Тогда Павлов передал суду справку анкарского банка о том, что за два дня до открытия Карачаем адвокатской конторы ему была передана крупная сумма такой-то немецкой фирмой.
Справка вызвала сенсацию. Все знали, что это за фирма. В зале откровенно смеялись, раздался чей-то свист, публика шумела. Иностранные журналисты лихо скрипели перьями. Дипломаты в первом ряду, кроме немцев, разводили руками и саркастически улыбались. Кемаль Бора сидел с таким лицом, что за него становилось страшно. Один генеральный прокурор молчал с невозмутимым и даже довольным видом. Он в глубине души был рад провалу своего заместителя, который явно метил на его пост и сильно рассчитывал на лавры по этому делу, почему-то порученному ему, а не самому генеральному прокурору Джемилю Алтаю.
Это заседание закончилось коротким заявлением Павлова, который сказал:
- Господа судьи, заканчивая представление документов по этому эпизоду, я должен выразить свое соболезнование господину прокурору Кемаль Бора, попавшему публично в столь непристойное и тяжелое положение своей ссылкой на сведения, полученные им непосредственно из гестапо. Я не могу в связи с этим не вспомнить старую турецкую поговорку: "Если ты пьешь воду из мутного источника, не удивляйся, что у тебя испортился желудок".
Дружный взрыв хохота в зале. Кемаль Бора вскакивает и что-то кричит. Председатель суда изо всех сил звонит в звонок, но зал продолжает грохотать…
Господин Петронеску с волнением узнавал все эти подробности. Дело, которое стоило стольких трудов, явно не клеилось. Если и дальше пойдет в таком же роде, будет полный провал.
Как бы в ответ на эти невеселые мысли прибыл приказ вылететь в Берлин. Ничего хорошего это не предвещало.
И вот он в Берлине, у самого рейхсфюрера СС - Гиммлера. В кабинете, кроме Гиммлера, его заместитель Кальтенбруннер и Канарис, один из руководителей военной разведки.
Гиммлер протер пенсне, надел его на острый хрящеватый нос, вытянул маленькую, как у змеи, голову по направлению к Петронеску и начал его внимательно рассматривать. Канарис сидел в стороне. Кальтербруннер молча курил.
Тяжелая пауза продолжалась минуты три. У Петронеску так билось сердце, что он испугался, как бы это не услыхал Гиммлер. Наконец, последний тихо спросил:
- Вы прибыли с добрыми вестями? С отличными известиями? С хорошим рапортом? У вас славно идут дела, неправда ли, румынская свинья?
- Я немец, господин рейхсфюрер, - пролепетал Петронеску.
- Вранье, немец не может быть таким тупым скотом! Это клевета на нацию, негодяй! Мы еще разберемся - кто вы такой, мы еще вас проверим… Каков подлец!.. Какой тупой мерзавец!..
Он вскочил с места и начал ходить по кабинету, продолжая что-то шипеть. Мелкие пузырьки слюны лопались в углах его тонкогубого рта. Глаза поблескивали за стеклами пенсне недобрыми зелеными огоньками. Худые пальцы рук непрерывно двигались, сжимаясь и разжимаясь. Но страшнее всего была его улыбка - тонкие губы широко раздвигались, обнажая кривые, редко посаженные зеленые зубы. Покачивая маленькой головой, венчающей длинную, худую шею с большим кадыком, он продолжал шипеть:
- И это называется агент Германии! Старый мастер!.. Кого вы допустили на процесс, болван? Двух кретинов, не способных даже заучить детское стихотворение? Идиотов, которым место в клинике психиатра? Дегенератов, способных вызвать только смех?.. Их вы допустили, мерзавец, на процесс мирового значения? Нет, скажите прямо, что это, умысел? Сколько вы получили за это, скажите, пока не поздно, иначе вы у меня скажете все, абсолютно все!.. Я сделаю из вас фарш!
