Рабочий завода "Саломас" Матвей Чучмарь, боец 1-й Конной армии, недавно вернувшийся домой по ранению, прочитав это объявление, после недолгих размышлений написал заявление. Давно не приходилось ему садиться за стол и старательно выводить буквы непослушным карандашом, но тут случай был особый, и пришлось покорпеть над бумагой.
"…В нашем дворе, - писал он, - объявился новый жилец, по имени Яков, фамилию не знаю, не из казаков, скорее иногородний. Квартировал у Кондрата Нечеса, конторщика из пожарной команды.
Нечес говорит, что Яков его племяш, а по-моему, брешет. Кондрата я знаю давно, приходилось видеть и его брата Афанаса и сестру Дарью, живут они в станице Угодной, но о таковом Якове ни разу не слыхал. У них есть родня в Петрограде. Може, и племяш оттудова прибежал".
Далее в заявлении указывалось, что на руках у Якова имеется удостоверение особой комиссии по вопросам военнопленных и перебежчиков из белой армии, которое он показывал только Кондрату. И хотя такие комиссии существовали, этот момент больше всего и насторожил Чучмаря. В удостоверении было записано, что предъявителю Пуханову Якову Захаровичу после опроса его комиссией присваиваются все права гражданина РСФСР.
Все это вызвало у заявителя подозрения, о чем он за своей подписью и сообщал в Кубчероблотдел ГПУ.
Ознакомившись с заявлением, уполномоченный Андрей Крикун сразу сказал про себя: "Контра! Но - скрытая и вредная вдвойне".
В подобных случаях он в своих действиях строго руководствовался памяткой сотрудникам ЧК, которая рекомендовала:
"…не бей во все колокола, так как этим испортишь дело, а похвально будет, если ты их тихо накроешь с поличным, а затем - к позорному столбу".
Без лишних слов и суматохи Андрей тихо проверял заявление. Этот Яков Пуханов в короткое время успел уже поступить на службу в Красную Армию мотоциклистом автоброневого отряда и затем почему-то уволиться "по состоянию здоровья".
Уполномоченный Крикун отметил заметную торопливость Пуханова в оформлении увольнения, его подготовку к спешному отъезду, о котором мало кто знал. Медлить было нельзя. В тот самый момент, когда Пуханов на вокзале подошел к кассе и подал кассирше воинское требование на получение билета до Батума, Крикун взял его за локоть и предложил пройти вместе с ним, а кассиршу записал в свидетели.
Пуханова изобличали не только поддельные документы, изготовленные в Константинополе, но и найденные при обыске шпионские записи, а разработанная французской разведкой легенда его появления в Краснодаре под предлогом посещения родственников была шита белыми нитками.
- Заявление рабочего Матвея Чучмаря, - докладывал неторопливо Крикун начальнику отдела, - подтвердилось. Пуханов Яков Захарович, 1900 года рождения, уроженец Петрограда, из семьи чиновника, по профессии электротехник, арестован и уличен. На допросах немного покуражился, но потом сознался, что еще в 1918 году с отцом на пару бежали в Уфу, служили в армии Колчака в какой-то автокоманде. Затем из Сибири перебрался в Тифлис, поближе к Батуму, работал в авиационном отряде, а сам выискивал пути бегства за границу. Из отряда уволился, уехал в Батум, устроился там матросом на турецкую шхуну. Вместе с контрабандистами ушел на ней в Константинополь. Это была его мечта - бежать из Советской России. Он так и заявил на допросе. Вот какая нам контра попалась. Мечта!..
- Не отклоняйтесь, - прервал Крикуна начальник отдела Фролов. - Ближе к делу.
- В Константинополе, как он показывает, его подобрали англичане, но он им чем-то не понравился. Они отправили его на Лемнос. Там жизнь в палатке на камнях показалась ему невыносимой, и он предложил свои услуги французам. Рассказал им о службе у Колчака, наговорил бочку арестантов, как воевал с красными в Сибири. Какой-то полковник Реню завербовал его как элемента, ненавидящего рабоче-крестьянскую власть. Выписали ему липовые документы, посадили на известный нам "Эттихад" и отправили с репатриантами-врангелевцами в Новороссийск.
