Выходя, слышу свистящий шепот официанта, адресованный буфетчику: "Этот тип из Эльзаса; настоящий коллаборационист!.." На сердце у меня тревожно.
Улица Капуцинов, 2.
Католический собор сер и угрюм. Его башенки и своды заштрихованы сизым голубиным пометом. Самих голубей что-то не видно. Вымерли или сдобрили постные супы горожан. Мраморные ступени, истонченные подошвами, безукоризненно чисты. При входе окунаю палец в чашу со святой водой и останавливаюсь, давая глазам привыкнуть к полумраку. Сквозь цветные витражи с библейскими сценами льется меркнущий где-то на полпути багровый свет. Иисус Христос, распятый на кресте, улыбается кроткой улыбкой мученика. У алебастровых ступеней трепетно колышутся огоньки тоненьких свечек.
Тишина. Такая глубокая, что кружится голова.
Мне нужен священник, отец Данжан, но как отыскать его, не задавая вопросов? Иду вдоль стены, описывая круг, и вспоминаю приметы Данжана. Среднего роста, коренастый, нос с горбинкой, серые глаза… Попробуй разобрать в полумраке цвет глаз! "У него привычка часто и негромко кашлять. Ищи кашляющего, Слави".
Впереди меня дама. Черное платье, черные волосы. Вдова? Надо держаться за ней - вдовы в храмах по большей части не только молятся, но и ищут утешения в беседах со служителями церкви.
Шаг за шагом подходим к кафедре. Священников целых пять! Коленопреклоненные, они шепотом молятся, перебирая четки. Который из них Данжан? И вообще, есть ли он здесь?
Дама замирает, и я следую ее примеру. Неверие в чудеса и догматы не лишает меня обязанности уважать чужие обряды. Один из священников оборачивается и через плечо долго и пристально смотрит на нас. Поднимается с колен. Он сед, аскетически сух и прозрачно бледен.
- Мадам? Месье?
Женщина судорожно протягивает руку.
- Отец Антуан! Помогите мне!
- Но чем, дочь моя?
Короткий придушенный кашель доносится до моих ушей. Отец Антуан успокаивающе гладит даму по плечу.
- Не отчаивайтесь. - И ко мне: - Месье?
- Сначала мадам, - говорю я.
Священник проницательно смотрит на меня.
- Вы не из нашего прихода?
- Я издалека, святой отец.
Еще один - в темных одеждах - поднимается с коленей. Мягко ступая, подходит к нам. Кашляет.
- Вы впервые в нашем храме?
- Да, - говорю я.
- Хотите облегчить душу молитвой?
- Нет, исповедаться.
- Я готов принять вашу исповедь…
Он действительно почти непрерывно кашляет - скорее всего это запущенная нервная болезнь. Идем в исповедальню, куда совсем некстати направляется и отец Антуан в сопровождении дамы.
В кабинке тесно и пахнет свечами. Бархат тяжело обволакивает стены, глуша голос; сквозь окошечко в пологе мне видна часть лба отца Данжана.
- Говорите, сын мой. Мы одни, и только господь и я, его слуга, слышим вас в эту минуту.
- Я впервые в храме - не только в вашем. Как начать и о чем рассказывать? Все, что я помню и знаю, это слова к окончанию службы: "И дите с миром! Месса окончена!"
Молчание. Слышу неразборчивый шепот из соседней кабинки - там исповедуется вдова. Отец Данжан - если это он! - слишком медлит с ответом.
- Это так. "Идите с миром!"
- Где Жоликер?
- Подождите! - быстро говорит священник и мучительно кашляет. - Одну минуту… - И громко: - Неужели у вас нет иных грехов?
- Сколько угодно! - говорю я облегченно. - Во-первых, я чревоугодник и пьянчужка. Во-вторых, волочусь за каждой юбкой. И наконец, я ужасный трусишка. Каков букет?
Шепот по соседству смолкает. Шорохи и тишина.
- Где Жоликер? - повторяю я. - У меня мало времени - несколько часов. Говорите же! Почему он замолчал в мае?
- Он арестован.
