- Об этом поговорим после, - ответил он, рассматривая на свет вино в бокале.
- Что ж, виват, грузинская кухня, - улыбнулась Гали, пригубив прекрасного вина.
Эту ночь она провела в спальне Эдуарда, оказавшегося пылким и изобретательным любовником.
"Храпов - скотина", - со злостью подумала Гали утром, выбираясь из постели. Первым делом она заметила прелестный бюст Юноны в углу комнаты. Бутмана нигде не было. "Виктор дрых бы еще без задних ног", - она почему-то второй раз вспомнила Храпова.
Гали решила, что знаменитый художник проявил удивительную легкость, расставаясь с ней. Поменяться женщинами на одну ночь с московским "Грегори Пеком" - это одно. С ее стороны не было особых возражений.
"Интересно, все, что со мной происходит, случайно или нет? - подумала она. - Надо будет допросить с пристрастием милого Виктора". Эти размышления прервал Бутман, который возник в дверях. Гали, приветливо глянув на Бутмана, спросила, может ли она позвонить домой.
- Куда угодно, - добродушно разрешил Бутман.
- Мама, я в гостях, - весело щебетала Гали через несколько секунд. - Я сейчас же приеду, не волнуйся.
- Что стряслось? - спросил Бутман.
- Да у сестры проблемы в школе, - соврала Гали. - Дело в том, что для Изольды лучший педагог - это я.
- Не сомневаюсь, - согласился Бутман, как бы заново разглядывая "невинную жертву", которая вовсе не собиралась у него задерживаться. А потерять эту девчонку сразу коллекционер не хотел. Это и было написано на его холеном лице. Гали заметила, что "лорд" несколько смутился, почувствовав, что она собирается без долгих проволочек покинуть его квартиру. Словно не было вчера намеков на возможное ученичество. Заметив, что он собирается что-то сказать, Гали опередила "лорда". Она взяла его за руку и нежно прошептала на ухо:
- Эдик, ты еще не показал мне свою коллекцию.
- Позвони мне завтра, - пробормотал он, - я буду… около пяти… Поговорим о будущем. У меня есть неплохая идея - и не одна…
- Заранее благодарна, - улыбнулась Гали. - Какие чудные часы!
Большие напольные часы заполнили комнату мелодичным звоном. О происхождении этих часов, как и многого другого в его коллекции, Бутман готов был рассказывать прямо сейчас.
- Это чудо сделано в Швейцарии почти сто лет тому назад и принадлежало знаменитому купцу Елисееву.
- Да? - удивилась Гали, точно не поверив сразу. - И откуда же это известно? Бросив взгляд на зеркало, висевшее в коридоре, она направилась к выходу.
На следующий день Гали позвонила ровно в пять. Бутман был на месте и несказанно обрадовался.
- Ты дома? - спросил он. - Хочешь, пришлю машину.
- Я была в библиотеке, - ответила она, - звоню из автомата. Скоро и сама приеду, как договаривались.
"Вводный урок" начался с того, что Бутман легко поднял ее на руки и увлек на диван.
- Я не против, - смеялась она, шутливо отбиваясь. - Но ведь так я ничему и никогда не научусь…
- Основное в нашем деле - постоянно учиться, - минут через тридцать Эдуард вещал, как лектор с кафедры.
- А это что? - Гали ткнула пальцем в длинный, метров в пять, кусок какой-то узорной ткани.
- Это? - нахмурился Бутман. - Шкура питона из Африки.
- Ты сам его подстрелил? - спросила она.
- Да нет, - удивился Бутман, - кто же мне позволит стрелять в Африке питонов? Его убили аборигены, съели, а шкуру привез один мой приятель. Прекрасно, что ты столь любознательна, но сегодня у нас другая тема.
- Ну, Эдик, - надула губки Гали, - ты сам начал занятия совсем с другого.