Господин Петронеску молчал. Возражать и спорить было бессмысленно. Он понял, что погиб. Гиммлер всегда сдерживал свои обещания. Сегодня же начнутся пытки, допрос в подвале, "признание" и конец.
Между тем Гиммлер внезапно успокоился, подошел к столу, сел, вытер платком углы рта и спокойно, почти ласково, продолжал:
- Ошибки возможны всегда. Но есть предел ошибке и граница заблуждению. Я еще могу понять - просчет с этими дураками. Как их зовут, Кальтенбруннер?
- Абдурахман и Сулейман, рейхсфюрер, - коротко ответил Кальтенбруннер.
- Да, да, они… Повторяю, я еще могу это понять. Но как объяснить, посудите сами, что вы, специалист по русской душе, наметили в качестве обвиняемых Павлова и Корнилова? Посмотрите, как они себя ведут. Какое спокойствие, ирония, твердость… Наконец, я уверен, что они опытные юристы - это сразу чувствуется… Как вы смели предложить этих людей! Их одних достаточно, чтобы провалить процесс, не говоря уже об остальном… А это свинство с турецким адвокатом, которого я бы с удовольствием повесил… Кто переводит в таких случаях деньги через банк?.. Кто, я вас спрашиваю?
- Я не имею к этому отношения, - пролепетал наконец Петронеску. - И мне казалось…
- Ну да, вам казалось… А мне вот теперь кажется, что так поступают только с умыслом, нарочито, обдуманно, в определенных целях… И, конечно, за определенное вознаграждение… Не так ли, мой дорогой?
Гиммлер опять начал улыбаться. Петронеску похолодел. В этот момент вошел адъютант Гиммлера и положил перед ним телеграмму. Гиммлер начал ее читать, лицо его постепенно заливало краской, руки чуть дрожали. Он бросил недокуренную сигарету в пепельницу, затем почему-то начал ее мять и вдруг, схватив рукой пепельницу, с силой бросил ее в угол. Фарфоровая пепельница с треском разлетелась на куски.
- Читайте, - сказал он Петронеску, - вот плоды вашей энергичной работы. Читайте!
В тумане, застилавшем глаза, господин Петронеску с трудом прочел:
"Из Анкары. Рейхсфюреру ОС.
Сегодня на процессе произошел ужасный инцидент. Неожиданно для всех Сулейман обратился к председателю суда и заявил, что он отказывается от всех прежних показаний, что он никогда не знал Павлова и Корнилова, что и Абдурахман их также не знал и что Павлов и Корнилов вообще не имеют никакого отношения к покушению на Папена. Сулейман заявил, что давал раньше ложные показания по принуждению полиции, где его подвергали пыткам и требовали, чтобы он оговорил русских.
Заявление Сулеймаыа произвело сенсацию на процессе. В зале раздались крики: "Позор! Позор!" Прокурор Кемаль Бора до такой степени растерялся, что расплакался в присутствии публики. Председатель поспешно объявил перерыв.
Мы приняли меры к тому, чтобы Абдурахман не последовал примеру Сулеймана. Изыскиваем возможности повлиять и на последнего, чтобы восстановить его в прежних показаниях, хотя надежд на это мало. Павлов и Корнилов ведут прежнюю линию. Меры к смягчению отчетов о процессе в турецкой прессе нами предприняты".
На следующий день господин Петронеску снова имел личную беседу с Гиммлером и Кальтенбруннером. Ему сказали прямо, что он может себя спасти лишь одним - выполнить очень серьезное поручение в России. Лишь в этом случае он снова завоюет доверие, а стало быть, жизнь.
На рассвете специальным самолетом господин Петронеску вылетел в район Смоленска, к господину Крашке.
9. НОВОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Когда господин Петронеску высадился из транспортного самолета "Юнкерс-52" на смоленском аэродроме, было ясное летнее утро, вселяющее бодрость и уверенность. Петронеску сел в поджидавшую его машину и проследовал на "комбинат" к господину Крашке, товарищу своей молодости и свидетелю его первых успехов.
