Лишь через полчаса выяснилось, что как мещанин Зотов, так и господин профессор Бехтерев стали жертвой самого дерзкого мошенничества. Оказалось, что эта дама не только не является супругой профессора, но вообще совершенно ему неизвестна и что, зайдя в кабинет профессора, она, наоборот, представила ему в качестве своего мужа упомянутого Зотова, заявив, что он страдает в последнее время манией получения семидесяти пяти тысяч за какое-то колье. Молодая женщина просила профессора внимательно осмотреть ее мужа и при этом предупреждала, чтобы он не спорил с ним, когда речь зайдет о выплате денег за колье, ибо больной, если с ним спорят по этому вопросу, приходит в сильнейшее нервное возбуждение, вплоть до припадка.
Докладывая о сем исключительном происшествии Вашему высокопревосходительству, присовокупляю, что полицейское дознание по этому делу производится под личным моим руководством и что оно мною поручено инспектору сыска Штальману, лично вашему высокопревосходительству известному, в прошлом не раз обнаружившему похвальное рвение к службе и способности в сыскном деле.
О последующем буду неукоснительно докладывать Вашему высокопревосходительству".
Столичный градоначальник дважды интересовался ходом полицейского дознания по этому делу, на что неизменно получал ответ, что "все меры к установлению личности злоумышленницы приняты, но пока еще определенных результатов не дали".
Так выглядело это любопытное происшествие по материалам столичной сыскной полиции.
Гораздо полнее, впрочем, оно было освещено в секретных данных германской военной разведки. Дело в том, что Отто Штальман, "обнаруживший похвальное рвение к службе и способности в сыскном деле", был не только инспектором сыскного отделения, но и агентом германской военной разведки. Занявшись розыском дерзкой мошенницы, обманувшей Фаберже, Зотова и профессора Бехтерева, Штальман рассказал об этом при очередном свидании резиденту германской разведки, с которым был связан.
Тот сначала рассмеялся, а затем, когда Штальман добавил, что, по словам Фаберже, Зотова и Бехтерева, эта женщина не только молода, но и очень красива, задумался и сказал:
- Вот что, дорогой мой. Вам надо во что бы то ни стало обнаружить эту особу, но только не для полиции, а для нас. При таких данных мы в ее лице получим превосходного агента… Понятно?..
Штальман понял. Он усилил свои старания, обнаружил парного лихача, которого наняла Матильда на три часа для проведения всей хорошо ею обдуманной комбинации, и в конце концов разыскал и Матильду.
Когда Штальман "снял" ее на улице у подъезда школы эту алей, откуда она выходила после очередного урока, и предъявил свой полицейский значок, она ни на минуту не растерялась.
Штальман повез ее прямо к резиденту. Тот сразу оценил внешние данные и самообладание молодой девушки и пришел в полный восторг, когда выяснил, что она по матери немка.
Перед Матильдой Стрижевской была поставлена дилемма: либо она станет агентом германской разведки и будет выполнять определенные задания, получая за это вознаграждение, либо она будет передана в руки столичной полиции за совершенное ею дерзкое мошенничество и получит арестантские роты.
- Вы по своим задаткам талантливая авантюристка, - сказал ей патрон Штальмана, пожилой сухощавый немец с русским паспортом и норвежской фамилией, - и ваша выдумка с этим колье, право, характеризует вас как одаренную натуру. Я предсказываю вам, дорогая моя, блестящую будущность, если, конечно, вы не влюбитесь в какого-нибудь шулера, который станет сосать вас, как пиявка. У нас вы пройдете настоящую школу и поймете, что такое настоящая жизнь. Итак, слово за вами.
- У меня нет другого выхода, как принять ваше предложение, месье, - ответила Матильда тоном хорошо воспитанной барышни, - хотя я далеко не уверена, что это сулит мне такое блестящее будущее, как вы говорите. Во всяком случае эта работа кажется мне занятной… Если к тому же она будет прилично оплачиваться.
И она в тот же вечер дала подписку и стала "дамой треф".
Через два месяца началась первая мировая война. "Дама треф" оправдала все ожидания и даже превзошла их. Но она осталась верной своей девической мечте и стала "звездой" шантана, что, кстати, было вполне одобрено ее "крестным отцом", как любил лирически именовать себя этот пожилой немец с норвежской фамилией.
Шантан открывал большие возможности. "Дама треф" заводила здесь знакомства среди высокопоставленных офицеров генерального штаба, крупных железнодорожных тузов, богатых интендантов, наживавших миллионы на армейских поставках, столичных журналистов, всегда знавших все новости в области военной и политической жизни, жандармских полковников и ротмистров.
Умная, наблюдательная, находчивая, с отличной памятью и действительно авантюристическими склонностями, "дама треф" умела войти в доверие, притвориться наивной простушкой; когда это требовалось, из обрывков фраз и брошенных вскользь замечаний она вылавливала ценные сведения, связанные с воинскими перевозками, дислокацией войск, интендантскими заявками и военными заказами.