- Да, ты права. Я не с того начал. О технологиях, которыми пользовались старые мастера-ювелиры, я расскажу после. А начать следует вот с чего: нужны обширные связи в нашем замкнутом мирке. Надо хорошо знать коллекционеров, их характеры, финансовые и прочие возможности. Так что, позволь представиться - это я. Меня ты успела немного узнать и уже пользуешься этим знанием. Ты - хороший психолог, я уже понял и оценил это. Так что для начала я приготовлю список литературы, которую ты должна будешь изучить капитально. Эти книги доступны, разве что никому особенно не нужны. Кроме избранных.
- Ты думаешь, я способна быть избранной?
- Да, - ответил Бутман, - у тебя есть два преимущества перед остальными - молодость, стремление завоевать мир и… хороший учитель.
Бутман замолчал, внимательно рассматривая Гали.
- Я знаю, - кивнула она, - придется много читать - это для меня привычное дело. И слушать я умею. У меня такое чувство, что я выросла среди людей, которые не привыкли делиться знаниями.
- Это верно, - подхватил Бутман, - знаю по себе.
- Серьезно, Эдик? - спросила она, - По тебе не скажешь. У меня, Эдик, неплохая память. Вот если ты поможешь мне погрузиться в мир искусства, в котором ты, как рыба в воде…
- Помогу, моя волшебница.
- Обещаю запоминать все, сказанное тобой. Она молитвенно сложила руки на груди. Похоже, что именно это признание стало ключевым в начале их отношений. Еще три дня назад Бутман не мог представить, что у него появится очаровательное второе "я" в женском облике, схватывающее все на лету.
Однажды он признался Гале, что с детства более всего страшится своего физического исчезновения. Отсюда страсть к коллекционированию дорогих вещей, которые одержали победу над временем.
- Я боюсь стремительного бега времени, - говорил он ей, вернувшись однажды изрядно выпившим. - С каждым прожитым днем уходит часть моей жизни. Нет, ты не понимаешь. Но ты однажды вспомнишь меня… потом… и все оценишь. Я в тебе не сомневаюсь.
Впрочем, какие бы мотивы не двигали Бутманом (может быть, он смертельно боялся одиночества), Гали пользовалась ими в полной мере. Она точно чувствовала, когда именно должна была оставить этот "дом-музей", когда вернуться…
Эдуард платил за это щедро. Гали была его светлой тенью. Но однажды он завел разговор, оказавшийся для нее весьма неприятным. Он был как никогда участлив и в то же время необычайно собран.
- Гали, - мягко и даже вкрадчиво начал он, - я хочу поговорить о тебе.
- Я ни на что не жалуюсь, Эдик, - ответила она. - Наоборот, я тебе так благодарна.
- Тебе, - важно произнес он, - пора обзавестись каким-либо социальным статусом.
Гали осторожно закрыла альбом с работами Врубеля.
- Мой статус меня вполне устраивает. Я - юная "дама с камелиями". Будем называть вещи своими именами. Это, может быть, и скверно. Не спорю. А хуже всего, что я этого вовсе не стыжусь. Я не чувствую себя жертвой и спокойно сплю по ночам.
Бутман почесал кончик носа, потрогал горбинку, которая делала его похожим на ассирийца.
- А я ночей не сплю, стараюсь хоть что-то придумать… для тебя…
- Я рада, - ответила Гали.
- Это я рад, Гали, что у тебя столь крепкая психика и независимый ум. А в анкетах ты тоже пишешь "дама с камелиями"? Дело в том, что образ жизни, который ты ведешь, уголовно наказуем. Послушай, вертушка, ты должна где-то числиться на работе.
- Да, вот это я упустила. А что, есть какие-то идеи? Я не против того, чтобы числиться, но высиживать день за днем в конторе я не собираюсь…
- Есть простая и эффективная идея, - продолжил Бутман. - Как ты относишься к факультету искусствоведения?
Гали вскочила с дивана, на котором возлежала в позе киплинговской пантеры.
- Эдик, и это говоришь мне ты, лучший из профессоров. Что может мне дать этот факультет после тебя? Научный коммунизм, историю КПСС?
