Где-то на севере погромыхивал гром, но тучи опорожняли свои чрева за Волгоградом, в степях, до Астрахани не дотягивали; здешние степи страдали от безводья. Земля ссохлась. Пыль, собиравшуюся на городских улицах, можно было поджигать, она горела, как порох.
Оганесов не заставил себя долго ждать - через несколько дней на базу ночью ворвались пять джипов. Напрасно часовой, стоявший в воротах, кричал, срывая себе голос: "Стой, кто идет?", "Стой, стрелять буду!" - на него, во-первых, никто не обращал внимания, а во-вторых, стрелять он все равно бы не осмелился. Приказа у него такого не было. В-третьих, часовой не знал, что из этого может получиться. А получиться могло так, что паренька этого, придушенного стальной удавкой, сбросили бы в воду и отправили плыть ногами вперед в Каспий. Время на улице стояло разбойное. Непростое время.
- Стой, стрелять буду! - надрывался часовой, с ужасом поглядывая на поваленные ворота, на полусбитый, похожий на огрызок зуба кирпичный столб, разрушенный мощным ударом одного из джипов, к носу которого был привинчен "страус" - прочное гнутое приспособление.
Впрочем, столб этот был совсем свеженький, поставили его недавно, два дня назад, он не успел еще толком высохнуть, окаменеть, поэтому джип и снес его так легко.
Разглядев это, часовой, оглушенный, смятый суматохой, занявшейся во дворе, едва не заплакал. Ведь наезд джипов на территорию воинской части в его понимании можно было сравнить лишь с нападением фашистской Германии на Советский Союз.
- Стой, кто идет? - закричал он вновь, не контролируя себя и не слыша того, что кричит. - Стой, стрелять буду!
Наконец его услышали, один из джипов развернулся в сторону несчастного часового, осветил фарами. Из джипа выскочил дюжий, с гладко выскобленным затылком и с хриплым сивушным дыханием молодец и, прикладывая ладонь ко лбу словно былинный богатырь, подступил к часовому, стараясь получше рассмотреть, что это за Змей Горыныч осмелился кричать.
- Стой, стрелять буду! - отчаянно завопил часовой. Был он пареньком в своей вологодской деревне, наверное, храбрым, хвосты коровам скручивал не задумываясь, по-рейнджерски бесстрашно, и девчонкам подолы пробовал задирать, а потом, когда уже ничего не получалось, готовно подставлял им под удар физиономию, терпел, но здесь, на воинской службе, он еще не освоился, и вот - совсем сплоховал, пропустил на территорию воинской части моторизованную банду и запаниковал.
- Стой, стрелять буду! - вновь просипел он смято, голос у него разом исчез, растворился внутри, нырнул в желудок, и он ткнул стволом автомата нависшего над ним бандита.
Бандит ухватился пальцами за ствол калашникова - раз предлагают ему автомат, значит, надо его брать - и ловко вывернул оружие из рук часового.
Лишившись автомата, вологодский паренек не выдержал, прижал руки к лицу и заплакал: он знал, что может быть за потерю оружия на посту. За это могут и судить. Хотя вряд ли… Время ныне такое.
Он отполз в сторону, присел около разрушенного столба, на котором висели сбитые ворота, и притиснулся к нему спиной. Бандиты не обращали на него внимания, вели себя степенно, без суеты, они считали себя хозяевами этой земли и вели себя как хозяева.
- Ну что, спалим главную постройку, что ли? - услышал часовой чей-то трубный вопросительный бас. - Пара канистр с бензином у меня в джипе есть. Взял на всякий случай.
- Зачем? Нам эта постройка еще пригодится. Вояки отсюда все равно уйдут, а мы останемся.
- Тогда давай пару гранат в окно кинем!
- И это не надо делать. Потом помещение ремонтировать придется. Оганесов тебе за гранаты ноги из задницы выдернет.
- Но что-то же сделать надо! Нужно же показать погранцам, что они - никто, а мы - все!
