31
Несколько дней спустя на Увальский завод прибыла из Свердловска группа инженеров для ознакомления с положением дел на четвертом участке. Выводы технических экспертов свелись в основном к тому, что планировка участка нуждается в серьезной корректировке и что станочный парк совершенно не соответствует требованиям, которые должны предъявляться при изготовлении запланированной продукции. Рекомендовалось укрепить участок технически грамотными специалистами.
Что касается плунжерного станка, то один из приехавших инженеров вспомнил, что на заводе, где он работает, в одном из цехов, установили точно такой же станок. Вернувшись в Свердловск, он выслал оттуда схему расположения плунжеров, и благодаря этому станок удалось быстро запустить. Производительность его превзошла все ожидания. Среди множества рассчитанных Флоренским вариантов в его записке был и этот…
32
Если бы года полтора тому назад Козловского спросили, доволен ли он своей жизнью, он, не кривя душой, мог ответить, что, пожалуй, да, доволен. Хотя много в этой жизни было такого, что, мягко говоря, не могло не огорчать его, старого интеллигента.
И даже воспоминания о другой, совсем не похожей на эту, жизни не омрачали его существования. Воспоминания о тон далекой, невозвратимой поре, когда у него был свой двухэтажный каменный дом, свой выезд, кругленький счетец в банке и красивая молодая жена. Не Зинаида, нет. А сам он работал управляющим на крупной суконной фабрике, принадлежавшей его отчиму.
Что правда, то правда: не хотелось ему со всем этим за здорово живешь расставаться. Как мог, отстаивал свои прежние права: стал одним из организаторов заговора, направленного на свержение в городе Советской власти. А когда заговор провалился и Козловскому пришлось бежать из города, он добровольно вступил в армию Колчака и прошел с нею почти весь путь до Урала и обратно к Иркутску. За это сравнительно короткое время он получил два сильно повлиявших на его умонастроение известия: о самоубийстве отчима и о том, что красавица жена покинула его дом и уехала из города с одним из колчаковских генералов.
Провалявшись около месяца в тифозном бараке - где-то между Омском и Иркутском, - он решил не возвращаться в свою часть.
Он приехал в родной город и увидел свой дом, наполовину разрушенный взрывом. Город совсем недавно был освобожден от белых, и жизнь в нем еще не наладилась: на улицах пусто, во многих домах выбиты стекла, магазины и лавки закрыты. Козловский был в старой солдатской шинели и весь оброс бородой, поэтому без опаски, не дожидаясь, пока стемнеет, вошел в свой дом. Он поднялся на второй этаж уцелевшей части дома, где находился его кабинет. Ужаснувшись при виде учиненного здесь разгрома - разбросанных по полу книг и бумаг, сломанных кресел и залитого не то вином, не то кровью стола, - он подошел к шкафу, в котором за книгами находился вмурованный в стену небольшой сейф. Он был открыт. Из всего, что имело для Козловского какую-то ценность, остался лишь диплом об окончании института.
Постояв еще немного в кабинете и не заходя в другие комнаты, Козловский навсегда покинул этот дом и этот город.
Диплом пригодился ему довольно скоро. Уральский совнархоз, куда он обратился насчет работы, без лишних слов направил его в Увальск, где Козловский женился второй раз и снова зажил своим домом, пусть не таким шикарным, как прежде, и пусть в этом доме единовластно распоряжалась Зинаида Григорьевна, женщина с нелегкой судьбой и мрачноватым характером, старше его на семь лет, тем не менее всегда он был сыт, обстиран, и в доме всегда был идеальный порядок.
Зла на Советскую власть Козловский не держал, однако побаивался, что у Советской власти могут быть к нему кое-какие счеты, поэтому кое-что из своего прошлого он утаил. Ни в автобиографии, ни в анкете не упомянул о службе в колчаковской армии, а уж тем более о своем участии в контрреволюционном заговоре. Местом службы после окончания института назвал не Торск, а совсем другой город и должность назвал тоже другую, пониже.
Он снова стал Козловским: в графу о родителях вписал фамилию родного отца, инспектора народных училищ, погибшего при пожаре, когда Феденьке было всего четыре месяца от роду. Поскольку никаких подтверждений никто от него не требовал, Козловский мало-помалу и сам уверовал в свою подкорректированную биографию и рассчитывал прожить с нею всю оставшуюся жизнь.
Однако береженого бог бережет. Инстинкт самосохранения наложил отпечаток на характер Козловского. Такие характеры называют покладистыми, безотказными: Козловский никогда ни с кем не спорил и обычно сразу соглашался с любым предложением: "Да, разумеется". В крайнем случае отмалчивался. И уж, боже сохрани, чтоб он когда-нибудь высунулся с особым мнением. Он всегда старался оставаться в тени.
