"1. Старуха, которую офицер расстрелял на скорую руку, по показаниям обвиняемого и свидетелей, говорила следующее: "Чего орешь тут? Это немцы-паразиты поступают с нами, как свиньи, и грабят нас, изверги, но ты же русский, а не немец". Вопрос о том, свидетельствует ли это утверждение действительности, для оценки дела играет решающую роль.
2. Показания Тарочки, что Алтынов хотел ее изнасиловать, сомнительно, поэтому нельзя констатировать, что он продолжал применять силу, узнав, что Тарочка не согласна.
3. Внебрачная близость с Кусаковой Анной по ее добровольному согласию, это доказано".
Александр прикурил остывшую папиросу, через сложенные дудочкой губы запустил струйку дыма в обжитую мухами электролампочку, иронично хмыкнул:
- Письмо советника, да еще командира дивизии… К советам командира надо прислушиваться. И на свет появляется "Обвинительный акт". Юра, ты чего глаза закрыл? Слушаешь?
- Конечно.
- Слушай хорошенько, а то не поймешь ничего. Вот он "Обвинительный акт": "Алтынов заподозрен: 1. В попытке, применяя силу, принудить женщину к допущению внебрачной близости. 2. В законно самостоятельном поступке: не будучи убийцею, - в преднамеренном убийстве человека". Ты что-нибудь разобрал в этой абракадабре?
- Что тут хитрого, - откликнулся Новоселов. - Постаравшись, можно и до смысла докопаться: преднамеренное убийство на законно самостоятельной основе. Надо же!
- А ты думал. Насторожи уши, читаю дальше: "Защитником обвиняемого назначен военно-судебный инспектор Вейзер из военно-полевой комендатуры 749. Представителем обвинения - военно-судебный инспектор Павлик из штаба 201-й охранной дивизии…" Как его произносить: Па́влик или Павли́к?
- Павли́к, наверное. Па́влик - это уж что-то по-нашенски. Ковалев читал дальше:
"Дело будет разбираться в здании штаба 201-й охранной дивизии в городе Полоцке 15 мая в 8.00 в первом здании (столовая)". В субботу 15 мая 1943 года в столовой для немецких оккупантов состоялся гнусный нацистский спектакль.
Вызывается свидетельница.
- Назовите свою фамилию, возраст, род занятий.
Сказанное председателем суда старикашка из эмигрантов излагает на русском языке. Старая женщина с болезненно-красными, испуганными глазами отвечает:
- Кусакова Анна. Пятьдесят семь годов. Нигде не працую.
- Кусакова Анна, отвечайте: был ли Алтынов твердым в своей настойчивости, когда лег с вами?
Русское отребье в зале ржет. Судейство ухмыляется и ждет ответа…
В утробе сидящего на передней скамейке Алтынова клокотало бешенство, но избави бог показать это. Запрокинул голову, разглядывал на беленом потолке коричневые разводы сырости.
К судейскому столу подходит вторая свидетельница, сообщает о себе:
- Кузьменко Ефимия. Шестьдесят годов. Працую в калгас… гэто… в селянской абшчыне.
- Что вы имеете сообщить суду по существу разбираемого дела?
Выслушав перевод, рассерженная издевательским допросом Кусаковой, Ефимия начинает задиристо:
- Ночью со сваццяй пошли в поле. У нас там у яме бульба. Казаки трымали нас и привели у веску Шелково. В хаце я познала Алтынова. Гэто ён, - махнула рукой в сторону Алтынова, - з казаками на той неделе собрал калгас… гэтих… селян на сходку в амбар Репиньи Ивановны, амбар зачынили, пасля падпалили…
- Кузьменко, - переводит старикашка председателя суда, - не отвлекайтесь, говорите по существу дела. Что вы знаете об убийстве Латышкиной?
- Я спала на полу. Як стали стрелять, я замотала голову кофтой и ничего не бачыла.
- Судом установлено, что Алтынов лег…
- Ничого не ведаю, ничого не бачыла, - замахала женщина руками. - И не пытайте про такой стыд.