- Погоди, дай малость головой потумкать. Надо покорежить всю технику, что стоит во дворе, - это р-раз…
Он не успел договорить. На крыше штабного дома загорелся прожектор, рассек пространство острым лучом, от него даже воздух задымился, а по пыли, по земле, по вывернутым из преисподней ломаным кускам грунта побежали колючие искры, в следующую секунду с крыши же коротко и злобно гавкнул пулемет. Несколько пуль всадились в землю рядом с джипами, взбили горячие светящиеся облачка.
- С-сука! - встревоженно заорал человек, который только что, "потумкав головой", предлагал покорежить старую грузовую машину - единственную "тягловую" силу в хозяйстве бригады, работающую на расчистке двора. - С-сука!
Пулемет ударил вновь, на этот раз очередь была длиннее, прицельнее, пылевые светящиеся столбики взбились у самых ног налетчиков.
Старший из прибывших "быков" - человек с хриплым голосом, бригадир, вскинул руку с зажатым в ней пистолетом, трижды выстрелил, целясь в прожектор и все три раза промазал. Пулемет загавкал опять.
- Он нам все машины покрошит! - закричал кто-то, давясь собственным криком, испугом, воздухом, будто плохой едой. - Уходить надо!
- Уходим! - незамедлительно скомандовал бригадир. Пообещал с угрозой: - Но еще вернемся!
Налетчики торопливо попрыгали в машины: пулемет - штука серьезная, если начнет сечь - капусту из них нарубит запросто. Напороться на такую грозную дуру они не рассчитывали. Джипы взревели моторами и один за другим понеслись со двора. Из окна последней машины был выброшен отнятый автомат.
Через полчаса на своей старенькой "Волге" приехал комбриг Папугин. Походил по слабоосвещенной территории базы, задумчиво похмыкал в кулак.
- Ладно, - наконец сказал он. - Все это мы восстановим. Потери наши невелики.
Поднялся наверх, на второй этаж, где находился дежурный - старший лейтенант Чубаров. Его сторожевик стоял пока в затоне - не было горючего, да и главный двигатель "семьсот одиннадцатого" требовал переборки. Папугин выслушал доклад и брюзгливо зашевелил ртом:
- Ты чего же такую стрельбу поднял? Да еще из пулемета! Разве телефона нет, чтобы вызвать подмогу из милиции?
- Телефон обрезан, товарищ капитан первого ранга.
Папугин невольно крякнул.
- А радио на что?
- Выход по радио у нас только на корабли.
- Разве в милицейскую волну мы не можем вклиниться?
- Нет. Мы не знаем их частот.
- Надо договориться с управлением внутренних дел…
- Они свои частоты меняют едва ли не каждый день. Бандиты пеленгуют милицейские каналы, поэтому смена там происходит на каждой "утренней линейке".
Комбриг снова крякнул.
- На израсходованные патроны составь, Игорь, акт, - сказал комбриг. С Чубаровым он был на "ты" и по имени: хорошо знал его отца, также капитана первого ранга, умершего несколько лет назад в Баку. - Списать их надо по всей форме.
- Есть составить акт на израсходованные патроны! - Чубаров весело вскинул руку к козырьку.
- Этот Оганесов нас в покое, похоже, не думает оставлять. Поступить с ним так же, как он поступил с нами? - Папугин озадаченно зашевелил губами. - С бандитами по-бандитски? Никто нас не поймет.
- А если разобраться с ними втихую?
- Тоже не пойдет. Но что-то придумать надо…
Рафик с экипажем из двух человек - капитан-лейтенанта Мослакова и мичмана Овчинникова - продолжал нестись на юг. Под колесами повизгивала дорога, жаркий ветер, врывавшийся в окна, обваривал щеки. Часа через два, на Дону, решили устроить рачий обед.
- Главное сейчас, дядя Ваня, найти какой-нибудь скромный сельский магазинчик, где продается дешевое холодное пиво, - Мослаков оторвал руки от руля, хлопнул ладонью о ладонь. - Ах, какая восхитительная вещь - раки с пивом. Это же явление! Диво природы! Жаль только, в русской литературе ракам отведено слишком мало места.