В Новороссийском порту наши хлопцы, засекли его и на берег не пустили. Возвращаться с пустыми руками в Константинополь ему было невозможно. Что делает контра? "Эттихад" отвалил от причальной стенки и поплыл вдоль берега до Геленджика. Пуханов выпрыгнул за борт и в темноте вплавь добрался до берега. Пешком дошел до Новороссийска, а уж оттуда подался в Краснодар.
- Какое задание имел от французов?
- Поступить на службу в Красную Армию спецом, собрать сведения о частях на Кубани и вернуться обратно в Константинополь.
- Успел что-нибудь сделать конкретно?
- При обыске изъят лист, на котором он собственноручно записал воинские части, где ему приходилось бывать самому или слышать от сослуживцев, фамилии командиров этих частей, количество людей в частях, их вооружение. Да еще нашли оттиск одной сургучной печати. Вот, сам показывает, - Крикун перелистал протокол допроса и прочел показание: - "За время моей службы никаких подлинных документов достать не смог, но составил дислокацию воинских частей на Кубани". Признался, что в Батуме намеревался сесть на иностранное судно, уйти за границу и передать собранные им сведения французской разведке. Дорога эта ему известна по первому разу.
- У кого он жил в Краснодаре?
- У дальнего родственника по матери, пожарника Нечеса.
- Тот знал, что Пуханов к нему прибыл из-за границы со шпионским заданием?
- Подозревал что-то нечистое, но конкретно не знал. Нечес задержан.
- Отпустите.
- Убежит, - мрачно сказал Крикун.
- Зачем ему бежать, если он ни в чем не виноват?
- Так говорит же, что что-то подозревал, но не придавал значения.
- Отпустите домой, товарищ Крикун.
- Есть.
- Не было ли Пуханову задания с кем-то встретиться на Кубани?
- Нет. Говорит, что случайно видел на улице в Краснодаре одного офицера, которого встречал там, но больше о нем ничего не знает.
- Установили?
- Пока что нет.
- Надо найти.
- Есть.
- Какой нам следует делать вывод из дела Пуханова? - прохаживаясь по кабинету, спросил начальник отдела. Крикун понял, что вопрос к нему, и тут же высказал свои соображения о необходимости перехвата связей и путей заброски агентуры на Кубань по возможности на дальних подступах, когда еще только замышляют операцию.
- Поразмыслим, - выслушав Крикуна, сказал начальник отдела Фролов. - Теперь уже не из Крыма, а вон откуда залетают к нам перелетные птицы. Согласен, что лучше кольцевать их там, когда они готовятся к перелету к нашим берегам. Не мешает побывать в тех краях и посмотреть своими глазами… Как думаешь?
- Не мешает, - согласился Крикун.
- Тогда готовься. Как следует.
- Я?.. - удивился Андрей.
- Ты. А что?
- Меня же вся контра знает. Как увидят… сразу разбегутся, - пошутил уполномоченный, хотя в этих словах была правда. Его знали многие на Кубани.
- Ничего. Знают Крикуна, а ты поедешь Бабичем на том же "Эттихаде". Как?..
2
С большим трудом в марте 1922 года Мацков добрался до Краснодара. Измотанный дальней дорогой, постоянной тревогой за свое нелегальное положение и подложные документы, он раздумывал, к кому же направиться и как объяснить свое появление в городе.
Из всех адресов он предпочел полученный от атаманши. На улице Пластуновской проживала ее сестра - Зинаида Никитична Беловидова. Поздним вечером Мацков постучался к ней. Она приняла его не с распростертыми объятиями, но предложила на время остановиться у нее, хотя и опасалась больше за себя, чем за пришельца. Уже в первый вечер, потушив лампу, в чуть протопленной комнате они вели тихий разговор, как два заговорщика, доверяя друг другу свои тайны, определявшие их дальнейшие взаимоотношения.