Третий свидетель, четвертый, пятый… Председатель суда Якоби, обвинитель Вейзер, защитник Павлик попеременно изощряются в кабацком остроумии…
Ковалев поиграл желваками, тяжело вздохнул:
- Может, хватит?
- Надо же знать, - возразил Новоселов.
- Тогда сам читай. Меня уже мутит… Бедная Мама-Сима. Слово за словом переложить все это на русский…
- Прочитай, чем закончился сволочной балаган, и на том закончим.
- Снова за подписью командира дивизии генерала Фрея, Под грифом "Секретно":
"1. Так как благодаря допросу свидетелей обосновано подозрение, что расстрелянная женщина являлась пособницей бандитов, а поддержать дисциплину достаточно путем помещения обвиняемого в рабочий лагерь, от дальнейшего судебного разбирательства этого дела отказаться.
2. Составленный обвинительный акт берется обратно и дело прекращается.
3. Передать в 624-й батальон для сведения обвиняемому. Дальнейшие шаги по увольнению обвиняемого из немецких вооруженных сил могут исходить оттуда".
- Что же изошло оттуда? Уволили? - спросил Новоселов.
- Кого? Кавалера "Бронзового меча"? Юра, господь с тобой. А вот то, о чем говорил тебе вчера. На свет выплывает имя Прохора Мидюшко. В деле есть его рапорт командиру батальона Блехшмидту. Читаю:
"Поскольку должность командира 3-й роты в настоящее время занята, а командир 2-й роты Суханов убит во время прочески леса, прошу вашего ходатайства перед вышестоящим командованием о назначении на вакантное место офицера-казака Алтынова Андрона. Беру на себя ответственность за его дальнейшее поведение".
- В высшей степени странно, - удивился Новоселов. - Лопоухий нарушитель границы Петька Сомов утверждал, что Алтынов всем нутром ненавидел Мидюшко. За что? Вон какая забота о нем.
- Узнаем, Юра. А пока еще одно, касаемое Алтынова, - Ковалев подал два листка - с немецким и русским текстом.
На подлиннике бросалась в глаза ярко-фиолетовая круглая печать: полудужьем - "Stalag-352", а ниже - орел со свастикой. Это была справка, представленная суду из Минского лесного лагеря. В ней сказано:
"Военнопленный Алтынов Андрон, личный номер 27088, имел при себе справку пленившей его воинской части, которая удостоверяет, что он перебежчик. В лагере добросовестно нес службу старшего полицейского, отличался при выявлении политических комиссаров и лиц, зараженных еврейством. В свое время документы казака Алтынова были переданы в контрразведку, где он предусматривался для особых целей.
Пересыльный лагерь 352.
Оберштурмфюрер СС - (подпись неразборчива)".
44
Через минских коллег Ковалев и Новоселов навели справки об Иване Андреевиче Стулове. Печально, но ничего не поделаешь. Бывший секретарь Витебского подпольного обкома партии и член военного совета 4-й ударной армии после войны был переведен на работу в Москву и там, тяжело заболев, умер.
Через два дня, завершив все работы в КГБ республики, выехали в Витебск. Как и в Минске, устроились в общежитии воинской части. Первый визит, разумеется, в управление госбезопасности, второй - к легендарному партизанскому вожаку Минаю Филипповичу Шмыреву. Не сразу решились на это. Думали: стоит ли докучать человеку с израненной, мучительно исстрадавшейся душой и лезть в нее с этими грязными тварями Алтыновым и Мидюшко. От Серафимы Мартыновны Свиридович и витебских коллег свердловские парни знали теперь о Шмыреве, кажется, всё.
За голову партизанского командира немцы предлагали огромную сумму в рейхсмарках, землю и скот. Никто не клюнул на соблазны. Тогда захватили его четырех несовершеннолетних детей и потребовали вызвать отца. В противном случае они будут казнены. Четырнадцатилетней Лизе удалось отправить из тюрьмы записку:
"Папа, за нас не волнуйся. Никого не слушай и к немцам не иди. Если тебя убьют, мы бессильны и за тебя не отомстим, а если нас убьют, папа, ты за нас отомстишь".