- Паша, мне, честно говоря, как-то все равно, много места или мало.
- Не скажи, дядя Ваня!
- Мне больше по душе, Паша, вкус самих раков и пива, чем вкус отечественных литпроизведений… Литр-произведений. Извини меня, старого дурака, за умственный примитивизм.
Мослаков не обратил на признание мичмана никакого внимания.
- Жалко мы до моей родной деревеньки не дотянули. Вот там бы мы пообедали славно. И молока парного испили бы. В мою бытность в здешней деревне, когда я был вот таким вот, - Мослаков оторвал от руля одну руку и притиснул ее к полу, - парное молоко днем привозили в деревню прямо с пастбища. У нас были коровы-симменталки, они доились три раза на день и молока каждый раз давали по ведру.
Проселки делались все пыльнее и уже, погода - все жарче.
- Дон здесь, насколько я помню, совсем рядом. Где-то в кустах прячется, - произнес Мослаков жалобно. - Посмотри-ка там по карте, дядя Ваня.
Мичман взял на себя роль штурмана и теперь время от времени доставал из бардачка карту и поглядывал на нее с видом опытного полководца, нисколько ни боясь заблудиться.
- Скоро, Паша. Терпи.
Дорога пошла в гору. Подъем был длинный, ровный, скучный. Ни одного деревца, за которым можно было бы спрятаться, ни одной тени. После десятиминутного подъема последовал спуск - такой же длинный и нудный, как подъем. Ногу с педали тормоза снимать было нельзя - понесет.
Мослаков ощущал, что не только снаружи, но и внутри становится жарко: с нами всегда происходит нечто подобное, когда мы подъезжаем к родным местам.
Впрочем, до родных мест Мослакова было еще далеко - километров сто.
Перед тем как попасть в родные пенаты капитан-лейтенанта, они еще сумеют омыть свои чресла в тихом Дону. Невольная улыбка расплылась по лицу Мослакова.
В конце пологого спуска поблескивала своими небольшими неподвижными омутцами речушка, через речушку был перекинут неширокий деревянный мост - две машины на нем разъехаться не могли. Запас имелся только в длину, на случай половодья, когда вода делается бешеной, залезает даже на закраины оврагов и макушки бугров. За мостом в жаре затихла сонная деревня. От крыш домов поднималось струистое дыхание.
- Не твоя ли это деревня, Паш? - спросил мичман.
- Нет. Но скоро будет моя.
Мост был перекрыт: стоял кран с опущенной стрелой - впрочем, стрела была опущена с заделом, рафик во всяком случае, мог проскочить под ней. Рядом с автокраном, прочно впаявшись ногами в дорогу, стояли три дюжих молодца и с нескрываемым интересом смотрели на приближающуюся машину.
- Приготовься, дядя Ваня, - предупредил Мослаков мичмана. - На всякий случай.
- Я готов, Пашок, - тихо отозвался тот. - Как ты думаешь, что это?
- Обыкновенный деревенский рэкет. Суверенитета малость хлебнули людишки и отравились.
- Что, драка будет?
- Не знаю. Знаю одно, дядя Ваня, - будем прорываться.
Рафик мягко подкатил к "крестьянской заставе".
Мослаков мельком глянул на лица трех разбойников и будто бы сфотографировал их - в мозгу они теперь будут сидеть прочно, на любой очной ставке даже через два года он узнает их. Самый опасный и самый приметный из тройки - тот, что, засунув руки в карманы дешевеньких спортивных штанов, украшенных лампасами, стоял посредине: рыжий, с блестящими зубами из нержавейки, с потным маленьким носиком и угрюмыми, неопределенного цвета глазами, плотно, как два штыря, всаженными в череп. Те, что стояли по бокам от рыжего, особой опасности не представляли. Это были подмастерья.
Рыжий тем временем совершил некое театральное действие, которое незамедлительно произвели и оба его напарника: вытащил из карманов руки и шагнул в сторону. Позади него оказался огромный, будто столб, врытый в землю, лом. Рыжий стоял, прислонившись к нему спиной, как к столбу.