Беловидова поведала Мацкову о своей работе машинисткой в Кубсельхозсоюзе, где у нее были близкие знакомые и поклонники, бывшие офицеры, скрывающие свое прошлое. Они ее не выдавали как родственницу бывшего атамана. Этот негласный союз поддерживался еще и тем, что она оказывалась полезной для своих знакомых, выполняя разные их поручения. Об этом она намекнула с легкостью болтливой женщины, за что сразу не понравилась Мацкову, прислушивавшемуся к каждому шороху, но выбора у него не было.
Мацков опасался расспрашивать, что конкретно она имела в виду, хотя уловил ее осведомленность о некоторых уцелевших чинах из белогвардейского "Круга спасения Кубани". Этого ему было достаточно, чтобы осторожно поинтересоваться:
- Где мне найти Бориса Феськова?
- Феськова?.. Не знаю. Могу навести справки.
- У кого?
- У нашего начальника ночной охраны - капитана Мити Ждановского, моего хорошего знакомого. Его жена частенько забегает ко мне с разным рукоделием, чтобы прикрыть нашу связь. Я для него кое-что печатаю на дому. Митя - человек надежный.
Мацков знал Ждановского как однокашника по военному училищу, и у него чуть было не вырвался восторг от услышанного. Но он тут же спохватился и просил Беловидову не наводить справки через Ждановского, хотя поинтересовался, где живет Митя и как найти его контору.
- Можно попробовать устроиться к нему на работу, - предложила Беловидова. - У него там вся охрана из офицеров, всякого рода унтеров, подхорунжих и вахмистров. Они все горой за него…
Мацков слушал Беловидову, а сам уже продумывал, где ему встретиться с Ждановским - на работе или дома. Он еще раз попросил ее пока не говорить с тем ни о Феськове, ни о своем появлении, так как он прибыл на Кубань нелегально.
Беловидова была несколько удивлена такой осторожностью Мацкова, но промолчала и стала расспрашивать о сестре и Букретове, не скрывая своей зависти тому, что им удалось выбраться за границу из кошмарной России.
- Ах, как бы я хотела быть там вместе с ними, - откровенно высказалась она. - А что же вас оставили? Сестра столько мне рассказывала о вас…
- Приказ, милая Зинаида Никитична, приказ… Да и судьба, - вспомнив, как все неожиданно изменилось для него в Батуме, сказал Мацков. - От судьбы никуда не уйдешь.
Разговор незаметно перешел к былым временам, увлечениям, которые пришлось оставить, так как смута, охватившая Россию, все перепутала в жизни благородных людей, к которым они себя причисляли, остались одни воспоминания. А еще недавно Беловидова посещала литературный салон своей знакомой актрисы, где молодые поэты читали стихи, от которых она летала как на крыльях. Да и сама как-то незаметно увлеклась русскими сонетами, о которых много говорила, стремилась обратить на себя внимание своей оригинальностью.
Беловидова обхватила голову руками, помолчала, словно отрешаясь от всего земного, и прочла наизусть:
Все осталось томительным мгновеньем;
Мятежно верю зову вечной воли.
Хочу, чтоб ты горел моим гореньем!
Хочу иной тоски и новой боли.
- Вам, мужчинам, не понять этой боли, - добавила она.
От сестры Беловидова знала, что Мацков тайком пописывал стишки, но не надеялась, что до него дойдет ее настроение.
- Великолепно! - восторженно сказал он. Откинув голову, он что-то припоминал, затем ответил ей словами, которые отыскал в своей памяти, и удивил ее:
Играет ветер тучею косматой,
Ложится якорь на морское дно,
И бездыханная, как полотно,
Душа висит над бездною проклятой.