Ее донесения всегда отличались конкретностью, точным анализом обстановки, правильными характеристиками лиц, интересовавших почему-либо германскую разведку. Для своих лет она научилась удивительно быстро подмечать человеческие слабости, тайные пороки. Атмосфера шантанного угара, в которой она вращалась и действовала, способствовала ее удачам. Здесь люди, вызывавшие ее деловой интерес, представали перед нею в большинстве случаев в состоянии опьянения вином, красивыми доступными женщинами, дразнящей, легкой музыкой. И "дама треф" умело пользовалась этим, тем более что почти все они были людьми опустошенными, развращенными полупраздной жизнью, богатством, наследственными и родовыми привилегиями. Одних интересовали только женщины, других наркотики, третьих карты, четвертых деньги, пятых служебная карьера.
Но репутация "дамы треф" как агента особенно укрепилась после того, как она, сойдясь с одним видным офицером генерального штаба, выкрала у него важные стратегические документы.
С годами "дама треф" все более втягивалась в эту работу, которая устраивала ее во всех отношениях: во-первых, она хорошо оплачивалась, а "дама треф" любила деньги. Во-вторых, эта двойная жизнь с постоянным риском, приятно щекотавшим ее нервы, с многочисленными, часто менявшимися знакомствами и связями, ночными кутежами, катаниями на автомобилях и тройках, пышными балами и ресторанами, театральными премьерами и дорогими туалетами вполне отвечала ее вкусам и характеру.
Конечно, такая жизнь не могла не отразиться на ее внешности и здоровье. С первыми вначале незаметными морщинками и складками на лице пришли головные боли по утрам, апатия, изжога. "Дама треф" выглядела значительно старше своих лет.
Потом грянула революция, пал царский режим, начались митинги, собрания, демонстрации. После октябрьского переворота "дама треф" растерялась. Шантаны закрылись, ее обычные поклонники исчезли невесть куда ее "патрон" тоже загадочно сгинул, даже не предупредив ее. Отца арестовали за спекуляцию, мать скончалась от воспаления легких, знакомых почти не было. Жить становилось все труднее, тем более что поступать на службу она не хотела.
Она возненавидела новый строй, лишивший ее всего, к чему она привыкла и без чего не желала обходиться. Поразмыслив, "дама треф" стала хироманткой и открыла тайный "салон предсказаний". В этой новой деятельности ей помогали навыки, приобретенные в предыдущие годы, умение быстро ориентироваться в человеческой психологии, слабостях и интересах. Новая профессия давала скромный, но верный доход. Но все-таки Матильде Казимировне было скучно.
А жизнь шла, и с каждым годом Матильда Стрижевская все больше ненавидела то новое, что каждодневно росло и укреплялось на ее глазах, за окнами ее комнаты, в городе и стране, в которой она жила. За эти годы Матильда Казимировна сильно изменилась, и в 1925 году, когда она внезапно, после многолетнего перерыва, встретилась со своим старым "патроном", она уже выглядела немолодой, грузной женщиной, гораздо старше своих лет.
И вот один из июльских вечеров 1925 года, короткий звонок в прихожей, и чей-то страшно знакомый, но позабытый голос спрашивает, дома ли Матильда Казимировна. Она выбежала, как девочка, в коридор и ахнула от удивления. Перед нею стоял "патрон", ничуть не изменившийся за эти годы - такой же подтянутый, сухощавый, спокойный, с тем же холодным, цепким взглядом.
- Здравствуйте, дорогая Матильда Казимировна, - произнес он таким тоном, как будто они виделись вчера. - Я искренне рад вас видеть.
- Здравствуйте, - радостно и даже чуть смущенно произнесла она и пригласила своего неожиданного гостя в комнату.
Они разговаривали долго, до поздней ночи.
"Патрон" сообщил, что он снова намерен обосноваться в Ленинграде и работать по старой специальности, в связи с чем очень рассчитывает на "даму треф". На этот раз он приехал уже с польским паспортом, но намерен хлопотать о переходе в советское гражданство.
Конечно, он подчеркнул, что по-прежнему работает для Германии и что, как он рассчитывает, фрау Матильда, как немка по крови, это оценит.
Так возобновилась работа Матильды Казимировны для германской разведки, и вновь ожила "дама треф".
Разумеется, в новых условиях было гораздо сложнее работать, чем в годы первой мировой войны. Но постепенно, используя частично свои новые знакомства в среде посетительниц "салона предсказаний", а также приобретая все новые навыки, "дама треф" восстановила свою старую репутацию.