Так… Сижу в тесной, как карцер, кабине, лишенной воздуха и света. Мне душно, и я расстегиваю пуговицу у воротника.
- Это случилось в мае?
- Да, в ночь с восьмого на девятое.
- Кто арестовал его?
- Немцы.
- За что?
- Выяснить не удалось.
- А вы пытались?
- Могли бы не спрашивать!..
Прощай, Жоликер! Прощай, товарищ! Из гестапо не возвращаются. Как оно добралось до тебя? С помощью техники или предательства? Вряд ли отец Данжан поможет мне разобраться и установить причины. Он только участник Сопротивления, честный француз, но не специалист по контрразведке. Жоликер для него был, есть и будет Анри Жоликером, хозяином маленькой велосипедной мастерской, приехавшим в город после оккупации и едва вошедшим в контакт с франтирерами и маки́. Его арест - рядовая потеря для организации Сопротивления, а для меня тяжелый удар. Крылья беды простираются над исповедальней…
- После Жоликера что-нибудь осталось?
- Ничего!
- Вы не доверяете мне?
- Я же говорю с вами…
- Это не ответ!
У Данжана новый приступ кашля. Он долго отхаркивается, и я чувствую, что у меня начинает першить в горле.
- Вы знаете больше меня, месье. Даже то, что Жоликер замолчал. Не хочу быть бестактным и спрашивать вас, что это значит.
- Хорошо. Но он не мог ничего не оставить. Он ждал меня.
- Это так. В начале мая Анри пообещал принести чемодан.
- Где он?
- Не торопите меня, месье!.. Я говорю: обещал, но не сказал: принес. Мы должны были встретиться в воскресенье здесь, но не встретились.
- Еще один вопрос, и я ухожу. Можно побывать у хозяйки Жоликера? Она, вероятно, что-нибудь знает.
- Лучше идите прямо в гестапо.
- Понимаю…
- Если вы действительно издалека, то уезжайте с первым же поездом.
- Спасибо. Прощайте.
- Не знаю, грешны вы или нет, но отпускаю вам все грехи. Идите с миром! Прощайте!
Окошко закрыто. Ни звука. Данжан растворился, как дым церковных свечей. Тем лучше - нам больше незачем видеть лица друг друга. Отныне мы не встретимся - разве что на небесах, куда таким неверующим, как я, вход, по всей вероятности, закрыт…
"Что ждет тебя в Париже, Слави?"
VIII. АРЕСТ
Очень неуютно чувствуешь себя, когда в спину между лопаток упирается ствол автомата. Хочется закрыть глаза - раз, два, три! - и перенестись в детство. Маленьким я умел становиться невидимым. Это было просто. Стоило только произнести сказочное "шнип-шнап-шнуре!" - и волшебная шапочка сама собой оказывалась у меня на голове, а враги застывали с разинутыми ртами. В детских играх вообще все удается удивительно просто…
- Эй ты, руки на затылок! И не дергайся, пока не вывел меня из терпения!.. Руки!
Немолодой французский полицейский подталкивает меня к стене.
- Стойте тут. И не шевелитесь!
- Позовите офицера…
- Лечу, месье!
Адская боль в крестце, и звезды перед глазами. Ноги подламываются в коленях. Сосед справа поддерживает меня плечом. Шепчет:
- Ради бога, прикусите язык!
- За что они нас?
- Тише. Говорят, под мостом нашли немца. Убитого.
Полицейский, отошедший было к окну, возвращается и, на этот раз без предупреждения, бьет меня сапогом. Слышу свой крик и валюсь на соседа. На какое-то время возникает чувство покоя и умиротворенности, а потом снова боль и мерзкая вонь захоженного пола. Поднимаю голову и, слабый, как дитя, сажусь, опираясь на руки. Ну и ну, здорово же он натренировался!
- Внимание! Всем повернуться ко мне! А вас это не касается, красавчик?
Схваченный за шиворот, почти взлетаю и оказываюсь нос к носу с приземистым господином в штатском. По бокам его толпятся полицейские. У выхода из комнаты, расставив ноги, пасхальным херувимом улыбается часовой в полевой немецкой форме. На серо-зеленом сукне вермахта петлицы и знаки различия СС. Немца явно забавляет мой полет.