Беловидова словно очнулась. Стихи усилили ее боль от безысходности своего положения в этом мире. Она уставилась на гостя пронизывающим взглядом, все так же крепко сдавливая ладонями виски. Вдова Беловидова была еще молода, но считала, что жизнь прошла, и поэтому все крайности, которые она позволяла себе в минуты отчаяния, тут же сама и оправдывала внутренним монологом, как молитвой перед неизбежной кончиной. Ей почему-то захотелось в эти минуты переодеться в длинное платье из вишневого панбархата, в талию, с длинным рукавом, слегка собранным у плеча, с воротником стойкой, и покружиться в упоительном вальсе с мечтательным офицером. А потом хоть потоп…
Мацков сидел перед ней уставший и никак не был похож на того офицера, который ей представлялся, да и мысли его заняты совсем другим. В беспросветной тьме мартовской ночи он не увидел, как по ее лицу скатились слезы, которые она тут же смахнула, решительно встала, сказав, что утро мудренее вечера…
Встреча с Ждановским, к которому Мацков пришел под предлогом поступления на работу, ничего хорошего не дала.
Однокашник не только был удивлен рискованному его появлению, но и в назидание грубо высказал несколько советов по части конспирации.
- Пойми же ты, дурья твоя голова, что ЧК разгромила "Круг". Феськов и многие другие арестованы. Извини, но принять тебя на работу не могу, потому что новый человек сразу же привлечет внимание и начнут копаться - кто ты и откуда такой взялся. Бывает, что я сам дома не ночую…
- Что же мне прикажешь делать?
- Ты кто? - спросил его в упор Ждановский.
- Как кто? Подполковник Мацков Василий Леонтьевич, адъютант.
- Ну и наивный же ты, братец, ничему не научился… Впрочем, не обижайся - все штабные на один фасон. Букретов давно не атаман, никакой ты не адъютант и не подполковник. Ты теперь только гражданин Мацков и даже не можешь называть себя своим собственным именем, которым тебя окрестили.
Мацков кое-что понял после этого разъяснения и сказал тихо:
- Я Зимин Александр Иосифович…
- Вот, вот… Советую с этого везде начинать.
Мацков тут же показал документы на имя Зимина, но и после этого Ждановский продолжал ему разъяснять, что время открытых выступлений против Советов прошло, хотя станичники и недовольны продразверсткой. Советы это учитывают и разрешили частную инициативу, организуют кооперативы.
- Значит, ты за Советы?
Ждановский ядовито улыбнулся такой прямолинейности интеллигентного Мацкова. Ему не понравился этот упрек, но он сдержал себя и сказал:
- Надо выждать. Посмотреть… А пока помогать тем, кто в горах и в плавнях, находить преданных людей, поддерживать в них дух "ледяного похода". Если ты пришел ко мне за советом, то ничего другого не могу предложить, кроме как уходить к зеленым и как можно быстрее, иначе тебя поймают, как куропатку.
В планы Мацкова не входило связываться с зелеными. Он намеревался как можно быстрее вернуться к Букретову, но для этого нужно было все же собрать кое-какую информацию о положении на Кубани и поэтому беседу с Ждановским пришлось продолжить.
- А твои идут к зеленым? - поинтересовался Мацков, имея в виду его подчиненных.
- Недавно я пригласил одного сотника и хотел ему поручить ходку к Рябоконю. Кое-что передать… Подвожу его издалека к этому поручению. Знаешь, что он мне ответил?
Мацков даже рот раскрыл в ожидании.
- "Я занимаю приличное место, - говорит он мне. - Службой дорожу. Я идейный кооператор, а посему мне Соввласть приемлема. Она в самых широких объемах проводит в жизнь и развивает кооперацию". Это говорит сотник! Ясно? Пришлось взять грех на душу. Послали мы его в "командировку". Чрезвычайка все же заметила, ищет…
- Ну а как можно оценивать наши отряды в горах? Их боеспособность, оружие, боеприпасы? - допытывался Мацков.
- Я замыкался на Феськове. А вообще, устраивают фейерверки в станицах, - улыбнулся Ждановский. - Отправляйся к Рябоконю, все узнаешь. Правда, за ним ЧК гоняется, но волков бояться - в лес не ходить.