Они не виделись несколько лет. Тем не менее встреча старых друзей была более чем сдержанной. Они не любили друг друга.
За завтраком хозяин угостил гостя русской водкой, русскими папиросами, и разговор сразу пошел о русских делах.
Петронеску предъявил предписание, в котором Крашке предлагалось выделить в его распоряжение пятерку опытных агентов и вместе с ним перебросить их в советский тыл.
- Я не собираюсь долго здесь задерживаться, - сказал Петронеску, - но хочу лично отобрать людей и изготовить некоторые документы.
- Я и мои люди к вашим услугам, - довольно любезно сказал Крашке, обрадовавшись тому, что неприятный гость скоро уберется. - Когда начнете отбор?
- Хотя бы сегодня, - ответил Петронеску.
Крашке имел полное основание думать, что приезд Петронеску означает выражение со стороны начальства некоторого недоверия к его способностям. Это недоверие было вызвано не совсем удачным началом дела Леонтьева и участившимися случаями провала агентов Крашке. Крашке умолчал о том, что фамилия Леонтьева ему давно известна.
Действительно, последний год начался с неприятностей. Провалился один из лучших агентов Крашке, Филипп Борзов, много раз побывавший в советском тылу и всегда приносивший ценные сведения. Филипп, бывший кулак, и махновец, пожилой, одинокий, неразговорчивый человек, был завербован в самом начале войны.
Проучившись три месяца в школе Крашке, Филипп был переброшен через линию фронта. В напарницы дали ему молодую девушку по имени Ванда. Они изображали бродячих музыкантов, отца и дочь. Филипп играл на баяне, Ванда - на скрипке. В баяне был радиопередатчик. Филипп играл для проходивших частей на фронтовых дорогах, а по ночам передавал немцам данные о подходящих резервах, сообщал ориентиры для бомбежек, старался обнаружить слабые участки обороны.
Пожилой баянист и его миловидная дочь не вызывали никаких подозрений.
Но вот однажды среди слушателей оказался лейтенант, который сам был отличным баянистом. Он обратил внимание на то, что баян срывается на переборах. Лейтенант сначала подумал, что мехи не в порядке, и вызвался исправить инструмент, но Филипп баяна не дал и продолжал играть. Внимательно вслушавшись, лейтенант понял, что внутри баяна что-то есть. Вырвав баян. из рук Филиппа, офицер разрезал мехи и извлек оттуда передатчик. Ванда, воспользовавшись тем, что общее внимание было сосредоточено на старике, убежала. Так провалился Филипп.
Крашке был вдвойне огорчен: потерей ценного агента и провалом фокуса с баяном.
Правда, он тут же придумал новый прием. Вызвав к себе начальника технической мастерской "-комбината", Крашке сказал:
- Вы не учитываете психологию русской нации. Наши агенты проваливаются. Вы не понимаете славянской души… - Крашке самодовольно и загадочно улыбнулся. - Русские, мой друг, как и все славяне, весьма жалостливы. Мы должны использовать славянскую жалость.
И он начал объяснять:
- Отныне надо посылать к русским калек. Да, калек. Человек с ампутированной ногой, инвалид войны, - это, черт возьми, чего-нибудь да стоит! Одним словом, следует продумать, как поместить передатчик в протез. Если этот протез начинается от бедра…
- Но ведь для этого нужны люди, у которых ноги ампутированы от бедра, - наивно усомнился техник. - А это бывает довольно редко.
- Вы чудак! - возразил Крашке. - Не все ли равно этим русским свиньям, как мы их будем ампутировать: только ступню или всю ногу от бедра… Дайте секретную телеграмму в соседние госпитали. Протез - это мысль. Делайте!
Так немцы радиофицировали протезы. Но и это не помогло. "Инвалиды" тоже проваливались. Условия работы все более усложнялись. А тут накануне приезда Петронеску случилась новая неприятность. К одному из участков советской линии обороны вплотную примыкала важная железнодорожная ветка, которую надо было вывести из строя. Лучше всего это можно было сделать, уничтожив железнодорожный мост. Многократные попытки разбомбить мост с воздуха ни к чему не привели. Тогда Берлин прибегнул к Крашке как к последнему средству.