Приземистый господин обводит глазами комнату, и я невольно делаю то же. Задержанных человек пятнадцать. Три женщины. Кое-кого я видел раньше, на перроне вокзала, откуда несколько минут назад меня привели под конвоем в эту комнату, не сказав за что и не слушая протестов.
- Я инспектор Готье, - говорит господин негромко и миролюбиво. - Сейчас вы подойдете к этому столу и положите документы. Без шума и вопросов. Подходите слева.
…Все началось с того, что полиция внезапно оцепила перрон. Я ждал поезда и думал о Жоликере и прозевал момент, когда ажаны закупорили входы и выходы, что в принципе не меняло дела, ибо все равно никто не дал бы мне улизнуть. Если уже привыкшие к облавам и внезапным проверкам французы не успели навострить лыжи, то что можно требовать от зеленого новичка?
Ажаны были настойчивы, но вежливы. Специалист по блуждающим почкам, чьи удары в крестец мешают мне сейчас разогнуться, на перроне держался вполне порядочно. Судя по возрасту и умению понимать обстановку, он профессионал с довоенным стажем, а не энтузиаст из набора Дарнана. Первый подзатыльник я получил от него не раньше чем дверь отгородила нас от зала ожидания и сочувственных взглядов железнодорожников. Дарнановец, по-моему, ни за что не стал бы ждать так долго.
- Я иностранец, - сказал я с наивным возмущением. - Я еду в Берлин!
Полицейский нехотя толкнул меня к стене.
- Руки на затылок. И заткните пасть.
Задержанных вводили по одному и группами и расставляли вдоль стены. Странно, но никто не протестовал и даже, кажется, не был особенно испуган. Моим соседом справа оказался узкоплечий субъект в синей курточке ведомства почт и телеграфа, разительно напоминающий пеликана. Огромный нос Пеликана нервно раздувался.
- Чего от нас хотят? - шепнул я.
- Тсс… Тише…
- Но мы…
- Наберись терпения.
В своем классе Пеликан, наверно, был первым подсказчиком. Шепот его угасает где-то у самых губ, не давая ажану возможности придраться.
Инспектор Готье отходит к столу.
- Начали!
Задержанные по одному отделяются от стен, кладут документы и возвращаются на место. Готье подравнивает стопку, следя, чтобы ни один листок не соскользнул на пол. Херувим у двери мечтательно вперился в юную девушку, почти подростка, ежащуюся как на ветру. Поднятые руки девушки натягивают платье на маленькой груди, открывают выше колен полудетские ноги, и немец со вкусом раздевает ее глазами.
Делаю шаг и, ломая очередь, оказываюсь перед инспектором. Ажан хватает меня за рукав, но Готье делает знак.
- Отпустите его. - И ко мне: - Почему вы нарушаете порядок?
- Инспектор! - говорю я горячо. - Разве полиция и произвол одно и то же? Я иностранец, мои документы в порядке, но никто не выслушал меня, а сержант оскорбил действием! И это Франция?!
- Ваш паспорт?
- Вот он!
- Очень хорошо.
Готье, не раскрывая, кладет мой паспорт поверх остальных.
- Где вас задержали?
- Я ждал поезда.
- Другие тоже.
- Я ничего не совершил.
- Эти же слова скажет любой.
- За что же в таком случае нас задержали?
- Прошу вас, говорите только о себе. Вы лично доставлены сюда для проверки документов.
- Так проверяйте же, черт возьми!
- Вы, кажется, приказываете мне?
- Я подам на вас жалобу, инспектор.
Готье подравнивает стопку документов, добиваясь педантичной прямизны.
- Дайте ему кто-нибудь стул и посадите отдельно… Внимание, все! Сегодня экстремистами убит шарфюрер СС. Труп обнаружили под мостом, и, естественно, в первую голову проверяются лица, стремящиеся покинуть город. Надеюсь, всем понятно? Сейчас придут машины, и вы поедете в комендатуру. Там с вами побеседуют, с каждым в отдельности… При посадке ведите себя смирно - нам приказано применять оружие при попытках к бегству… Где стул для месье?
