В квартире стояла мертвая тишина. Она нырнула в боковую комнату, быстро переоделась. Потом расположилась на кухне, сварила кофе себе и ему. Большой Эд представлялся ей теперь совсем иным, чем вчера. Он как бы создан был из всех предметов его коллекции. Уши - это дорогой фарфор, нос - чудесный золотой стакан, туловище же изготовлено из табакерок, усыпанных драгоценными камнями, массивных перстней, ваз, статуэток. Где был этот Хмельницкий раньше? Вдруг Гале сделалось страшно, что ее загребут вместе с Бутманом. А как же Игорь и ее красота, которая не найдет достойного воплощения на полотнах?
Примерно через полчаса на кухню заглянул Эдуард, хмурый и невыспавшийся.
- Что случилось? - одновременно спросили они друг друга и рассмеялись.
- Я перепил вчера, - признался Бутман, - или недопил.
- Ты пил один? - поинтересовалась Гали.
- Да, - кивнул он. - Я лечился от простуды. Всего-то одна бутылка коньяка.
- А вот я сейчас посмотрю, сколько ты принял на грудь, - вскочила Гали, радуясь, что "лорд" не собирается ее тискать.
- Ты вылакал почти две бутыли, Эд, - звенящим голоском произнесла она, - там была початая. Что происходит? Может, объяснишь?
- Не знаешь, что сказать? - спросила Гали.
- Знаю, - ответил Бутман, - я знаю одно: что очень люблю тебя. А ты стремительно меняешься, и я не всегда успеваю разглядеть тебя.
Она уже решила, что вместо музея отправится домой, подкормить Изольду и новой порцией вранья утешить мать. Ведь та уверена, что Гали скоро выйдет замуж за человека солидного, богатого и положительного во всех отношениях.
- До вечера, я вернусь поздно.
- Я буду ждать тебя на диване, в позе Ады Рубинштейн.
С тех пор, как похоронили Ярослава, Галю стали тяготить визиты домой. Она чувствовала себя неуютно в этой, уже "сидящей в печенке" коммуналке, и даже Арбат, с его незыблемым житейским укладом, стал ее часто раздражать. Время от времени ее охватывала острая жалость к матери и сестре. Гали была уверена, что никакого будущего у них нет без нее, без того, что скоро сделает она. Но что же она сделает? А вот этого Гали пока еще не знала. Но чувствовала, что вот-вот что-то произойдет. "По крайней мере, ты изрядно поумнела, - сказала она себе, - вот только женщине не стоит быть такой умной. Все равно заклюют. Так о чем же это говорит?"
Ответить Гали предполагала потом, надеясь на авось да на случай. По дороге она прикупила подарков, в основном, запаслась провиантом, чтобы порадовать сестру.
Дверь открыла Изольда, глядя на Галю с восхищением, которое тут же сменилось некоторой таинственностью.
- Здравствуй, золотце мое, - поцеловала ее Гали. - Ты знаешь, что такое джаз? - спросила она Изольду.
- Конечно, - надулась та, - я же музыкант…
- Ни черта ты не знаешь, - рассмеялась Гали. - Но у меня есть для тебя подарок. Знакомый журналист, француз, иногда водит нас на чудесные джазовые концерты. Скоро приезжает Бени Гудмен. Мы пойдем вместе, ты рада?
- Это знаменитый кларнетист, - Изольда сделала важный вид. - Я тебе так благодарна. Если только ты не врешь…
- Да что ты, золотце, - умилилась Гали. - У тебя такой вид, точно не я, а ты куда-то собираешься меня пригласить.
- Собираюсь, - серьезно ответила Изольда. - Ты накупила всего, и теперь долго будешь сидеть на мели. Я хочу помочь тебе.
- Что? - удивилась Гали. - Ты - мне?
- Я - тебе, - Изольда произнесла это вызывающе, но тут же загадочно улыбнулась.
