- Ну, самую последнюю ложечку в честь крестин сестрички! - попросила Татьяна сына и, улыбаясь, повернулась к Отто. - Если бы у тебя была возможность жениться на твоем альбоме с марками, то ты женился бы на нем тысячу раз!
- Ну и что? Я ведь скромный работник химчистки и, только открывая альбом с марками, понимаю, что богат как Крез! - отшутился он. - Читал в филателистическом журнале, что в Балтиморе на подвенечное платье невесты наклеили 30 000 чистых негашеных марок! Если выйдешь за меня замуж в третий раз, готов наклеить на твое платье всю свою коллекцию!
- Не верю! - Она вытерла мордочку сына салфеткой, пригладила его волосы. - Вот какие мы теперь сытые, чистые и красивые! Отто, а что полагается делать после крестин?
- Получать подарки и надуваться пивом с сосисками!
- Давай я получу подарки, а остальное с эсэсовцем ты возьмешь на себя! Лучше я уложу детей пораньше и немножко почитаю.
- Хорошо, дорогая! - Алексей глянул на часы. - Вот теперь нам пора!..
Глава двадцать восьмая
КАМЕРА СМЕРТНИКОВ
Утром перевели в новую камеру. По разговорам охраны Алексей понял, что сидит уже месяц, и испугался, что совсем перестал ощущать время. И что весь этот месяц в Центре ничего не знают о нем.
Эта часть тюрьмы выглядела совершенно средневековой, а камера, в которую его затолкнули, была крохотной - три шага на четыре. По сравнению с ней прежняя казалась пятизвездочным отелем.
В новой камере были параша, кровать и стул. Окно специально сделали так, чтобы свет почти не попадал внутрь. Из записей на стенах, которые Алексей мог разобрать поутру, следовало, что Глой не врал, - это действительно была камера смертников.
Слова обреченных, нацарапанные на разных языках гвоздем, действовали на психику убедительнее, чем допросы с побоями.
Камеры в этой части тюрьмы располагались отсеками вокруг одного поста - в местном жаргоне такое расположение называлось "звездного типа". В каждом "звездном" отсеке по тринадцать камер. Но в том, куда поместили Алексея, он сидел совершенно один.
Другие камеры пустовали, перестукиваться и перекрикиваться, выходя на допрос, было не с кем. Правда, щиток, закрывавший отверстие в двери, через которое ставили еду, отломали, и он открывал вид на коридор.
Следующий день приходился на пятницу. Алексей понял это потому, что мимо него рано утром по коридору сначала повели громко рыдавшего человека, а через некоторое время поволокли за ноги его труп.
На стене камеры было написано многое, в том числе и то, что казнят здесь именно по пятницам. В основном писали "сегодня мой последний вечер" и т. д. и т. п. Алексей подумал, что его запись была бы единственной, сделанной на русском.
Допросы с битьем уже казались привычными, к ним добавили изощренные пытки на раскаленной крыше. Алексея то оставляли на целый день на солнце в клетке, то сажали на жаре и били специальным прутом, смоченным в специальной жидкости.
Он давно потерял границы между сном и обмороком, между бредом и фантазиями. А за последнее время так ослаб, что на пытках присутствовал тюремный доктор Мальхеба.
Это был лысый, шаркающий ногами человек в небрежно надетом на военную форму халате. Во время пыток он периодически щупал пульс и делал рукой знак "достаточно".
Кормили здесь значительно хуже, чем в прежней камере, - там давали три раза в день баланду загадочного состава с лепешкой. Здесь в пять тридцать утра приносили кружку жидкости, напоминавшей что-то среднее между кофе и чаем. А иногда просто воду, в которой мыли посуду.
Еще полагались два куска хлеба и миска каши. Обед был в одиннадцать часов, примерно такой же, но добавляли котлету из китового мяса. Настолько отвратительную, что Алексей предпочел бы умереть от голода, чем съесть ее.