- Совершенно верно, дитя, - ответил Бутман. - В этой стране все должны пройти через научный коммунизм. В той или иной форме. Лучше выбрать наиболее безопасный вариант. Не забывай, что для большинства я обыкновенный музейный работник.
- Эдик, с чего ты взял, что я буду заниматься нашим делом именно в этой стране? Я надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится уехать отсюда. Ты ведь знаешь, что советских евреев скоро станут выпускать в Израиль… Разве не ты говорил мне об этом? Да и другие пути есть…
- Что ж, тогда советский диплом тебе вряд ли понадобится. Но быть студентом - это так замечательно…
- Ну, тогда наливай, Эдик, - всплеснула руками Гали, - я выпью за твою прозорливость.
Эдуард медленно поднялся с кресла, в котором сидел, подобно древнему императору, достал из шкафа бутылку французского коньяка…
- Пристрой меня смотрительницей в твой музей… но я хотела бы появляться там не чаще двух раз в месяц. И только в бухгалтерии.
- Ты не можешь знать, - задумчиво изрек он, открывая бутылку, - что такое пытка упущенными возможностями. Лет в сорок начинает казаться, что отвергнутые дороги, то есть те, которыми мы в двадцать пренебрегли, были самыми что ни на есть перспективными.
- Что ж, тогда я все равно обречена о чем-то жалеть, - возразила Гали. - Вот уж не знаю - о чем. Желаний все равно намного больше, чем сил и времени. А потом, Эдик, я где-то вычитала фразу, которая меня просто очаровала. Скорее, не фраза, а мудрая просьба - "берегите желания". Как бы сам Господь Бог просит.
- Ты права, детка, - согласился Бутман. - Меня радует твоя ранняя зрелость. Я читаю лекции в Суриковке. Тебе стоит походить туда хоть полгода. За это время ты усвоишь весь шестилетний курс. С твоей памятью, с твоей интуицией. Конечно, это не даст тебе официального статуса, но…
Шли дни, недели, месяцы. Она ходила в Суриковское училище, где порой сталкивалась с Хмельницким. Но тот, видя ее рядом с Бутманом, "кривил рожу". Она чувствовала себя едва ли не Манон Леско, в чудесном облике которой все же было для Гали нечто отталкивающее. Спецкурс Бутмана был одним из самых интересных событий в семестре, а сам "лорд", стараясь блеснуть, прежде всего, перед своей любимой ученицей, очаровывал многих. Даже заядлые снобы и прогульщики старались не пропустить лекций Бутмана. Для Игоря Хмельницкого все это было пыткой.
- Прощальный концерт, - как-то вспылил он в разговоре с Гали. - Он на полных парах катится к закату. Еще немного - и абзац.
- Он - Мефистофель, - улыбнулась Гали, - о каком закате ты говоришь, милый?
Она поддразнивала Хмельницкого, прекрасно понимая, что тот злится на соперника.
Бутман понимал, что все больше привязывается к этой, в сущности подобранной на улице, девчонке. Разница в возрасте его вовсе не смущала, в своей сексуальной валидности он был абсолютно уверен. Гали подходила ему и по темпераменту, и по готовности экспериментировать в постели, а ее молодое, пахнущее лесными ягодами тело заводило его донельзя. Он обладал огромным по советским меркам состоянием - во-первых, имел бесценную коллекцию, а во-вторых, долларовую наличность.
В Гали удивительно сочетались обаяние и дерзость, аристократическая изысканность и вульгарность, безрассудство и расчет, женственность, мягкость и жестокость, которой мог бы позавидовать морской пират.
Однажды, возвращаясь домой, Бутман стал свидетелем сцены, зрелище которой изумило его. Подходя к подъезду, он услышал дворовую перепалку, причем солировал голос его возлюбленной. Два парня перегородили Гали дорогу, закрыв возможность проскочить в подъезд.
- Смотри, какие желуди у кадра в ушах. Рано тебе их носить, оставь нам на хранение, подрастешь - отдадим.