- Честно говоря, сестра, я не отказалась бы от кругленькой суммы. Давно жаба душит - хочу кое-что купить, а не могу…
- Нет ничего проще, - ответила Изольда. - Могу дать тебе пятьсот долларов? Изольда проворно полезла на антресоли. Через минуту на столе перед Галей лежали пять стодолларовых банкнот.
- Ну, раз ты такая щедрая, - развеселилась Гали, - может быть, ты дашь мне еще пятьсот…
- А ты не стесняйся, - улыбнулась Изольда, - проси, сколько хочешь…
И деньги, и разговор, который происходил между старшей и младшей Бережковскими, все казалось сюрреалистичным. Но тысяча долларов США уже лежали на столе, рядом с белым пузатым чайником и маленькой сахарницей с серебряным ободком.
- Нас с тобой расстреляют, детка, - довольно жестко произнесла Гали, не понимая, что происходит. - Но если ты расскажешь мне, что случилось, мы как-нибудь выкрутимся. Во-первых, кто еще знает про эти деньги?
- Да о них все забыли, - обиделась Изольда. - Эти деньги нашел отец Нинки Калачевой, когда его бригада сносила дом недалеко отсюда, на Арбате, помнишь, такой бледно-розовый… Он принес целый портфель долларов.
- Что? - Гали не верила своим ушам. - А дальше?
- Я выпросила у Калачевой немного этих бумажек, ну, вроде бы поиграть. А еще она отдала немного Нюрке и Женьке. Это же доллары, Галка. Только я поняла, что они стоят столько, сколько стоят. И ничего, что они старые.
Гали повертела в руках одну из сотенных банкнот, рассмотрела. Взяла вторую, третью.
- Молодец, - похвалила она, - ценю за сообразительность. Денежки не новые, но целенькие. Давай, гони остальные и молчи в тряпочку. Мама знает?
- Да что ты, - всплеснула руками Изольда. - Я же не враг себе.
- Вот-вот, - похвалила Гали сестренку. - Это наш с тобой секрет. Давай мне все до последней бумажки…
- Всего двадцать сотенных, - сразу предупредила Изольда. - Наверху ровно половина.
- Прекрасно.
Гали завернула деньги в газету и спрятала в сумку.
- Слушай, - нахмурилась она, - не знаю, как ты Нинке все объяснишь, но забери у нее все. Наври что-нибудь. Вот же черт, не знаю, что тебе посоветовать. Придумай сама, ты же умная, а потом, это твоя подруга, а не моя. Хорошо, что я пришла именно сегодня.
- Почему? - Изольда была и польщена похвалой, и озадачена.
- Да так, - отмахнулась Гали, - хорошо - и все…
Бутману она решила рассказать про "арбатский клад" все, как есть. Конечно, он заинтересуется долларами. Она так и сделала, выбрав подходящий момент. Все подала как бы невзначай и, между прочим, отслеживая реакцию "лорда".
- Интересная история, - прищурился Бутман, - когда-то это были очень большие деньги.
- Да? - удивилась Гали. - И что же теперь?
- Бедный хозяин. Куда же это он делся?
- Да я-то почем знаю, - ответила Гали, не вполне понимая, что имеет в виду Эдуард.
- Знаешь, дай-ка их мне все. Я поговорю с людьми, которые коллекционируют… старые банкноты… узнаю, сколько они могут стоить… Вдруг удастся более или менее выгодно продать. Деньги я отдам тебе.
"Деньги он отдаст мне, так я тебе и поверила, - подумала Гали. - Черт, надо было узнать цену этих фантиков в другом месте. Как это я забыла про "двухцветного?"
Так она называла своего знакомца, корреспондента журнала "Пари Матч" Мишеля Готье. Он разъезжал на редкостной для Москвы автомашине марки "Импала", верх у авто был светло-кофейный, а низ - лазурный. Готье был тоже двойственным. Какой-никакой мужик, но слишком уж в себе неуверенный. Нарцисс, страдающий от того, что никогда не сможет стать отпетым бабником.
- Хорошо, милый, - зевнула она, - я уже забыла об этих долларах. Хотя немного жаль. Я там себе платье присмотрела. Бутман рассмеялся и тут же выложил пятьсот рублей.