Ужин приносили в три часа дня. Он состоял из четырех кусков хлеба, кусочка маргарина, джема и тарелки супа. Свет выключали в десять вечера, и к этому времени от голода и сенсорной изоляции начинались видения.
Видения были разные, иногда Алексей совершенно ясно видел в углу камеры миску отварной картошки с паром, недоеденную тогда Жорину банку селедки и яркие помидоры с огурцами. Чувствовал запахи, казалось, сейчас протянет руку, и…
Видения не исчерпывались гастрономией. По-прежнему появлялся Чака и молча смотрел на него с сочувствием, а Алексей делился с ним невеселыми мыслями.
Однажды Чака показал рукой в угол камеры. И утром, ощупав этот темный угол руками, Алексей нашел под слоем грязи что-то между скрепкой и дамской заколкой. Видно, осталась от прежнего обитателя, но было непонятно, как ее не заметил и не вымел уборщик.
Дату переезда в камеру смертников Козлов случайно узнал у прапорщика и теперь мог сделать на стене календарь - царапать этой скрепкой утром число, зачеркивать его вечером и писать новое. Казни по пятницам подсказывали дни недели.
Однажды ночью привиделось, что в камеру вошла покойная Татьяна. Села на кровать и положила ему на лоб ладонь.
- Ты очень плохо выглядишь, - сказала она грустно.
- Ничего страшного, просто перегрелся под юаровским солнцем, - пошутил Алексей и прижал ее руку к своей щеке.
- Помнишь, у тебя был тепловой удар в Алжире? - Она засмеялась. - Ты лежал, обернутый влажной простыней, на веранде в доме возле базара, за окном чавкали верблюды, а я поила тебя кофе с ложечки!
- Помню. - Картинка ясно встала у него перед глазами. - Там еще старик, точащий ножи, звенел своим точильным кругом прямо у дома и громко разглагольствовал на хорошем французском об изгнании французов…
- Алешенька, - сказала она нежно, - ты действительно перегрелся. Только не от солнца, а от работы. И тебе нужен отдых. Попроси у Центра отпуск.
- Сейчас я никак не могу уехать, - покачал он головой.
- Мне пора, - прошептала она. - Береги себя ради детей.
И растаяла.
- Таня, подожди! - закричал он и то ли проснулся, то ли выпал из полубредового состояния.
Нахлынули мысли о том, что, если бы она не выбрала эту профессию и этого мужа, может быть, была бы жива. Ведь не все выдерживают напряжения жизни нелегала, перемещения по миру, воздуха чужих стран.
Ну зачем бы она, оставшись в России, выясняла бы, чем дромадер отличается от бактриана? В России верблюд он и есть верблюд, хоть с одним горбом, хоть с двумя. И никому не интересно, что дромадеры неделю могут обходиться под вьюком без воды и несколько месяцев - без нагрузки, а при случае способны за десять минут выпить сто литров воды. Или что бактриан не боится суровых морозов и может утолять жажду в соленом озере.
Почему он пошел у жены на поводу и не просчитал риски для ее здоровья?…
Теперь было много времени на воспоминания. Алексей вспомнил даже о Стивене Бико, убитом именно в этой тюрьме, может быть, даже в этой камере прямо перед его приездом в ЮАР. Ведь пока Козлов искал информацию, нужную Центру, он не сосредоточивался на образе лидера борьбы с апартеидом.
Только теперь Алексей начал обдумывать судьбу почетного президента "Собрания темнокожих" Стивена Бико, вдохновившего молодежь на массовые выступления против преподавания на европейском африкаанс вместо ндебеле, коса, зулу, сесота, тсвана, свази, венда, тсонга.
Прежде он был для него среднеарифметическим черным деятелем освободительного движения, а теперь стал коллегой по несчастью, арестованным по той же статье "Подозрение в терроризме", дававшей тюремщикам любые полномочия.
И пытали его, конечно же, чудовищнее, чем Алексея. Он ведь не нужен был им живым. И смерть Бико в тюремном лазарете наверняка констатировал омерзительный доктор Мальхеба.