Весною 1941 года, когда в ставке Гитлера уже лежал полностью разработанный и подписанный "вариант Барбаросса", "дама треф" получила новое важное задание: выяснить, в каком именно пункте Ленинграда сосредоточены продовольственные резервы города, каково примерно их количество, каковы каналы пополнения этих резервов и сроки их освежения. "Дама треф" принялась за работу. Среди ее посетительниц была одна женщина, муж которой работал в ленинградском торготделе как раз по линии продовольственных товаров. Через посредство этой молодящейся болтливой дамы, а также при помощи других своих связей "дама треф" выяснила, что продовольственные запасы города в основном сосредоточены в Бадаевских складах, а также примерно установила их количество.
Именно в это время ей было предложено выехать на несколько дней в Москву, а оттуда в Ясную Поляну для личной встречи с представителем гестапо, прибывшим в СССР под видом немецкого дипкурьера.
При этом в адрес Матильды Казимировны Стрижевской, в ее квартиру на третьей линии Васильевского острова поступила такая телеграмма:
"Дорогая тетя, мама очень больна хочет обязательно с тобою проститься. Выезжай немедленно. Валя".
Само собою разумеется, что никакой сестры в Москве у Матильды Казимировны не было; но такая телеграмма объясняла ее неожиданный выезд.
Перед отъездом "дама треф" получила от своего нового шефа (старый ее "патрон" уже несколько лет как покинул Ленинград) инструкции, как и где встретиться с тем лицом, которое хотело ее лично повидать.
В Москве "дама треф" покаталась на метро, несколько раз меняя маршруты, затем взяла такси, поехала на Курский вокзал и там взяла железнодорожный билет до Тулы. Приехав в Тулу, "дама треф" побродила по городу и, убедившись, что за нею никто не следит, села в автобус местного сообщения, направлявшийся в Ясную Поляну.
В этот будничный день в Ясной Поляне было мало посетителей, на что и рассчитывали организаторы этой встречи.
Приехав в Ясную Поляну и посетив музей-усадьбу А. Н. Толстого, "дама треф", производившая впечатление провинциальной учительницы, неторопливо направилась по шоссе к автобусной остановке. Вскоре на сравнительно пустынном шоссе появился автомобиль, который еще издали дал три коротких, заранее обусловленных сигнала. "Дама треф" подняла руку с видом женщины, просящей ее подвезти. Машина остановилась, распахнулась дверца, и "дама треф", услужливо подхваченная пассажиром машины, села в ее кабину. Автомашина сразу помчалась дальше.
Представитель гестапо, оказавшийся человеком средних лет в очках в позолоченной оправе, заговорил с Матильдой Казимировной по-немецки. Убедившись в том, что она именно та женщина, ради которой он совершил поездку в Ясную Поляну (такая поездка никого не могла удивить, так как многие иностранцы посещали Ясную Поляну), представитель гестапо подробно ввел "даму треф" в курс ее нового задания. Он сообщил ей все детали "операции Сириус", подчеркнув особое значение, которое придается этому заданию. Он сообщил ей все данные о личности Леонтьева, которые были известны, и поделился с ней разработанным в гестапо планом дальнейших мероприятий. Матильда Казимировна слушала очень внимательно и даже кое-что записала, разумеется, зашифровав эти записи.
План этот в первой своей части сводился к тому, что "дама треф" должна выехать в Челябинск, куда, по-видимому, на продолжительное время переехал Леонтьев, постараться там устроиться на завод, на котором он работал, и завязать с ним знакомство. Возраст "дамы треф" и ее открытое, добродушное лицо должны были исключить какие бы то ни было подозрения.
- А дальше, фрау Матильда, - сказал, улыбнувшись, представитель гестапо, - мы вполне рассчитываем на ваш опыт и ваши способности. Конечно, вам нужно действовать крайне осмотрительно, так как после несчастья с Крашке как сам Леонтьев, так и его работа находятся, несомненно, под самой тщательной охраной. Поэтому не очень торопитесь, продумывайте каждый свой шаг, каждое слово, каждую встречу.
Машина остановилась у густого леса, подходившего стеною к самому краю асфальтированного шоссе. Оно было пустынно в этот вечерний час, и новый знакомый "дамы треф" предложил ей погулять.
Они вышли из машины и пошли бродить среди сосен, ярко освещенных лучами заката. Они шли медленно, часто останавливаясь и отдыхая на полянах, ведя оживленный, но тихий разговор. "Дама треф" изредка нагибалась, чтобы сорвать весенний цветок, и, право, никому, кто видел бы в этой обстановке ее добродушное лицо, седые волосы и скромный костюм, не пришло бы в голову, что перед ним матерая, видавшая виды шпионка.
Уже синели сумерки, когда они вышли на шоссе к поджидавшей их машине. Сильный "мерседес-бенц" помчался по гладкой асфальтированной дороге, мягко и уверенно гудел его мотор.