Какой мучительной сердечной боли стоило членам бюро обкома вынести решение, запрещающее Шмыреву сдачу на милость врагу. Понимали: не будет пощады ни ему, ни детям. Отца, когда он в таком невыразимом отчаянии, возможно, не остановило бы и это решение. Но в лютом палаческом рвения гестаповцы ускорили расстрел детей Миная Филипповича. Чудовищная казнь свершилась 14 февраля 1942 года.
Уральских чекистов Минай Филиппович принял тепло и сердечно. Константина Егоровича Яковлева, конечно же, не забыл. А вот как он погиб - не знает. В течение всего лета 1942 года немцы делали попытки закрыть разрыв в обороне, ликвидировать знаменитые Суражские ворота, но без успеха. Лишь в конце сентября, когда были подтянуты свежие танковые соединения и активизировались действия авиации, прореха в немецкой линии обороны была закрыта. В сентябре же, вслед за созданием Центрального штаба партизанского движения, начал действовать и Белорусский штаб. Миная Филипповича перевели туда. Майор Яковлев оставался в бригаде, руководил партизанской разведкой и контрразведкой.
После крупной карательной операции и гибели Константина Сергеевича Заслонова, командовавшего всеми партизанскими силами Оршанской зоны, диверсионная работа на железнодорожных магистралях несколько ослабла. Белорусский штаб партизанского движения произвел передислокацию отрядов, стал интенсивнее засылать в тот район специальные чекистские группы. По заданию Центра одну из таких групп возглавил Константин Егорович Яковлев. Весной 1943 года она действовала на железной дороге Орша - Горки.
Рассказывая все это, Минай Филиппович извлек из стола канцелярскую папку с надписью "Рельсовая война", пояснил:
- Свидетельства мужества наших людей.
В то время Шмырев активно занимался подбором новых материалов для открытого в 1944 году Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны.
- Поглядите, что писала главная железнодорожная дирекция группы армий "Центр" в ставку Гитлера. Фамилии вашего земляка тут, вядома, мы не сустрэтим, но… Читайте.
"…Налеты партизан приняли столь угрожающие масштабы, что пропускная способность дорог не только снизилась и значительно отстает сейчас от установленных норм, но и вообще на ближайшее будущее положение вызывает самые серьезные опасения. Потери в людях и особенно в драгоценнейшей материальной части очень велики. Только в зоне главной железной дороги группы армий "Центр" подорвалось на минах число паровозов, равное месячной продукции паровозостроительной промышленности Германии".
Минай Филиппович аккуратно завязал папку и сказал о Яковлеве:
- О том, что ён не вернулся с задания, в штаб партизанского движения передали в конце мая сорак третяго.
Саша Ковалев робел говорить. Пришли к Герою Советского Союза, прославленному Батьке Минаю, чтобы у него, непосредственного участника интересующих их событий, узнать что-то и - нате вам! - со своими уточнениями. Но и умолчать нельзя было. Минай Филиппович, похоже, заметил состояние Александра, подбодрил с улыбкой:
- Чаго язык прикусцив? Говори.
- Минай Филиппович, - с запинкой начал Ковалев, - погиб Яковлев двадцать девятого апреля. Тяжело раненный, он попал в руки некоего Вильгельма фон Робраде, возглавлявшего Оршанскую группу тайной полевой полиции. После пыток расстрелян.
Шмырев с напряженным вниманием смотрел на Ковалева.
- Аткуль дазнався?
- Вот, - подал Александр аккуратно переписанное донесение фон Робраде.
Шмырев прочитал, тяжело, покряхтывая, поднялся.
- Старасць не радасць, - как бы извиняясь, произнес он.
Подошел к другому столу, где в кажущемся беспорядке лежали фотографии, письма, еще какие-то папки, но махнул рукой и вернулся на прежнее место. Новость о Константине Егоровиче не выходила из головы.
- О бое в Нестерове было вядомо. Предполагали, что там мог быть и отряд Яковлева. Перед гэтим чекисты разрушили мост через реку Басня. Видать, уходили на юг, за Клендовичи. Мы тольки предполагали… Ну, а вы уверены, что гэто Яковлев? Приметы, время, вядомо, многа значат. И усё ж…
- Николай Борисович Орлов убежден, что это Яковлев.