Козлов даже представил себе, как мастер своего дела Мальхеба, морщась, осматривает труп с разбитым во время пыток черепом. Потом, шаркая ногами по тюремным полам, идет в свой кабинет и пишет в заключении, что арестованный скончался от объявленной им политической голодовки.
Вспомнил и то, что после народных волнений в связи со смертью Стивена Бико, жестоко подавленных правительством Боты, Совет Безопасности ООН ввел эмбарго на ввоз и продажу оружия ЮАР. И громко осудил кровожадный апартеид со всех политических трибун и страниц печатных изданий.
Но при этом ни одна крупная компания из стран, входящих в ООН, не отозвала из ЮАР представителей, ведущих выгоднейший бизнес. В клубах для белых Алексей успел перезнакомиться со всеми, и его визитница была набита визитками с названиями самых крупных западных компаний.
А разведка ЮАР, судя по поведению Глоя на допросе, и вовсе относилась к гостю из ЦРУ, как к строгому старшему брату.
В очередную пятницу после завтрака в камеру вошел охранник и гаркнул:
- Встать!
Алексей подчинился, протянул худые руки для наручников:
- На допрос?
- На экскурсию, - усмехнулся охранник.
- И что там покажут?
- У нас на экскурсиях показывают только одно. Приказано отвести тебя смотреть казнь.
Отто послушно поплелся за охранником на слабых ногах и спросил:
- Как думаешь, почему белому перед казнью дают целую курицу, а черному половинку?
- Чтоб знал свое место, - рассудил охранник.
- Но ведь вешают все равно на одной веревке, и в это время белый хрипит черному: "Эй черномазый, а мне дали целую курицу!" И это щекочет его самолюбие? - упорствовал Алексей.
- Хотя бы… - предположил охранник.
К арестанту из камеры смертников охранники относились лояльно и могли перекинуться словом.
Виселица находилась на втором этаже. Алексея завели в помещение, приспособленное для казни, и поставили напротив виселицы. Через некоторое время привели приговоренного - это был изможденный черный старик, он покорно шел и тихо плакал.
Алексей зажмурил глаза, когда на стариковскую шею накинули веревку, впрочем, закрытые глаза почти ничего не спрятали, потому что слышать происходящее было так же страшно, как видеть. Тело наконец с глухим стуком упало вниз.
И там, внизу, его встретил доктор Мальхеба в неряшливом белом халате и сделал для верности последний укол в сердце. Алексей подавил непроизвольную тошноту и вспомнил, что повешение почему-то всегда считалось самым позорным видом казни. И подумал, что он позорен не для жертвы, а для палачей.
Вернулся в камеру совершенно опустошенным, в ушах стояло жалобное бормотание старика, его всхлипы и хрипы. Что такого мог сделать несчастный сгорбленный человек, чтобы заслужить такой страшный конец?
И насколько же опасно в руках этих средневековых людоедов ядерное оружие. Только бы его шифровки и фотографии дошли в Центр!
Среди прочего, Алексея обучали приемам оказания помощи повешенному. Он помнил, что смерть в большинстве случаев наступает не от удушения, а от сдавливания сонных артерий, подающих кровь мозгу, а сердечная деятельность продолжается некоторое время после остановки дыхания.
Он читал, что технология повешения, которой нынче пользуются, разработана в пятидесятые Королевской комиссией по смертной казни в Великобритании. Именно эта комиссия утвердила открывающийся под ногами повешенного люк. И даже постановила вымерять соответствие длины веревки росту и весу осужденного, чтобы добиться разрыва спинного мозга без отрыва головы и мгновенной смерти.
Вспомнил, что, когда в 1944 году в Японии повесили Рихарда Зорге, в медицинском протоколе тюремным врачом было зафиксировано, что после того как казненного сняли с виселицы, сердце его билось еще восемь минут.