- Не расстраивайся, это такие пустяки. Он даже не спросил, почему она в тот день не пошла в музей имени Пушкина, а отправилась к матери. Значит, что-то Эдика зацепило. Что ж, она умеет выгодно продавать драгоценные безделушки. Бутман даже считает, что она просто гипнотизирует покупателей. Нет, сейчас Эдик темнит.
Она решила сегодня же позвонить Готье. Примерный ответ она знала. Из квартиры они с Бутманом ушли вместе. Она сразу же позвонила Готье, нельзя было терять ни минуты. Но француза не было на месте. Гали внезапно поняла, что влипла в историю, которая просто так не закончится. Незачем было обращаться к Эдуарду.
"Бес попутал, - подумала она, - маленький такой бесенок".
На следующий день она встретилась с Готье и, как бы между делом, заикнулась об этих долларах, якобы принадлежащих подруге и доставшихся той от бабки. Она заторопила Мишеля с ответом. Готье подошел к делу основательно и через пару дней подтвердил ее догадку. Коллекционные доллары отнюдь не были фантиками. Стало быть, "лорд" подло обманывал ее. А это было невыносимо. Подумалось даже, что ее обманывали все. Кроме Никишина, который всегда оказывался в нужное время в нужном месте, начиная с его приезда на Арбат, в квартиру, где она жила, и до последних дней его стремительной жизни.
А ночевать она поехала домой, Эдуарду объявив, что прихворнула Софья Григорьевна.
- Я из-за тебя, мой милый, совсем от дома отбилась, - сказала она на прощание, погладив Бутмана по щеке. - Я без тебя жить не могу, но это… как-то неправильно…
Последняя фраза прозвучала многозначительно. Бутман глянул на Галю с подозрением, как ей показалось. "Надо же! Зря я умничаю, - подумала Гали. - Еще решит, что я отправилась к любовнику".
- Только не напивайся, мой Большой Эд, я тебя умоляю.
- Не больше трех рюмок, - улыбнулся Бутман, который не мог долго сердиться на нее. - Что с тобой?
- Ты какая-то бледная.
- Да так, - ответила Гали, - низ живота болит. Сам понимаешь…
Она попрощалась с "лордом" и спокойно ушла. Потом часа три бесцельно гуляла по Москве, устала, успокоилась. Мать заметила, что с дочерью творится что-то серьезное.
- Поссорилась с другом? - спросила она.
- Нет.
- У тебя что-то болит?
- Нет, - монотонно отвечала Гали.
- Просто не выспалась, душечка?
- Нет, отстань, мама, - отмахнулась она, - как говорил один умный человек - то видений час… Гали оказалась права.
Она заснула на удивление быстро и тут же увидела сон, в котором поначалу не было людей. Была Москва, причудливо расходящаяся во все стороны от трех вокзалов. Потом возник тот, кого она ждала - старшина Никишин.
- Ты жив, - обрадовалась она, - я же знала, знала…
- Конечно, - ответил он, усмехнувшись.
Потом рядом притормозил автомобиль, за рулем которого сидел Павел, друг Никишина.
"Что же вы?" - хотела она спросить, но передумала.
- Прокатимся? - спросил Никишин.
- Ну да, - простодушно согласилась она, после чего за стеклом замелькали московские улочки, особняки, дома с башенками, пруды, парки.
Машина почти не касалась колесами земли.
- Это другая Москва, - с удивлением воскликнула Гали, - я ее не знаю. Что это за зданьице?
- Неважно, - ответил Никишин, - а вон тот дом может быть интересен тебе. Это особняк генерал-губернатора Растопчина.
- Ну и что? - удивилась Гали.
- Да ничего, - развел руками Никишин и рассмеялся, - особняк как особняк.
Через мгновение автомобиль и оба сотрудника уголовного розыска исчезли. Гали осталось одна. Она проснулась. Странный сон. Но куда все подевались? Почему она осталась одна? Поглядев на часы, Гали встала. Одна, так одна. Она и сама может много в жизни добиться.