- Ты на кого письку дрочишь, зелень зачуханная? - заорала Гали. - Шило тебе в жопу вместо укропу и желудей впридачу на сдачу. Сейчас напарафиню тебе хлебало так, что до утра рыгать будешь.
- А ты, гондон полированный, что зенки вылупил? - она угрожающе повернулась ко второму, который с вытаращенными от неожиданности глазами, неловко попятился назад, и, оступившись, повалился на спину.
Гали наклонилась над парнем и каблуком ударила в пах.
- Я тебе сейчас яйца вырву, падла, сдристни на скорости, пока я добрая! Через секунду их и след простыл.
- Что это было? - спросил Бутман. - Кто тебя этому научил?
- Привет, - зло прошипела Гали. - А ты что, стоял за углом и от страха обоссался? - с издевкой добавила она, разглядывая его брюки.
- Да нет же, я просто не успел подбежать к тебе, прости. С тобой все в порядке? - и он инстинктивно провел рукой по ширинке.
- У шпаны хороший вкус, они оценили сережки, которые ты мне подарил. Пришлось вспомнить приемы и язык родного двора.
Гали было неприятно, что Эдуард стал невольным свидетелем этой сцены.
Вполне возможно, что этот случай сказался на его отношении к ней. Эдуард Бутман поостерегся жениться на этом чудесном "дичке", в котором доминировали расчет и коварство. Примерно так она сформулировала для себя то, что смутно ощущала прежде. После нескольких месяцев совместной жизни Гали почувствовала, что любовник ведет двойную жизнь.
Любопытная Гали старалась первой брать трубку телефона и знала почти всех звонящих по голосам. Один из них, например, все время звонил только из телефона-автомата. Для разговора с ним Бутман всегда уходил в другую комнату, где был второй телефон, после чего быстро собирался и пропадал до позднего вечера. В сырую погоду на башмаках коллекционера всегда оставалась загородная грязь. Эту загадку ей хотелось разгадать во что бы то ни стало. Однажды ей повезло. После короткого телефонного разговора Эдуард ушел все с тем же портфелем, но вернулся почти сразу - через час.
- В такую погоду добрый хозяин и собаку из дому не выгонит, - ворчала Гали, отправляя продрогшего Бутмана в душ.
Она забралась в кресло, укрылась пледом и принялась изучать книгу по гемологии, новой для нее науке о драгоценных камнях. Но через минуту сбросила клетчатый плед и прошмыгнула в гостиную, где Бутман только что поставил портфель. Было слышно, как шумит вода в ванной, как "лорд" плещется и фыркает. Она открыла портфель. Сверху обнаружила белье, мочалку и другие банные принадлежности.
"Странно, он никогда не говорил, что ходит в баню", - подумала Гали и тут же нащупала плотный бумажный пакет. Достала, развернула и увидела две толстые пачки иностранных банкнот зеленого цвета, скрепленных белой резинкой. Она положила все на место и закрыла портфель. Ясно, что "лорд" занимается валютными операциями, а доллары, скорее всего, хранит где-нибудь в тайнике на даче. Она тут же милостиво простила Большого Эда, как мысленно назвала его, за то, что он скрывал тайную жизнь от нее. Ведь он старается и для нее. А то, что любимый "ходит под статьей", только придает их отношениям особый шарм.
Как-то раз Гали встретила Игоря Хмельницкого на Малом Каретном. Она не могла забыть, что он сам нашел ее в Доме кино. Высокий, красивый, мощный, он еще тогда запомнился ей на фоне довольно невзрачного, но зато блистательного и уникального Храпова, богача, эстета и коварного изменщика.
- Привет, Гала, - пробасил он.
- Кто позволил тебе так называть меня? - строго спросила она. - Я не Гала, не Галатея, я - другая. Можешь называть меня Гали.
- Ух ты, - удивился Игорь, - идеальная вариация на заданную тему.
- Что - что? - насмешливо спросила Гали. - Ты что возомнил о себе?