- Яки Орлов?
- Вы встречались с ним. В то время он был старшим оперуполномоченным особого отдела четвертой ударной армии.
- Лысы старши лейтенант? Маладой з себя?
Ковалев рассмеялся:
- Подполковник теперь. И далеко не молодой.
- Усё равно годов на двадцать маладзей мяня. Савмесна працуете?
- Мой начальник.
- Поклон ему низкий.
Встреча затягивалась, а к делу, которым занимались уральцы, ничего конкретного не добавилось. Что ликвидация предателя Брандта проводилась по разработке Яковлева, это Шмырев подтвердил, даже назвал фамилии исполнителей приговора: чекисты Стасенко и Наудюнас. Но о Мидюшко и Алтынове, к сожалению, ничего не слышал. Ничего не сказала ему и фотография Алтынова.
45
Бутылка в руках полицая потряхивалась, поблескивала на солнце. Константин Егорович покусал губу, гадливо вспомнил слова Брандта: "Я еще жить хочу". Хочешь жить, очень хочешь, Александр Львович. Знаю. Только ничего из этого не выйдет…
Яковлев понаблюдал, как его сподвижники опоражнивают бутылку с водой и стал углубляться в лес.
А через час примерно Брандт стоял перед начальником отдела СД и разводил руками. На самом деле, он же не утверждал, что этот "Иван Иванович" обязательно придет на условленную встречу. Бравады хватило, видно, на один раз, второй встречи струсил.
Молодой, узколицый штурмбанфюрер СС усмехнулся и не очень деликатно поправил Брандта:
- Он не струсил, господин редактор. Просто оказался умнее вас.
Слышать такое было неприятно. Брандт дергал носом, отводил взгляд. Штурмбанфюрер поднялся со стула, добавил к сказанному:
- Будущее ваше крайне незавидно. Сожалею, но помочь могу только советом: уносите ноги. Хотя бы на время.
Сказал это и ушел со своей челядью.
Снова, спасибо ему, выручил бургомистр Родько. Звонил кому-то в Минск, доказывал, что творческую командировку редактора в Германию нельзя откладывать. С ним согласились, и Брандт исчез из поля зрения витебчан на длительное время.
Вернулся он в начале ноября уставшим, задерганным, но внешне марку выдерживал, не куксился. Бодрило то, что по улице круглосуточно фланировал парный патруль, что эти проклятые "ворота" в линии фронта, через которые красные шастали туда и обратно, накрепко заперты, что так называемую Россонскую республику - партизанскую зону - несколько ужали, вытеснили банды за правый берег Дриссы.
Александр Львович стал реже взбадривать себя коньяком, засел за обработку материалов, собранных во время поездки по Восточной Пруссии. Первая статья под названием "Это мы видели сами", сверстанная подвалом, появилась в "Новом пути" 18 ноября 1942 года. Начиналась она лихо:
"Вражеская пропаганда старается представить условия жизни наших работников в Германии ужасающими…"
Далее шли факты, напрочь опровергающие "вражескую пропаганду". Оказывается, в Германии нет русских, которых бы насильно угнали туда. На хлебных нивах, в рудниках, на строительстве дорог работают сплошь сытые и безгранично счастливые добровольцы.
Поначалу перо Брандта несколько спотыкалось. Как бы там ни было, Александр Львович все же сознавал, что, когда писал, нет-нет да вспыхивали стыдливые мысли и рука подрагивала. Но слабые укоры совести скоро пригасли. Все черное, что выдавалось за белое, стало казаться поистине белым, даже без крапинок.
Через четыре дня снова подвал: "В саксонской деревне". Мерзость так и перла из творческого воображения Александра Львовича:
"Наемные рабочие повсюду в Германии рассматриваются у крестьян как члены их семьи и нисколько не чувствуют себя "несчастными эксплуатируемыми". Сидят с семьей хозяина за одним столом, получают бесплатную пищу, имеют комнату, постель, одежду…"
Начальник штаба 624-го казачьего батальона Прохор Савватеевич Мидюшко, заглянувший к Брандту во время очередного приезда в Витебск, читал вторую статью в рукописи и откровенно хохотал:
- Александр Львович, милый, у тебя великолепный язык!