Хоть и не был рыжий гигантом, но справился он с ломом легко - играючи, будто щепку, выдернул его и всадил в землю перед собой. Картинно оперся на лом.
Потом положил на него один кулак, сверху пристроил другой, а еще выше водрузил свой подбородок - получилась этакая сложная строительная конструкция.
Капитан-лейтенант высунул голову из кабины рафика, встретился глазами с рыжим.
- Что, ребята, здесь мы не проедем?
Рыжий качнул головой:
- Не проедете.
- А в обход?
- И в обход не проедете.
В это время с горки, от домов, к рафику уже побежал народ. Минут через пять эти люди будут здесь, начнут разбирать машину на гайки, на заклепки, на железный лом. Мослаков посмотрел в ту сторону и вздохнул:
- Может, вам водки дать? На всю деревню? Или откупного заплатить?
Рыжий оживился, оторвал подбородок от лома:
- Давай водку!
- Иди сюда! - позвал его Мослаков.
Поддернув штаны и ухмыльнувшись довольно, рыжий подошел, засунул голову в кабину. Из кабины черным немигающим зрачком на него смотрело дуло пистолета, который держал в руке мичман.
- Такой водки мы можем найти на всю вашу суверенную деревню, - сказал Мослаков. - На всех жителей. До единого.
В глотке у рыжего что-то громко булькнуло.
- Не надо, - с трудом проговорил он.
- Ить ты… Что же ты, кореш, так быстро меняешь свою точку зрения и отказываешься от бакшиша? Таможня тебе этого не простит, - Мослаков усмехнулся, достал свой пистолет, выбил из него обойму.
- Не надо, - моляще проговорил рыжий, задышал хрипло, с перебоями.
Мослаков выколупнул из обоймы один патрон, верхний - новенький, нарядный, протянул его рыжему:
- Держи, приятель! Проделай в этом патроне дырочку и повесь себе на шею. Вместо амулета. Эта пуля была твоя. Понял?
Рыжий с громким всхлипом втянул в себя воздух. Он неотрывно, не мигая, будто загипнотизированный, смотрел на пистолет, губы у него задрожали, в маленьких глазах возник страх.
- А теперь пошел вон! - скомандовал ему Мослаков, и рыжий, продолжая пришлепывать дрожащими губами, отвалился от рафика, беззвучно соскользнул в сторону и побежал, взбивая сандалетами облака пыли - прочь, прочь, прочь от этих страшных людей!
Мослаков резво взял с места, из-под колес машины с грохотом полетела щебенка. Парни с ломами, увидев, с каким проворством шарахнулся от рафика их предводитель, поняли, что для этого есть основания, и поспешно отступили в сторону.
Через пять минут деревня осталась позади.
- Как она хоть называется, эта латифундия, дядя Ваня? - Мослаков стер со лба пот. - Не обратил внимания на вывеску?
- А у нее и вывески-то нет.
- Вот так всегда. Как только за разбой принимаются, так фамилий своих начинают стыдиться. Хлебнула деревня суверенитета и захмелела, бедная, - Мослаков зло покрутил головой. - Ну и ну! Неумытая Россия!
Мичман невольно крякнул: лично он воздерживался от таких определений.
- Это не я придумал, - сказал Мослаков, - это классик. С него и спрос.
- Воинственная деревня! - мичман крякнул вновь. - Давно не видел таких остолопов. А все дело в двух-трех дураках типа этого рыжего. Его надо было бы пристрелить - и все. Деревня сразу бы стала иной.
- А вот насчет пристрелить - нельзя. Только по решению суда.
- А вот, а вот… - недовольно проворчал мичман, - так мы и свалимся в преисподнюю. Вместе с этим навозом.