Алексей вытаскивал из памяти все, что касалось виселицы, но, несмотря на то, что ЮАР держала в мире лидерство по повешению, почему-то чувствовал, что петля ему не грозит.
Его еще дважды водили смотреть казнь, и это было так же страшно, как в первый раз. А однажды большое окошко в двери отворилось перед ужином, и рука охранника поставила на полочку для еды железную миску с румяной жареной курицей.
Сперва Алексей решил, что это очередные гастрономические галлюцинации, но курица сияла и пахла так, что он вгрызся в нее быстрее, чем понял, что она означает. И сжевал до последней косточки. Он подозревал, что жареная курица - это психологическая атака, но шанс быть повешенным оставался.
Писать прощальные слова скрепкой на стене было некому.
Разве что на тот свет Татьяне…
Почему-то вспомнил, как в Брюсселе жена устроилась преподавателем немецкого языка в школу, аккредитованную при НАТО. Тогда весь штаб НАТО переехал из Франции в Бельгию, и здесь же образовался Совет министров Общего рынка.
Татьяна преподавала детям натовских сотрудников, ученики очень ее любили. Шмидты выглядели славной немецкой парочкой - генеральный директор крупной химчистки и преподавательница немецкого языка в престижной школе.
Кому бы пришло в голову, что обаятельные родители двух карапузов регулярно передают в Центр оперативную информацию? А холодная война была в самом разгаре, и Центр интересовала в первую очередь информация военного характера.
Сын пошел в детский сад, дочь - в ясли. Между собой малыши говорили только на французском, с родителями - только на немецком.
Даже за два месяца отпуска, проведенные в России, им не дали запомнить ни одного русского слова.
Не дали услышать русское радио, увидеть русское кино, подержать в руках книжки с русскими буквами.
Когда Татьяна заболела, на ее здоровье были брошены все силы. Но не спасли…
Детей пришлось отдать в специальный интернат. Они учились в обычной школе, но жили в интернате. Растить их Алексей не мог, он был слишком нужен Центру и считался лучшим нелегалом на этом направлении, тем более что легенда и профессионализм позволяли забрасывать его в любую страну Европы, Азии и Африки.
Вспомнил, как перед отъездом всю ночь нашивал сыну и дочке на одежду метки с именами и фамилиями, чтобы вещи не потерялись и не перепутались в интернатской прачечной. Утром приехал с цветами, преподнес учителям, попросил, чтобы были с детьми помягче.
И снова уехал по приказу, сказав:
- До свидания, мои ребята, родина зовет!
Как-то вместе с шифровками ему передали рисунок от дочки. Алексей и целовал, и нюхал, и прижимал его к щеке. Но потом вынужден был сжечь.
Обещал детям вернуться через два месяца, но жареная курица намекает, что может вернуться к ним только в качестве фотографии, коробочки с орденами и сиротской пенсии…
Алексей в полудреме обернулся в самый темный угол камеры, в котором обычно появлялся Чака. Чака посмотрел на него веселыми глазами и покачал головой - на их общем языке это означало, что Алексея не повесят.
Глава двадцать девятая
КАЗНЬ
Утром непривычно внимательные охранники повели Алексея на второй этаж. Возле виселицы стояли генерал Бродерик и полковник Глой. Лица у них были торжественными и взволнованными. Внутри неприятно похолодело: неужели?
- Доброе утро, господин Козлов! - бодро обратился Бродерик.
Алексей кивнул, в горле пересохло.
- Похоже, что ваше нелогичное поведение привело нас к логичному финалу истории, - продолжил он с горечью. - Осталось несколько минут, чтобы все поправить. Наша разведка гордилась бы таким сотрудником, как вы. В конце концов, что вы этим хотите доказать? Информация из стен тюрьмы не вытекает - о вашей несгибаемости не узнает никто! Я бы еще понял, если бы вы собирались попасть в рай, но вы - атеист… Так вы не передумали?
Алексей помотал головой.
- Мне очень жаль, господин Козлов, но всякое упрямство должно иметь разумные границы. - В его голосе была неподдельная жалость. - Начинайте, полковник!