Но в жизни сплошь и рядом возникают ситуации, которые при всем старании невозможно уложить в заранее отработанную схему поведения. В конце двадцатых Козловского пытались втянуть в контрреволюционную группу, но он и слышать ничего не захотел. Это был один из тех редких случаев, когда он проявил несговорчивость, однако после разоблачения группы как ни старался Козловский остаться в стороне, а все же пришлось ему выступить в суде свидетелем. Он ни словом не обмолвился о том, как его самого вовлекали в группу, однако во многом благодаря его показаниям, которые он давал с глубоким знанием технической стороны дела, были оправданы два опытных инженера, обвинявшихся, как впоследствии выяснилось, без достаточных на то оснований.
Трудную задачку пришлось решать Козловскому и тогда, когда в цеховом пристрое начали оборудовать четвертый участок. Проект участка был разработан в одном из столичных конструкторских бюро - в расчете на новые станки, которые уже были закуплены за границей. Однако станков этих завод своевременно не получил, и поэтому руководство завода, чтобы ввести участок в строй к намеченному сроку, решило обойтись тем оборудованием, которое имелось в наличии.
Курировал участок сам начальник механического цеха, привыкший со времен гражданской войны брать трудные рубежи кавалерийским наскоком. Опытным глазом старого спеца Козловский сразу увидел в "местном" варианте проекта множество неувязок и после долгой внутренней борьбы решился все же сказать о них руководству, если его об этом спросят. Однако никому и в голову не пришло поинтересоваться "особым" мнением рядового, хотя и знающего, технолога.
Однажды по дороге на завод его обогнал, поздоровавшись на ходу, человек, лицо которого показалось Козловскому знакомым. Но как ни напрягал Козловский свою память, так и не вспомнил ничего. Раньше он этого человека ни на заводе, ни в городе не встречал. И какая-то неосознанная тревога закралась в сердце. Закралась и не отпускала до следующего дня, когда на смену ей пришло отчаяние.
Первый раз они встретились для разговора поздним вечером в городском саду. Было уже довольно темно. В дальнем, глухом конце сада стояла старая, полуразрушенная беседка. Усевшись на ее порожке, они и проговорили около часа.
Говорил главным образом Макаров, а Козловский подавленно молчал, до конца еще не понимая, куда тот клонит, но всем своим существом предчувствуя надвигающуюся беду.
Макаров вспомнил, как после окончания торговой школы работал на суконной фабрике, принадлежавшей отчиму Козловского, и как много позднее они с Козловским познакомились на квартире Бутырина, а на другой день собрались в доме Козловского, и как горячо говорил тогда Козловский о том, что судьба России решается такими людьми, как Бутырин и Макаров, преданными царю и отечеству боевыми офицерами…
- Сергей Константиныч, ради бога… Зачем?.. - умоляющим голосом то и дело повторял Козловский. - Ведь все ушло… Колесо истории…
Но Макаров будто ничего не слышал, продолжая упиваться дорогими сердцу воспоминаниями. О боях с красными. О личных встречах с Каппелем, атаманом Семеновым и самим Александром Васильичем Колчаком, из рук которого в августе девятнадцатого получил орден Анны… Лишь про Казаринку ни словом не упомянул.
Затем поинтересовался, где был все это время Козловский, как кончил войну. Козловский рассказал. И про тифозный барак, и про измену жены, и про свое решение смириться с судьбой, и что он все забыл и вспоминать не хочет. Ничего.
- И старых боевых товарищей? - спросил Макаров.
- Нет, отчего же… Очень рад был встретиться…
- Ну полноте, успокойтесь! - сердитым шепотом одернул его Макаров. - Вы что, думаете, я пойду на вас доносить? Я их боюсь не меньше вашего. Но мой страх - мой сторож, и пока я держу его в узде, я могу спокойно спать по ночам… Я тоже рад, что вас встретил, приятно было вспомнить, и уж извините меня за эту слабость. Постараюсь больше не бередить ваших душевных ран.
Они расстались, условившись не подавать на людях виду, что близко знакомы. С месяц, если не больше, Макаров едва замечал его при встречах. Козловский немного успокоился. По вдруг он опять зачем-то понадобился Макарову.
Встретились на том же месте, в глухом уголке городского сада.
- Мне, Федя, нужна твоя консультация, - обратился Макаров к Козловскому после того, как они поговорили об охоте. - Этот четвертый участок… Скажи, когда он может быть пущен? Без дураков?
- Но… - поперхнулся Козловский. - Это же секретные сведения, их никому нельзя… С меня взяли подписку…
- Никому! - согласно кивнул Макаров и властным шепотом отчеканил: - Только мне! Ты понял? - И снова перешел на дружеский тон: - Мне, Федя, это вот так нужно!