Следующая деревня была чистенькой, мирной, будто бы из другого мира, народ в ней жил добродушный, бабульки с приветливыми лицами кивали со скамеечек - тут было принято обязательно здороваться с незнакомыми людьми. По дороге бродили дородные индюки и тоже кивали, Мослаков расслабился, на взгорке остановил рафик. Выпрыгнул из него и сладко, с хрустом потянулся, похлопал ладонью по рту:
- Не выспались мы с тобою, дядя Ваня!
Вдруг в поле зрения ему попало невысокое деревянное здание, выкрашенное голубой краской, с белыми наличниками на окнах. Над входом светилась яркая жестяная вывеска.
- Ма-га-зин, - вслух прочитал Мослаков и вприпрыжку, словно бы вспомнив собственное детство, бросился к нему.
В магазине - вещь совершенно невероятная по деревенским понятиям - было пиво.
- "Жигулевское"! - восторженно выдохнул Паша и одарил продавщицу самой лучшей из своих улыбок.
Та, курносенькая, конопатая, милая, даже глаза от этой яркой улыбки потупила.
- И без всяких талонов? - не веря спросил Мослаков.
- Без всяких талонов, - подтвердила продавщица.
- Бери сколько хочешь?
- Бери сколько хочешь.
- Мама мия! А мы тут проезжали мимо одного села, так там даже одеколон продают по талонам и только в определенное время. На дверях магазина висит объявление: "Продажа одеколона питьевого - с двух часов".
- Глупость какая!
- Я тоже так полагаю.
Продавщица кокетливо стрельнула глазами в Пашину сторону. Мослаков сделал вид, что этого разящего выстрела не заметил.
- И холодное пиво тоже есть?
- В меру холодное, - ответила продавщица, - не из холодильника, а так… из темного угла. Но в том, что оно не горячее, - ручаюсь!
Паша не выдержал, вкусно почмокал губами.
- Вы не представляете, какое вы солнышко! Десять бутылок, пожалуйста! Похолоднее! И буханку хлеба в довесок.
Так все деньги, заработанные на подвозе пассажиров, на пиво с хлебом и ушли.
- Эх, на колбасу не хватило! - мичман понурился.
- Дядя Ваня, не журись. Будет кое-что и почище колбасы. Соль у нас есть?
- Есть.
- Знаешь, как это вкусно - навернуть черняшечку с солью и запить пивом… А?
- Знаю. Только не забывай, Паша, у нас еще в машине ведро раков парится, - сказал мичман, когда они вышли из магазина.
- Раки - это дело серьезное. - Голос у Мослакова сделался озабоченным. - Чувствую, до моей родной деревни мы их не довезем. Дай-ка мне карту, дядя Ваня.
Напевая что-то веселое, капитан-лейтенант поводил пальцем по карте и объявил:
- До Дона примерно двадцать километров. Там мы и сделаем привал, переждем жару. А в деревню мою мы поедем вечером, по холодку. Ночью подъедем к Волгограду. Завтра во второй половине дня будем в Астрахани.
- Тьфу, тьфу, тьфу! - мичман огляделся в поисках деревяшки, но ничего деревянного не нашел и постучал себя пальцем по голове. - Не загадывай, Пашок!
Воздух у Дона, в низине, был совсем раскаленным, в нем, казалось, плавилось все - и вода, и рыба, и воздух, и края горячих берегов. Мир походил на одну огромную домну.
Мослаков привычно подогнал машину к самой воде - едва радиатором в нее не залез, сдернул с ног кроссовки и, как был, в джинсах, в футболке, прыгнул в воду, погрузился в нее с головой, вынырнул и застонал от удовольствия.
Он все умел делать заразительно, капитан-лейтенант Мослаков - умел заразительно смеяться, заразительно купаться, заразительно есть, заразительно танцевать, заразительно петь. Мичман даже заерзал на горячем сиденье от нетерпения - так ему захотелось в воду.
В конце концов он не выдержал и, не дождавшись Мослакова, нарушил воинскую инструкцию: скинул с себя одежду и голяком, мелькая незагорелыми ягодицами, бросился в Дон. Поплыл.
- Улю-лю-лю-лю! - восторженно прокричал ему вслед Мослаков.