Поезд, конечно, уйдет без меня. Когда будет следующий? В комендатуре надо требовать немедленного освобождения. В Монтре я приехал, чтобы справиться о местных ценах. Каких и на что, надо додумать по дороге. При осложнении прибегну к защите консула. Кроме него у меня в запасе берлинский телефон фон Кольвица и месье Каншон…
С ноющей спиной, но почти спокойный иду к машине. Нас выводят через пустой зал и быстро заталкивают в кузов крытого "бенца". Не успеваю я глазом моргнуть, как машина, стуча мотором, ныряет влево, и в проеме поверх голов возникают и скрываются башенки собора. У заднего борта на корточках, с автоматами на изготовку, угрожающе безмолвствуют два солдата СС. Сесть не на что, и мы стоим, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть на поворотах. От толчка хватаюсь за что-то живое и теплое; тут же выпускаю и вновь хватаюсь, скользя ладонью по мокрой, мягкой коже. Это щека, и принадлежит она девушке, притиснутой ко мне тяжелыми телами.
- Вы плачете? - говорю я. - Не надо, все обойдется… Сейчас достану платок…
- Еще чего!
- Обопритесь на меня.
- Заткнись! - девушка высовывает язык. - Толстая крыса!
На что еще может рассчитывать субъект, толкующий с инспектором как с равным? Иностранец такого сорта, вполне очевидно, союзник бошей и пусть не лезет со своим сопливым платком! Так или примерно так я перевожу ответ девушки и не пытаюсь продолжать разговор.
Машина сворачивает в распахнутые железные ворота и тормозит.
- Всем выйти! Поживее!
Едва успеваю соскочить, как новая команда:
- Руки назад! Не оглядываться!
Секунда - и мы в коридоре, узком и слабо освещенном. Все проделывается быстро, в темпе, противопоказанном для полноты и возраста коммерсанта Слави Багрянова.
- Мужчинам снять пиджаки и обувь, сложить у стены. Вывернуть карманы брюк. Не копаться!
Французских полицейских не видно. Нет и инспектора Готье. Солдаты СС и один унтер-офицер в звании гауптшарфюрера. Свертываю пиджак подкладкой вверх; цепляя носками за задники, стаскиваю туфли. Приготовления вселяют в меня тревогу: что-то не похоже на ритуал, предшествующий проверке документов… Дорого бы дал я, чтобы оказаться сейчас в Париже. Даже в обществе несносного месье Каншона.
- Господин офицер! Разрешите вопрос?
- Кто это сказал? Шаг вперед!
Выхожу из шеренги. Гауптшарфюрер - рука в перчатках - держит стопку документов. Белый чубчик выползает из-под пилотки… Перехожу на немецкий и произношу приготовленную фразу о своем подданстве, непричастности к происшествию и желании быть представленным коменданту.
Гауптшарфюрер мерит меня взглядом.
- Вы с ума сошли! Это не комендатура, гестапо! Почему вы молчали на вокзале? Кто вас задержал? Где документы?
Слишком много вопросов, и отвечаю только на основной:
- У вас. Взгляните, пожалуйста, на мой паспорт. Слави Николов Багрянов…
- Отойдите в сторону! Без вещей! Все по камерам!
Коридор пустеет. Последней выводят девушку и носатого Пеликана. Худенькие руки девушки сложены на спине, как крылья.
- А вы ждите…
- Разрешите одеться?
- Успеете. Я должен доложить. Багрянов? Поляк?
- Болгарский промышленник. Мы союзники, господин офицер.
- Ладно, одевайтесь, но не садитесь. Это запрещено.
Мог бы и не предупреждать: в коридоре нет ни стула, ни скамьи. Стою у стены, словно приговоренный к расстрелу. Не хватает только взвода и повязки на глаза. Подумав об этом, я мысленно сплевываю: тьфу, тьфу, как бы не напророчить…
В коридоре три двери. Войлочная обивка украшена изящными медными кнопками. Пол лоснится, натертый до немыслимого блеска, и густо пахнет мастикой. Сияют бронзовые ручки - львиные морды в оскале. Благопристойная тишина.