- Нет, - ответил он, - у Праксителя была Фрина… А ведь я тоже какой-никакой гений…
- Ладно, так и быть, мой милый гений, - ответила Гали, - считай, что у тебя есть я… Вот она - я…
- Холодно и мерзко, - поежилась Гали, - пошли куда-нибудь, сбросимся по денежке, по чарочке выпьем.
Хмельницкий оказался при деньгах, и они допоздна просидели в кафе. "Шляхтич" сходу признался в любви. А не поверить ему было нельзя.
- Мама давно хочет иметь мой хороший портрет. Кстати, тебя не смущает, что я еврейка?
- Кого? Меня? - изумился Хмельницкий. - Да я это сразу понял. А вот ничего, любуюсь тобой. Поехали ко мне прямо сейчас. Я сделаю наброски.
- Ты же вина выпил, - нежно погладила его по руке Гали, - у тебя ничего не получится.
- Ха! - взмахнул он длинной гениальной рукой. - Все у нас получится, Гали…
Она позвонила Софье Григорьевне, а потом вынуждена была звонить Бутману и сказать тому, что поехала к матери. Хмельницкий стоял рядом, но не вслушивался в то, что она говорит.
Дом на Поварской, в котором размещалась мастерская Игоря (мастерская, подаренная ему дедом - скульптором), восхитил Гали.
- Ты хочешь, чтобы я позировала обнаженной?
- Нет- нет, только не сегодня, только не сейчас… Мне нужно привыкнуть к твоей красоте.
Гали забавляло, что художник облизывает ее глазами с головы до ног, еле сдерживая себя. Работал он быстро, лихорадочно, как будто боялся, что еще мгновение - и восхитительная фигура Гали растворится в воздухе мастерской.
То, что Хмельницкий ни за что, ни про что одарен огромным талантом, она поняла сразу. Он тут же сделал несколько набросков, которые привели ее сначала в замешательство, а потом в восторг.
- Я немного устала, давай сделаем перерыв, - промурлыкала Гали. - У тебя есть что-нибудь выпить, чтобы расслабить девушку?
Гали неторопливо подошла к нему и характерными кошачьими движениями потерлась о его бок… "Шляхтич" так был взволнован, что в самый ответственный момент произошла осечка. Он готов был высечь своего проштрафившегося дружка. Готов был провалиться сквозь землю, но это вряд ли бы ему помогло. Гали, несмотря на свою молодость, вместо того чтобы начать подтрунивать над художником, повела себя мудро, как опытная женщина.
- Видишь, ты так сильно меня хочешь, что даже не можешь. Это не страшно. Ты слишком взволнован ожиданием близости со мной. Ты торопишься, дорогой, а этого не следует делать. Да и я еще не совсем готова - я тоже волнуюсь. Куда нам спешить, впереди еще целая ночь. Смотри, какой он у тебя красивый, большой и горячий, как приятно держать его в руке… Скольким женщинам он уже доставил радость, а теперь готовится войти в меня.
Она стала осторожно покусывать соски "Шляхтича". Потом начала тихо шептать ему на ухо такое и в таких откровенных выражениях, из которых позволительно только "…я хочу, чтобы ты меня… стоя… а потом повалил… и изо всех сил…"
Издревле известно: "вовремя сказанное верное слово и мертвого поднимет". Ночь пролетела на одном дыхании.
Рано утром следующего дня Гали разбудила художника легкими поцелуями в шею.
- Ты уже уходишь? Так рано? Мне так хочется полежать еще пару часиков с тобой. Ну, пожалуйста…
- Мне нужно идти по делам, - ответила она. - Ты напоминаешь мне ребенка, который впервые попробовал мороженое и просит еще, а ему его не дают родители.
Уходить ей совсем не хотелось, но Эдуард Натанович Бутман (так мысленно назвала она сейчас "лорда") ждал ее.
- Пока, - проворковала Гали и упорхнула. Так начался их роман с Хмельницким.
"Все рушится, - думала она по дороге в "дом памяти русского модерна". - Что я ему скажу? Он же не дурак".
Без лишнего шума открыв дверь, она поняла, что Бутман скорее всего спит. "Или застрелился", - почему-то подумала она.