Но мы теперь говорим: "Нет, в мартен все – и пушки и танки!" И вот представьте, по последним данным, Парк собирался в Лугано с декларацией советского предложения о разоружении.
– Не может быть! – в один голос воскликнули сидевшие за столом.
– Но к этому нужно сделать одно маленькое добавление. – На лице Черных появилась усмешка. – Парк в Лугано не поедет.
На этот раз все удивленно молчали.
– Это точно? – сухо спросил, наконец, комдив.
– Не поедет, потому что… – Алексей Александрович запнулся.
– Воистину неисповедимы пути господни, – иронически бросил Ивашин. – Парк не поедет!
– А жаль, – с обычной своей уверенностью отрезал комдив. – Я бы пожелал ему успеха. Чтобы на этот раз слова "мир" и "разоружение" прозвучали не только пышным вступлением, а окончательным, на веки веков нерушимым выводом.
– Не так же неспроста он вдруг решил не ехать? – сказал Ивашин.
– Будто не понимаешь? Вагончик сошел с рельсов – его пустили под откос, – ответил Черных.
– Начисто?
Алексей Александрович пожал плечами.
– Так-таки и не знаешь? – недоверчиво спросил Ивашин.
– Могу сказать одно: если бы раньше он был достаточно последователен и тверд, то кое-какую пользу он еще мог принести и у себя дома… А в общем пожал, что сеял, жаль только, что он не сможет выступить свидетелем по делу Хойхлера. Но, надо думать, суд обойдется и без него. Достаточно страшно для провокаторов войны будет и то, что мир услышит из уст самого Хойхлера.
– А с чего он станет говорить правду? – спросил Андрей.
Алексей Александрович искоса посмотрел на него.
– Странно слышать это от тебя, Андрейка. Уж ты-то меня знаешь: если я говорю…
– Давай, давай! – перебил его Ивашин. – Выкладывай!
– Предварительное следствие закончено. Теперь Хойхлеру и его банде остается повторить все публично, в судебном заседании, если…
– Если они не хотят болтаться на виселице! – неожиданно резко прозвучал голос Андрея.
– Нет, – Алексей Александрович нахмурился, – я хотел сказать совсем не то: если немцы уберегут их до суда и бывшим старшим партнерам преступников не удастся убрать эти фигуры со сцены, прежде чем те успели заговорить. Но, надеюсь, этого не случится… Теперь-то немцы учены.
– Наша школа? – усмехнулся Андрей.
И, снова так же неодобрительно покосившись на него, генерал спокойно ответил:
– Они и сами с усами.
– Еще бы! – иронически заметил Андрей. – Мы видели. А все-таки как насчет петли?
– Не пойму я нынче этой твоей черты, – недовольно проговорил генерал, – петля или что другое – это уже дело суда.
– Суда и германского народа, – авторитетно завершил комдив. Он хотел еще что-то добавить, но звонок, донесшийся из прихожей, помешал ему.
– Это Вадик! – входя в комнату, воскликнула Анна Андреевна. – Верочка, иди встречай! А вы, товарищи, к столу, скорей к столу! Пироги стынут.
Вера вбежала в прихожую и распахнула входную дверь: перед нею стояла незнакомая женщина.
– Вы… к нам? – Взгляд Веры сразу охватил весь облик незнакомки, отметил детали костюма. Вот высокие коричневые сапоги. Впрочем, нет, это вовсе не сапоги, а боты. Но какие высокие – совсем как сапоги! И как блестят! Юбка узкая-узкая. Синяя. И синий жакетик – как тесно облегает фигуру! Словно мундир. И пуговицы как на мундире – золотые. Даже что-то вроде контрпогончиков на плечах. А на голове пилотка. Ах нет, это же барашковая шапочка. А совсем как пилотка. И сдвинута на ухо. Из-под шапочки, как язык ослепительного пламени, – вихрь золотых волос.
После этого осмотра что-то вроде неприязни примешалось к удивлению. Вера повторила вопрос:
– Вы к нам?
Вошедшая показала большой конверт.
– Для господина Черных.
– Для генерала?
– О, уже генерал! Да, для господина Андре Черных, – и, в свою очередь, обвела Веру внимательным взглядом больших голубых глаз.
Ни в тот момент, ни когда-либо позже Вера не могла отдать себе отчета: что помешало ей распахнуть дверь в комнаты, пригласить гостью войти. Вместо того Вера протянула руку к конверту и сухо сказала:
– Я передам Андрею Алексеевичу.
Несколько мгновений гостья стояла в нерешительности. Взгляды женщин встретились.
– Прошу вас, – сказала гостья и движением, в котором Вере почудилось разочарование, отдала конверт. Потом медленно, словно в раздумье, пошла к выходу.
Когда Андрей вошел в прихожую, то услышал сухой щелчок замка. За дверью раздавался удаляющийся звук шагов по ступеням лестницы. Вот он замер – уходившая остановилась в нерешительности. Через мгновение шаги зазвучали снова – быстро, быстро. Все дальше вниз по лестнице.