Глой сделал жест, и охранники потащили Алексея под петлю с таким напором, словно у него были силы сопротивляться. Он ощутил под ногами шаткий люк, почувствовал на шее шершавость затягивающейся петли.
Все было по-настоящему и не по-настоящему одновременно, он словно смотрел со стороны фильм с собой в главной роли. Перед глазами пронеслись опорные кадры этого фильма: мама, бабушка с дедушкой, война, школа, МГИМО, погружение, Таня, дети, десятки стран и успешных спецопераций… и в финале отец, упрямо ковыляющий по гололеду на костылях на работу на одной ноге.
Алексей зажмурился и прошептал детям:
- Простите, мои ребята!
- Стоп! - внезапно заорал Бродерик и, уже спокойнее, сказал, почему-то глядя на часы: - Сожалею, но казнь сегодня отменяется.
Алексей увидел, как испугался охранник, уже начинающий приводить в движение механизм виселицы, и отскочил от него. Как растерялись остальные, включая Глоя.
- В камеру! - скомандовал Бродерик с таким облегчением, словно казнить собирались его.
И Алексей обрадовался не только тому, что остался жить, но еще и тому, что настоящий хозяин этой земли - мертвый зулус Чака, а не колонизатор Бродерик со всей его технически оснащенной армией и разработками ядерного оружия. Ведь Чака предупреждал, что Алексея не казнят.
Охранники повели его в камеру, с интересом разглядывая. Они не поняли, что произошло, ведь прежде ни один заключенный не уходил из этого помещения своими ногами.
Алексей упал на грязный, вонючий, засаленный, но уже родной матрас, означавший после виселицы жизнь и комфорт. И полутемная камера три шага на четыре показалась светлой, просторной и гостеприимной. Значит, он сможет вернуться на родину и обнять детей!
Второго захода для подобного спектакля уже не будет. Бродерик и в этот раз выглядел смешным и инсценировал казнь скорее для галочки. По глазам генерала было видно, что он не надеется на затеянное. А по Глою было понятно, что его разыграли точно так же, как и остальных. И теперь в распоряжении контрразведки не осталось ни одного средства "разговорить" Козлова.
Алексей знал, насколько в Азии и Африке изобретательны по части пыток. Но кажется, на нем уже попробовали все, и могут успокоиться. Понятно, что он для них ходячая энциклопедия не только на тему ядерных испытаний в лаборатории Пелиндабы. Даже по паспорту, оказавшемуся в руках Бродерика и Глоя, понятно, сколько стран и спецопераций намотано на память Козлова.
Когда у него установились связи с фирмами, выпускавшими химикаты и машины для химчисток, Алексей заключил договор, что представляет их во всех странах мира, кроме самой Италии.
В Риме бывал по два-три месяца в году, остальное время катался по Ближнему и Среднему Востоку: Израиль, Египет, Иордания, Кувейт, Ливан, Иран. И везде его ждали "друзья" - родственники министров, высший офицерский состав, полицейские.
В Иране он работал еще при шахе, начиная с 1974-го, за что получил орден Красной Звезды. Иранская служба безопасности САВАК наводила ужас на весь мир. Ее сотрудники арестовывали и пытали без ордера, суда и следствия. Пытали жутко. Но все профессионалы знали, что пыткам сотрудников САВАКа учили цэрэушники, помогавшие создавать эту структуру.
До португальской революции 1974 года СССР не имел дипломатических отношений с Португалией. И Алексей стал единственным советским разведчиком, сумевшим побывать там при фашистском режиме Каэтану и собрать очень важную информацию. Даже когда началась Революция красных гвоздик, он смог вернуться туда на пару месяцев, предлагая химчистки нового поколения.
В Израиле Козлов очень серьезно работал в период разрыва дипломатических отношений с СССР. Работал и на Тайване, с которым дипломатических отношений не было вообще, а Советы считались вторым главным врагом после Китайской Народной Республики.