Мобилизовав лучшую свою агентуру, Крашке перебросил в прилегающий к намеченному объекту район несколько человек и значительное количество тола. Все переброшенные диверсанты были одеты в форму железнодорожников и явились на место под видом представителей НКПС, прибывших якобы для проверки технического состояния моста.
Начальник этого участка службы пути отсутствовал: он был вызван в управление дороги для доклада. Заменял его новый человек, не имеющий достаточного опыта, а главное, весьма доверчивый. Он приветливо встретил "комиссию" и прежде всего предложил гостям позавтракать. За столом один из гостей подбросил таблетку с сильно действующим наркозом в рюмку гостеприимного хозяина. Это заметила десятилетняя девочка, дочь дорожного мастера, которая была нездорова е лежала тут же в избе, на полатях.
Она тихо сползла с полатей и проскользнула к матери, возившейся на кухне. Хозяйка немедленно сообщила об этом командиру подразделения, охранявшего мост. Дом был оцеплен, и "комиссию" арестовали. В чемоданах был обнаружен тол, приготовленный для взрыва моста.
Крашке был в отчаянии. Начальство, которому поневоле пришлось обо всем доложить, разразилось весьма язвительным письмом.
"Я должен разъяснить вам, герр Крашке, - писал начальник, - что в компетенцию нашей службы отнюдь не входит задача снабжения органов НКВД толом, как вы это, по-видимому, считаете. Нам совершенно непонятно, каким образом люди с вашим опытом и квалификацией могут попадать в столь глупые и непристойные положения…"
И теперь Крашке усмотрел в приезде Петро-неску выражение крайнего недоверия к себе, а Петронеску не счел нужным его разубеждать.
Невесело было на душе у господина Крашке.
После завтрака господин Крашке повел гостя осматривать свои владения. Герр Стефан показал свою продукцию и с достоинством выслушал комплименты. Когда гость увидел в "допросной" толстые плети со свинчаткой, резиновые палки и наборы каких-то щипцов, зубил, клещей и тому подобных инструментов, он многозначительно улыбнулся.
- Я вижу, вы верны своим вкусам, господин Крашке, - сказал он, - и попрежнему любите эти развлечения.
- Поверьте, это не только развлекает, - улыбнулся Крашке, - но и приносит весьма существенную пользу. Если хотите, сегодня, попозже вечером, можете убедиться в этом. Доставлена девушка-партизанка. Пока она хранит молчание, но сегодня…
- Благодарю, это не по моей специальности. И, кроме того, я не выношу женского крика, - ответил Петронеску. - Я бы хотел поскорее заказать себе документы.
Они прошли в мастерскую, изготовлявшую документы. Петронеску тщательно ознакомился с оттисками гербовых печатей различных советских учреждений, всякого рода удостоверениями, паспортами, военными билетами, штампами милицейской прописки и т. п. Все это было сделано очень аккуратно и выглядело отлично.
- В качестве кого вы намерены туда перебраться? - коротко спросил Крашке.
- Я думаю, лучше всего, если я и отобранные мною люди поедем под видом делегации какой-нибудь области, привезшей на фронт подарки, - ответил Петронеску. - Во-первых, там это в моде, во-вторых, это обеспечит нам теплый прием, в-третьих, это будет объяснять нашу естественную любознательность. Да, нынче наша служба совсем уже не та, что была когда-то. Увы, кончились времена, когда мы работали в кафешантанах, когда красивая женщина - любовница министра или содержанка генерала - делала нам игру! В Советском Союзе эти методы совершенно исключены. Уверяю вас, что здесь даже Мата Хари, звезда германской разведки, была бы арестована через два месяца. Нет, тут нужна гораздо более тонкая работа. Вот жаль, что у меня нет фотографии Леонтьева, но ничего, я и так его найду.