Как я очутился в Монтре? Каким поездом? В расписании на вокзале я прочел, что с утра через Монтре должны были пройти почтовый и два местных - до Санса. Но я не уверен, что расписание соблюдается, как закон, а любая ошибка ценится на вес моей головы. Если б только я догадался расспросить железнодорожников! Нет, перекрестного допроса мне не выдержать. Сотни "что" и десятки "почему" и "зачем" камня на камне не оставят от попыток солгать. Что же выбрать? Молчание?
Дверь приоткрывается, и гауптшарфюрер манит меня согнутым пальцем.
- Заходите!
Одергиваю пиджак и вхожу.
Кабинет просторен и прохладен. На столе жужжит вентилятор, он колышет светлые волосы угловатой личности, безмолвно взирающей на меня из глубины кресла. Моя улыбка, надетая еще в коридоре, не производит впечатления. Короткое движение подбородком можно истолковать как приветствие и как приглашение сесть. Чисто выговаривая слова, личность произносит по-французски:
- Криминаль-ассистент и оберштурмфюрер Лейбниц готов выслушать вас. Изложите вашу жалобу. Вы ведь жалуетесь, не так ли?
Отвечаю на немецком и улыбаюсь.
- Теперь нет. Я понимаю, что это значит - выполнять долг.
Лейбниц тянется через стол, выключает вентилятор и снова кивает.
- Вы протестуете или нет?
- О? Сознаюсь, полицейские погорячились.
- Вы сказали им об этом?
- Сразу же, как только имел честь познакомиться с инспектором Готье. Но… мне не хотелось бы, чтобы у инспектора были неприятности.
- Криминаль-ассистент кивает в третий раз.
- Отлично! Но я так и не услышал, зачем вам потребовался комендант. Все это вы могли изложить и гауптшарфюреру.
"Ну и скотина, - думаю я, все еще улыбаясь. - Привыкай, Слави".
Развожу руками.
- Вы совершенно правы. Недоразумение не так значительно, чтобы вмешивать высшие инстанции. Теперь, когда все позади, не смею обременять вас своим присутствием. Как вы полагаете, я успею на дневной поезд?
Кажется, Слави Багрянов, коммерсант и друг империи, выбрал верный тон. Немец поворачивается к гауптшарфюреру.
- Где Готье, Отто?
- Был в канцелярии.
- Позови его, если он не уехал. И пусть захватит свой список.
Лезу за сигаретами. Долго и обстоятельно разминаю "софийку". Лейбниц предостерегающе поднимает палец.
- Я не разрешал вам курить.
- Разве я арестован?
- Все несколько хуже, чем вы представляете.
- Простите!
- Условимся: сейчас говорю я… Так вот, все не то и не так. Вы не задержаны и не арестованы. Вы заложник. Один из пятнадцати. И только.
- Я?!
Сигарета падает на пол.
- Сегодня утром убит шарфюрер СС. Хороший, старый солдат, заработавший право на работу во Франции бессрочной и доблестной службой на Востоке. Убийца не найден. Скверное дело: уберечься от пули русского партизана и пасть здесь, в тылу, под ножом бандита. Согласны? Так вот, повторяю, как видите, все не то и не так. Мне приказано взять пятнадцать заложников, и я взял их. Если в течение суток убийца не отдаст себя в руки германских властей, заложники будут казнены. Все!
- Это неслыханно!
- Не надо слов. Где вы застряли, Отто?
Гауптшарфюрер задыхается от быстрой ходьбы. Кладет на стол папку.
- Готье уехал.
- Обойдемся без него. Он завизировал свой список?
- Конечно.
Из кожаного футляра извлекаются тонкие, без оправы, очки. Две странички, соединенные скрепкой, голубеют на столе. Отмеряя строчки ногтем, Лейбниц бормочет:
- Багрянов? Значит, на "б"… Номер три - Бартолемью Арнольд, портной… Фамилия иудейская. Проверь, Отто!
Гауптшарфюрер кивает.
- Номер девять - Бижу Гастон-Серж-Апполинер, почтовый служащий, пятьдесят два года…
"Пеликан?! Бедный, бедный Пеликан!"