- Но, ради бога, зачем? - взмолился Козловский.
Макаров выжидательно смотрел на него и молчал.
- Я не могу… Так сразу…
- Посиди, подумай, а я пройдусь по бережку. Не то давай завтра опять встретимся.
- Только не завтра! Зина…
Козловский потому и смог отлучиться сегодня из дому, что Зина, супруга его, на дежурстве в больнице. Не дай бог, узнает…
- Тогда - к делу! - снова перешел на жесткий, повелительный тон Макаров. - Первое: участок намереваются пустить к маю. Блеф?
- Скорей всего, протянут до Октябрьских, - быстрым шепотом проговорил Козловский. - Масса ошибок, придется переделывать…
- Допустим, в ноябре эти штучки начнут выпускать. Пять тысяч в год… Многовато? Или вытянут? Ну, назови свою цифру!
- Как можно заранее знать! - всплеснул руками Козловский.
- Не крути, поди, уж и сам прикидывал! И не трусь, я ведь не записываю, так что улик против тебя не останется. Даже если мне, чего доброго, придет в голову донести на тебя в ГПУ, - Макаров тихо рассмеялся. - Глупо… Но ты сам вынуждаешь меня молоть этот вздор. Трясешься как лист осиновый Мы ж свои в доску!
- Ну хорошо, - с подавленным видом, однако решительно мотнул головой Козловский. - Предположительно - только предположительно! - могу сказать, что на том оборудовании, которым оснащается участок, пять тысяч никоим образом за год не сделать. Две-три… А скорей всего, и еще меньше.
- Сколько же?
- Полторы-две тысячи.
- Вот и все, дурачок! - опять, чему-то радуясь, тихо засмеялся Макаров и похлопал Козловского по плечу. - А теперь успокойся: возможно, что больше я тебя ни о чем таком просить не стану.
- Возможно?
- Так ведь в свое время я, поди, и без тебя буду знать, пущен участок или нет. И сколько он даст продукции - все цифрочки пойдут через мои руки, - сказал Макаров. - А сейчас - по домам!
"Клещ, клещ!.." - подумал, глядя на него, Козловский. С ужасом. С ненавистью. Обреченно. Чувствовал, что Макаров крепко его ухватил и так просто не отпустит.
После того прошло довольно много времени, прежде чем "клещ" снова о нем вспомнил. На этот раз предложил вместе поохотиться в тайге. Сам он пришел в условленное место налегке, Козловский же прихватил все снаряжение. Однако охотился один Макаров: сразу отобрав у Козловского ружье, он не расставался с ним, пока не истратил все патроны. Стрелял влет, навскидку и хоть бы раз промазал. Под конец охоты Козловский совсем изнемог под тяжестью переполненного дичью ягдташа, и тогда Макаров вытряхнул половину добычи в траву:
- Вызывает нездоровый интерес.
Никаких опасных разговоров на этот раз он не заводил. Похоже, что ему просто захотелось пострелять. Однако дома Козловский нечаянно проговорился, что был с Макаровым. Ко всем прочим переживаниям прибавилось еще и это: а ну как Зина еще кому скажет! И ведь предупредить нельзя: еще чего-нибудь заподозрит. А так вроде бы Пропустила мимо ушей: с Макаровым так с Макаровым, лишь бы не с бабой…
В следующую встречу, тоже в тайге, Макаров спросил у Козловского о Флоренском: что он за человек и давно ли работает на заводе? Козловский сказал, что Флоренский весьма приятный собеседник.
- В шахматишки играем, чайком балуемся. В Китае жил, много интересного рассказывал…
- Так, так… - пробормотал Макаров, усмехаясь. - А как он в Китай попал, не рассказывал?
- С большим сожалением.
- А про свой министерский пост?
- Весьма неохотно.
- Ну, еще бы! - злорадно усмехнулся Макаров. - Золотишко зато греб с превеликой даже охотой.
- Не похоже на него… - пробормотал Козловский.
- Эх, Федя, Федя! Наивный человек. Разве ты не помнишь, что делалось тогда в Омске? Провиант уходил на сторону целыми вагонами. Составами!
- Я же в армии все это время находился.