Глава 8. Жребий брошен
В Москве по адресу Большая Лубянка, дом № 14, за кованными железными воротами расположен зеленый двухэтажный особняк с небольшим живописным внутренним двором, построенный московским губернатором, офицером, писателем и публицистом, графом Федором Васильевичем Растопчиным. Достопримечательностью этого мало ухоженного сегодня дворика является красивый ветвистый дуб, растущий с левой стороны от центрального входа в особняк. Возраст дуба, как утверждают московские летописцы, составляет около двухсот лет. Многое изменилось до неузнаваемости в интерьере особняка, но все же кое-какие реликвии сохранились и по сегодняшний день.
В конце широкой мраморной лестницы, ведущей на второй этаж особняка, где размещался градоначальник, сохранилось прикрепленное к стене большое старинное зеркало, дающее возможность всяк мимо проходящему оценить свой внешний вид, прежде чем предстать пред начальственные очи. Во времена Растопчина, когда не было камер слежения, помощники графа могли в это зеркало видеть поднимающегося по лестнице визитера и вовремя сообщить графу о его личности, чтобы его превосходительство успел принять соответствующий начальственный облик.
В настоящее время в этом здании находятся офисы какого-то банка. Во время описываемых нами событий в особняке размещалось Управление КГБ по г. Москве и Московской области. В левой пристройке к особняку, возведенной во времена графа Растопчина для прислуги, находился КПП. Сотрудники проходили через КПП направо в дверь, ведущую через дворик к центральному входу. Налево был проход, где сразу с правой стороны располагалась небольшая комната - метров десять площадью, в которую, по необходимости, заходил помощник дежурного для приема граждан. Граждане о такой заманчивой возможности могли узнать из приметной черной вывески, прикрепленной у входа в пристройку. На ней золотыми буквами было написано: "Приемная Управления КГБ по г. Москве и Московской области". Очередей здесь не было.
В конце 60-х годов в Московском управлении еще работали люди, прошедшие жестокое испытание войной. Это были, как правило, скромные, мужественные, честные, доказавшие на деле свою любовь к Родине чекисты. У них не было институтских дипломов, они не знали иностранных языков. Но их знания жизни и огромного агентурно-оперативного опыта с лихвой хватало для успешной работы. Они были беспредельно преданы своему делу, и именно об этом поколении чекистов можно было сказать, что их жизнь без остатка отдана борьбе со спецслужбами США и стран НАТО. Слово "карьера" в те годы было бранным словом. Многие фронтовики из-за отсутствия высшего образования не могли подняться выше капитанских должностей. В редких случаях, за особые заслуги, им присваивали перед уходом на пенсию звание майора. Они не скулили, не любили прогибаться перед начальством, не имели ни дач, ни машин, жили на зарплату. Их любили женщины. Анатолий тянулся к ним, впитывал, как губка, их рассказы о боевых операциях. Особенно Анатолий любил ночные дежурства в приемной начальника Управления. Постоянными дежурными по Управлению, как правило, назначались опытные сотрудники, хорошо знавшие структуру подразделений Управления и Главков, а главное, кому звонить и кого поднимать ночью в случае чрезвычайных происшествий. За ночь раздавалось 5–6 звонков, не более. В то время Москва жила спокойной, размеренной жизнью. Больше всего Анатолий радовался, когда попадал помощником к Хромову Петру Николаевичу. Руководство разъезжалось по домам после 21.00. Бывший дивизионный разведчик, награжденный орденом Славы и медалью "За Отвагу", Петр Николаевич заваривал крепкий чай, наливал его в граненые стаканы, доставал вкусные домашние соленые сухарики и начинал рассказ. Он был прекрасным рассказчиком, делал это с удовольствием и не торопясь.