Брандт щурился, ожидая подвоха.
- Нет-нет, - уточняя, подтверждал его догадку Мидюшко, - я не в смысле стиля. Я о языке как таковом. Очень уж длинный он у тебя. Ты можешь им, как корова, облизать собственную ноздрю. Недавно мы расстреляли четырех пацанов за распространение листовок. Храбрые сволочата. Не побоялись, что им могут пятки к затылку подтянуть, удрали от "бесплатной пищи" как раз из Восточной Пруссии. Вот в их листовках - настоящая правда про "комнату, постель, пищу".
- Так какого… ты хочешь! - матюкался болезненно ранимый Брандт. - Неужели писать то, что пишут в листовках?! Ты же первый повесишь меня.
- Повешу. Во имя фюрера, хотя он и порядочная дрянь… О чем твоя следующая статья? - решил не углублять темы Мидюшко.
Брандт опрокидывал в хмельную душу новую рюмку, как мышь, одними передними, грыз кислое яблоко. Душа отмякала, и он переставал обижаться. Наслаждаясь тем, что говорит, Александр Львович ответил:
- Тема навеяна Отто Бисмарком. По поводу Франко-Прусской войны он заметил: "В этой войне победил немецкий школьный учитель". Представляешь, какая глубокая мысль? Учитель дает знания, воспитывает юношество, и оно, став солдатом, одерживает победу над врагом. Так будет и на этой войне. Я назову статью: "Учитель снова побеждает".
Мидюшко опять не пощадил Брандта:
- Если так будет и в этой войне и снова победит школьный учитель, как ты собираешься утверждать, то наше дело швах. Тебе ли не знать, чему и как учили советских голодранцев. Кстати, и ты к этому руку приложил. Так что же вытекает из вашей с Бисмарком философии?
- Прохор Савватеевич, - трясся Брандт, из рюмки выплескивалось, - ты циник! В чью ты веришь победу?! Английский изучаешь. Может, твоя цель…
- Моя ближайшая цель - выжить, - таинственно улыбаясь, Мидюшко дружески обнял Александра Львовича, предложил: - Давай выпьем за успех твоих сочинений.
Очередной номер "Нового пути" вышел 1 декабря. Ожидаемой статьи друга Мидюшко не обнаружил. Вместо нее вся третья страница, окантованная черной рамкой, обливалась слезами по убиенному Александру Львовичу.
"От рук сталинских наймитов, - писал бургомистр В. Ф. Родько, - погиб выдающийся работник на ниве возрождения родины, интеллектуальный аристократ и человек большого сердца…"
Днями раньше, а точнее - 26 ноября, выпал пушистый, идеально белый снежок. Он нежно поскрипывал под толстыми подошвами ботинок, купленных Брандтом в Германии. Настроение было прекрасным. Александр Львович дружески кивнул патрульному полицейскому, охранявшему покой редакторского дома, пошагал вдоль Кленников. Тихо, пустынно. Он да патрульный. Нет, вон второй полицай. Конопатый, курносый. Снял варежку, снежинки на ладонь ловит. Еще один прохожий с утренней заботой на челе. Приостановился на едва наметившейся тропке, уступил дорогу идущему навстречу Брандту, но тут же окликнул: "Брандт!" Александр Львович обернулся, успел услышать еще два слова: "Тебя предупреждали" - и следом резкий грозовой разряд. Пуля угодила в "большое сердце интеллектуального аристократа".
Стрелял Михаил Стасенко. В его сторону, клацнув затвором, устремился полный отваги патрульный. С тропы, что ближе к забору, товарища подстраховал Петр Наудюнас. Опрометчивый полицейский кувыркнулся, обвалялся в снегу и затих. Конопатый, что ловил снежинки, трезвее оценил обстановку - сразу сиганул за угол. Стасенко и Наудюнас - через забор, где вооруженные гранатами их ждали еще двое из группы подстраховки: Сенька Матусевич и Женя Филимонов.