- Я - тоже, - сказал Макаров. - Но и в Омске пришлось побывать. Наслушался и нагляделся всего. По горло сыт! И знаешь, что я тебе скажу? Мы проиграли из-за таких, как Флоренский. Да, если бы Александр Васильич проявил твердость и вздернул вовремя на виселицу половину своих министров, а первого Флоренского, - летом девятнадцатого года он въехал бы в Москву на белом коне, ведь недалеко уж были!.. А ты знаешь, Флоренский мне и там, в Харбине, сумел нагадить. С-сволочь!.. Выследил я одного… Поймай его, такую карьеру мог бы сделать! Орлом бы сейчас летал. Долго охотился. Ранил! Осталось только схватить. И тут Флоренский все карты мне спутал… - Макаров скрежетнул зубами. - Ну ладно, еще сочтемся. Теперь он никуда от меня не уйдет.
- Что же произошло? - зябко ежась, спросил Козловский.
- Этот… резидент раненый спрятался в доме у одной потаскухи. Я точно знаю, что он там был. Все соседние дома обыскали, оставался один. И надо же, чтоб именно в этом доке, в эту ночь оказался Флоренский! А со мной был япошка-лейтенант и еще двое солдат. Флоренский этому япошке и стал заливать, будто они с Камиро давние друзья. А Камиро - большой человек. Мне-то наплевать было, пускай хоть сам папа римский, я все бы там перевернул, а этого… взял бы живым или мертвым. Об заклад мог побиться, что он в этом доме прятался. Но косоглазый лейтенант при одном упоминании имени Камиро наложил в штаны и дал отбой. А я сказать ничего не могу: по-японски ни бельмеса, прошу Флоренского перевести лейтенанту, что обыск необходим, но тот, видно, так перевел… Сволочь! Надо узнать, на кого он сейчас работает, навряд ли на япошек…
- Вы меня разыгрываете, Сергей Константиныч! - с отчаянием воскликнул Козловский.
- Да нет, не разыгрываю, - устало произнес Макаров. - Борьба продолжается, Федя. Но приходится маневрировать. Когда-то ты хорошо сказал, что судьба России в руках таких, как я. Я эти твои слова всегда буду помнить. До смертного часа… - глаза Макарова лихорадочно заблестели. - А сейчас, Федя, во имя спасения России нужно, чтоб мы с тобой кое в чем помогли япошкам. Это ведь по их просьбе я в тот раз консультировался с тобой…
- Не понимаю… - у Козловского тряслись губы. - Ей что-то ужасное говорите.
- Ничего ужасного, - усмехнулся Макаров. - Такова жизнь. А тебе просили передать спасибо. Будет и кроме "спасибо", но попозже. Попозже…
33
С того дня как арестовали Макарова, Козловский каждую минуту ждал, что придут и за ним. Вздрагивал, втягивал голову в плечи, затаивал дыхание всякий раз, когда кто-нибудь подходил к дому. По ночам спал чутко и часто кричал во сне.
Миновала неделя, другая, третья. Никто за ним не приходил. Но и Макаров не возвращался. Козловский убеждал себя в том, что Макарову нет ни смысла, ни повода показывать на него. Вполне даже возможно, что следователи не подозревают о шпионской работе Макарова, думал он, а все обвинения строят на старых его грехах. Козловский слышал об инциденте, имевшем место в день ареста Макарова в заводской бухгалтерии. Как зашел туда старый партизан и узнал в Макарове карателя. Да Козловскому и без того было известно, что "клещ" служил одно время в белогвардейской контрразведке.
Успокаивая себя, Козловский понимал, что пока идет следствие, покоя не будет. Что сюрприза надо ждать в любую минуту.
А тут к старому страху добавился новый.
После того, что он узнал от Макарова о Флоренском, Козловский стал избегать встреч со старым приятелем. И уж, во всяком случае, в домашней обстановке. Под самыми немыслимыми предлогами, не думая о том, как выглядит в глазах Флоренского.
А тот, не подавая виду, будто что-то заметил, после двух-трех отказов сам перестал зазывать Козловского к себе "на партию шахмат", в гости к Козловским тем более не напрашивался, но с некоторых пор зачастил в механический цех, и именно на четвертый участок. Сперва по служебным делам, а затем стал вмешиваться в дела, которые его совершенно не касались. Совершенно!
Можно себе представить состояние Козловского, когда в один прекрасный день в механическом цехе появился сотрудник ГПУ. Первой мыслью было: Макаров назвал его имя.
На ватных ногах вошел Козловский в кабинет начальника цеха, куда его пригласили для беседы. Однако молодой человек, вежливо предложивший ему присесть по другую сторону стола, неожиданно заговорил о целесообразности установки на четвертом участке плунжерного станка, и в воспаленном от тяжких дум и страхов мозгу Козловского тотчас сверкнула догадка: молодой человек интересуется Флоренским!
Он не сообщил ничего такого, что ему стало известно о Флоренском со слов Макарова, поделился лишь собственными предположениями и наблюдениями. При этом, возможно, допустил из-за сильного волнения одну-две маленькие неточности. Возможно…