- Делегация - отличная выдумка, - ответил Крашке. - Но в таких случаях фронт, вероятно, получает извещение из Москвы…
- Я это предвидел, - ответил Петронеску. - Наши люди в Москве постараются все организовать. А я на всякий случай запасусь у вас документами. Пока надо отобрать людей. Я думаю так: шесть человек, из них две комсомолки, один пожилой пролетарий, один представитель обкома - это я, ну, и еще кто-нибудь из интеллигенции…
- У меня есть несколько перебежчиков, которым я вполне доверяю, - сказал господин Крашке, - тем более, что они уже сожгли за собой все мосты.
- Отлично, - сказал Петронеску. - Надо будет приготовить подарки. Папиросы, шоколад, вино. Можно немного парфюмерии. Но чтобы все это было солидно…
К вечеру люди были отобраны: две девушки, один пожилой человек и двое мужчин неопределенного возраста, Петронеску подробно поговорил с каждым в отдельности. Старшая из девушек, по имени Вера, до войны служила в ателье мод, а когда пришли немцы - сошлась с гитлеровским офицером и затем была завербована разведкой. Кукольное личико, бездумные, пустые глаза, густо намазанные ресницы и чрезмерная вертлявость обличали в ней особу определенного пошиба. Другая, по имени Тоня, была еще совсем молода - ей было всего лет восемнадцать. Она была дочерью петлюровца, родилась и выросла в Германии, но хорошо владела русским языком. "Пожилой пролетарий" был старый агент немецкой разведки, работавший до войны конторщиком на военном заводе. И, наконец, два человека неопределенного возраста были завербованы из числа лиц, дезертировавших из Красной Армии.
В тот же день началась индивидуальная подготовка членов "делегации".
Девушки должны были изображать комсомолок. С ними вели "практические занятия": их учили, как разговаривать на фронте, как приветствовать бойцов, как вручать подарки, как отвечать на всевозможные вопросы. "Пожилой пролетарий", который должен был изображать старого мастера оборонного завода, получил инструкцию касательно всяких технических и производственных терминов и разговоров с бойцами. Бывшие дезертиры должны были представлять советскую интеллигенцию из областного центра, поэтому один из них готовился к роли агронома из облзо, а второй - к роли преподавателя географии из пединститута.
Сам Петронеску, взявший на себя роль представителя обкома партии, детально знакомился с материалами о работе партийного аппарата (по данным Крашке) и всякого рода литературой. Он выбрал себе фамилию "Петров" и упражнялся в произнесении приветственных слов и докладов.
Так проходило время. Ежедневно члены "делегации" проводили вместе по нескольку часов, подробно обсуждая поведение каждого в самых различных ситуациях.
По окончании подготовки Петронеску и Крашке начали выбирать место, где было бы всего безопаснее выбросить парашютный десант.
Они остановились на глухом, малонаселенном железнодорожном разъезде, в одном из районов Н-ской области.
В Берлин радировали о принятом решении, и на следующий день было получено согласие.
Около двух часов ночи вся "делегация" была доставлена на ближайший аэродром и там погружена в транспортный самолет.
"Юнкере" с ревом вырулил на старт, взял разбег, толчком оторвался от земли и круто пошел вверх, в темное ночное небо, прямо навстречу Большой Медведице. Набрав высоту, машина легла на курс и пошла через линию фронта в советский тыл.
Минут через сорок стали подходить к намеченному пункту. Спокойная русская равнина с небольшим леском, вьющейся лентой реки и аккуратно вычерченной линией железнодорожного полотна раскинулась под крыльями самолета. Пилот постучал в пассажирскую кабину.
Петронеску рассматривал в ночной бинокль расплывающиеся в сумраке мягкие контуры мирного сельского пейзажа.
Ни одного огонька, ни одного движущегося предмета, ничего, что заставило бы насторожиться, забеспокоиться. Да, надо прыгать…