Про себя Мацков отметил, что его устраивало исчезновение Феськова. Это освобождало адъютанта от главного поручения Букретова, а к Рябоконю никаких заданий он не получал и не собирался пробираться к нему.
Мацков и Ждановский договорились еще встретиться. Прощаясь, адъютант извинился за визит, дав понять, что у него другого выхода не было, поблагодарил однокашника за дельные советы. Затем поторопился к Беловидовой, прожил у нее еще больше недели, покидая ее жилище только для того, чтобы послушать на улице кубанские новости, которыми он стремился запастись для доклада Букретову.
Пришел день, когда торопившийся с отъездом Мацков пришел к выводу, что больше он ничего добыть не может, в России его ничто не удерживает и ему пора отправляться в Константинополь. Об этом он доверительно поделился с Беловидовой и поинтересовался, не знает ли она надежных людей, которые могли бы оказать ему содействие в его планах. Зинаида Никитична вначале хотела связать его условием, что он возьмет ее с собой, но потом одумалась. Мацков показался ей не тем человеком, которому можно было целиком вверить свою судьбу. Беловидова дала ему адрес своей школьной подруги Эллы Данассис, балерины, выступавшей в портовых питейных заведениях Новороссийска перед иностранными моряками. По слухам, гречанка пользовалась большим успехом. Ее отец служил переводчиком в порту, бывал на иностранных судах и поэтому, как представлялось Беловидовой, мог помочь Мацкову.
3
Двое русских, врангелевский полковник Лебедев, еще недавно занимавшийся заброской агентуры из Крыма на Кубань, и его агент подъесаул Малогутий нисколько не заботились о том, что их может кто-то подслушать в захудалой пивнушке в Константинополе. Они не обратили внимания на одиноко сидевшего в углу немца и не заметили, как он прошел мимо них к стойке, а затем к выходу.
Говорили они о России, и один из них, помоложе, собирался вернуться по морю на Северный Кавказ, а другой пока предпочитал оставаться в Константинополе. Они обсуждали варианты заброски на Черноморское побережье Кавказа нелегальной группы из русских эмигрантов во главе с полковником Орловым. В нее входил и подъесаул Малогутий.
Полковник Лебедев, напутствовавший Малогутия, монотонно, по отработанному трафарету повторял то, что не раз говорил своим агентам, которых он посылал еще из Крыма на Кубань. Он знал, что мало кто из них возвращался с докладом о выполненном задании, но врангелевская разведка, в которой он служил, настойчиво направляла тогда на Кубань одиночек и группы с задачей поднять казаков против Советской власти. Знал, что авантюра с высадкой десанта на Кубани провалилась и не помогли посланные агенты. Но Малогутия он вновь призывал к активной борьбе с большевиками и опять высказывал надежду на восстание на Северном Кавказе. Подъесаул слушал его внимательно и верил полковнику.
Когда закончился скучный инструктаж, Лебедев предался воспоминаниям о былых временах, называл своих родственников и знакомых, оставшихся на Кубани, и наказывал Малогутию, если представится возможность, заглянуть в Краснодар и дать знать о том, что он жив и здоров. Подъесаул обещал полковнику исполнить просьбу и, почувствовав его сентиментальное настроение, позволил себе поинтересоваться, не собирается ли полковник сам на Кубань. Малогутий и в самом деле считал, что Лебедев мог организовать какую-то вооруженную вылазку на побережье.
Полковник долго раздумывал, как бы уйти от прямого ответа.
- Видите ли, подъесаул, у военных принято перед наступлением провести глубокую разведку, а уж потом, и это неизбежно, все мы будем на Кубани. Там остались преданные нам люди из вашего и нашего, конечно, "Круга спасения Кубани". В горах и в плавнях. Они ждут нас.
Малогутий куда больше знал о "Круге", но так же надеялся, что кто-нибудь из уцелевших обрадуется его появлению на Кубани и присоединится к нему.