Уже к ночи они подъехали к Москве, где "дама треф" вышла на пустынной заставе, простившись со своим спутником, вошла в почти пустой ночной трамвай и направилась на Октябрьский вокзал, где в два часа ночи села в почтовый поезд, отправлявшийся в Ленинград.
Через несколько дней, закончив свои дела, она выехала в Челябинск.
6. ЛЕОНТЬЕВ
Между тем конструктор Леонтьев, причинивший, сам того не зная, столько хлопот германской разведке, вернулся в Москву из Челябинска, куда он ездил в командировку. В Москву он приехал в том состоянии особого, радостного подъема, которое всегда приносит упорный труд, приближающийся к успешному завершению.
Да, успех явно определился, и после многих скрупулезных лабораторных проверок и испытаний новое орудие, сконструированное Леонтьевым, было запущено в производство на одном из челябинских заводов.
Выйдя из подъезда на Северном вокзале, Леонтьев сел в ожидавшую его машину и велел шоферу сначала заехать в институт, так как ему хотелось поделиться с директором положением дел в Челябинске.
Румяный, коренастый крепыш с открытым, чисто русским лицом и умным, внимательным взглядом вдумчивого исследователя, всегда ровный и сосредоточенный - таков был человек, являвшийся главным объектом "операции Сириус".
Сын паровозного машиниста, Николай Леонтьев еще в детские годы обнаружил недюжинные способности и стремление к технике. Частенько, поглядывая, как Коленька, единственный сын, целыми днями что-то строгает, клеит, пилит и сооружает, покойный Петр Николаевич, отец Леонтьева, только довольно крякал и весело подмигивал жене на старательного мальчугана.
С годами все больше дивился отец изобретательности сына. Каких только замысловатых игрушек он сам себе не мастерил!.. И особенно радовало Петра Николаевича, что в каждой игрушке проявлялась какая-то новая занятная выдумка, удивительная для десятилетнего мальчугана.
Коля рано научился читать и очень любил книгу. Мальчик был в меру шаловлив, совсем не походил на вундеркинда, и при всем том было в нем что-то такое, что отличало его от других детей: умение глубоко сосредоточиться, острая, настойчивая любознательность, желание все "пощупать своими руками", подробно разобраться в деталях вещи, вникнуть в ее свойства и особенности, достоинства и недостатки.
Петру Николаевичу очень хотелось, чтобы и Коленька со временем стал паровозным машинистом. Старик прямо не говорил об этом сыну, а начал постепенно приучать его к паровозу и даже в летние месяцы иногда тайком брал его с собой в рейс.
Но этак году на пятнадцатом мальчик заявил, что локомотив вообще машина отмирающая и будущего не имеет. Расстроился тогда Петр Николаевич, но виду не подал и спорить не стал.
После средней школы Коля заявил, что пойдет в вуз, и поступил в Ленинградский технологический институт.
Он окончил его с отличием, но отказался от аспирантуры и, к общему удивлению, заявил, что, теперь года на два пойдет к станку на завод. И в самом деле, добился своего: стал рядовым слесарем-сборщиком и через два года получил седьмой разряд.
Лишь после этого Леонтьев счел себя подготовленным для той деятельности, о которой мечтал еще с третьего курса.
Он поступил в тот самый институт, в котором работал и ныне.
За пять лет до этого он женился на молодой актрисе одного из маленьких московских театров, но года через два узнал, что жена обманывает его. Они разошлись, и Леонтьев с головой погрузился в свою работу, утопив в ней свое горе.
В институте он сразу окунулся в давно знакомую, родную атмосферу. Инженеры и лаборанты, работавшие под руководством Леонтьева, встретили его с радостью и поспешили доложить, что все оставленные им задания выполнены в установленные сроки.
Проходя в кабинет директора мимо вестибюля, Леонтьев заметил траурное объявление, вывешенное на доске приказов. Местком института с прискорбием извещал сотрудников о внезапной смерти вахтера товарища Голубцов а и о том, что его похороны состоятся на следующий день.
Леонтьев сразу вспомнил этого добродушного старичка, который не раз приходил к нему в кабинет и с трогательной непосредственностью справлялся о здоровье, настроении и делах. Леонтьев угощал старого чапаевца папиросами и отвечал, что со здоровьем все обстоит благополучно, настроение бодрое, а дела полегоньку двигаются.
- Я потому о делах справляюсь, - неизменно вставлял Петрович, - что сами видите - много врагов у нашего рабочего государства: не по душе, вишь, дьяволам, что мы сами своей жизни хозяева и уж до коммунизма малость какая осталась, так вот, на случай чего, надо кой-что и про запас иметь… Одним словом, по вашей части…
И он добродушно, но с оттенком почтительности чуть хлопал конструктора по животу и с непременным восклицанием "Башка! Душа радуется!" уходил из кабинета.