- Однажды, когда мы уже погнали фрица со Смоленщины, наша дивизия готовилась к наступлению. Было холодно. Мороз, снег по пояс. Окопы фрицев в четырехстах метрах от наших. Получаем приказ: достать "языка". Нейтральная полоса простреливается и с нашей, и с их стороны. Немчура каждые 2–3 минуты пуляет осветительные ракеты в небо. Начальник дивизионной разведки назначает меня старшим группы из трех человек. Одеваем белые маскхалаты, сидим в блиндаже, пока саперы делают проход в минном поле. По опыту знаем, лучшее время для ходки "в гости" - 4–5 утра. К этому времени даже у самых бдительных фрицев начинают слипаться глаза. Ракеты взлетают все реже и реже. Пора. Еще вчера днем в бинокль заприметили на их левом фланге двух Гансов с пулеметом. Решили попытать счастья у них. 400 метров преодолеваем спокойно. Вот и окоп. Видим уже их каски, сидят суки к нам спиной. Ветер дует с нашей стороны, вот они и не хотят подставлять свои рыла под ветер. Слева, cпpaвa - никого. Повезло. Действуем одновременно по заранее отрепетированному варианту. Я тихо, ужом сползаю к спящим немцам в окоп и выбираю, кого из них потащим к своим. Останавливаюсь на том, кто меньше ростом - тащить будет легче. Слышу их дыхание, каски полностью закрывают лица, носы уткнули в шарфы, сидят на корточках в обнимку со шмайсерами.
В это время на столе оперативного дежурного зазвонил телефон. Анатолий, поглощенный рассказом, даже вздрогнул от неожиданности. Петр Николаевич перевел взгляд на каминные часы: 22.30.
- Подними трубку, послушай, - разрешает он.
Звонит дежурный Октябрьского райотдела Управления, докладывает, что у них во дворе дома, примыкающего к Первой градской больнице, обнаружена черная "Волга" с дипломатическими номерами посольства США. Пассажиров в машине нет. Какие будут указания?
Хромов сообщает о машине дежурному 1 отдела Второго Управления, который занимается американским посольством.
- Спасибо, наша "наружка" ее потеряла. Час назад янки оторвались от наблюдения. С нас бутылка! Привет.
- Петр Николаевич, а что было дальше? Давай рассказывай.
- Что дальше? Правой рукой достаю саперную лопатку с заточенным лезвием, левой рукой осторожно беру второго фрица за подбородок и резко откидываю ему голову назад. Бью лезвием в шею. Опускаю его мертвую голову вниз, чтобы не забрызгаться пульсирующей из раны, дымящейся кровью. Все. В это время мои ребята пеленают второго, которому, может быть, повезло больше. На дорогу назад уходит больше часа. На этот раз обошлось без выстрелов и шума… Пойду покурю в коридоре. Если зазвонит прямой телефон Председателя КГБ, вот этот, видишь, с золотым гербом, трубку не поднимай, крикни меня.
- Хорошо.
Анатолий сидел за столом дежурного, но мыслями и чувствами был там, на заснеженном поле. Его воображение рисовало картины, одну ярче другой. Интересно, а он смог бы вот так, как Хромов? "А вообще, если подумать, как сложится моя жизнь? Какие испытания мне предстоят? Смогу ли я оправдать доверие партии и правительства? А вдруг я трус? И в самый ответственный момент дрогнет рука? И из-за меня погибнут мои друзья, и меня с позором выгонят на гражданку? И все меня будут презирать"…
Вернулся Хромов. От него пахло крепким табаком и еще чем-то очень мужским. Анатолий посмотрел на его руки: широкая ладонь, короткие крепкие пальцы, грубая кожа, никогда не знавшая лосьонов.
- Петр Николаевич, а скольких вы вот так, как этого немца?
- Да всех не упомнишь, но с десяток наберется, это точно. Должен сказать тебе, Толя, занятие это не из приятных. И каждый раз, когда это приходилось делать, хотя я и не верующий, шептал про себя: "Прости меня, Господи". Убивать - даже ненавистного тебе фашиста, пришедшего на нашу землю - удовольствия мало…
Эти ночные беседы за чаем были вторым университетом для Анатолия, и он запомнил их на всю жизнь.