* * *
В Москву Арефьев прибыл в середине октября, начальник уголовного розыска, отправлявший группу Арефьева в командировку, уже давно был на фронте, новый начальник отдела, выслушав доклад Арефьева об уничтожении банды Остапа, долго пытался найти какие-то документы, потом махнул рукой:
- Ладно, я думал, ты на фронте давно, потом разберемся. Тут разнарядка: три человека от нашего отдела - в особый отдел армии. Ты как, не возражаешь?
- Если это на фронт, не возражаю.
- На фронт, не на фронт, не знаю, документы получишь в кадрах, приказ я сегодня подпишу. Давай, давай, дорогой, тут головняка столько…
Арефьев спустился в дежурку. Усталый сержант, дежурный по отделу, налил ему кружку крепкого чая. Пока он пил чай, поступило три звонка - два ограбления и убийство. Дежурные группы работали практически без отдыха.
- И так каждый день. Квартиры взламывают, народ из города бежит, все ценное с собой, их в подворотнях и на вокзалах режут. Уже расстреливаем на месте, по указу, если с поличным, а толку… Так что, считай, тебе повезло, лейтенант, на фронте, наверное, легче.
Только сутки пробыл Арефьев дома, рассказал все, выспался и убыл по новому месту службы. Особистом в заградотряд, который срочно направлялся в район Можайска для фильтрации личного состава и формирования из бойцов частей для обороны Москвы. По городу ползли слухи о том, что войска под Москвой отступают и немцы вот-вот начнут штурм города. Об этом ему рассказала мать. Он отшутился и не поверил.
На самом деле было еще хуже. Войск под Москвой для ее обороны не было вовсе. В этом Владимир убедился, когда получал инструкции в особом отделе "группы войск генерала Рокоссовского", как условно называли будущее войсковое соединение, которое и должно было любой ценой удержать врага на так называемых "дальних подступах" к столице. Передовые группировки немецких войск по сути беспрепятственно двигались к Москве и были уже в ста сорока - ста шестидесяти километрах. Немцы просто не поверили, что путь на Москву открыт. Они педантично подтягивали резервы, готовились к следующему броску, который стал бы, по их мнению, завершающим. Они невольно сделали паузу, которая нужна была Жукову и Рокоссовскому как воздух. Резервы из глубины России не успевали, необходимо было заткнуть огромную дыру, образовавшуюся во фронте прямо перед столицей, туда бросили все, что было. Даже самое ценное для армии - курсантов военных училищ Москвы и Подольска. Прошедшие подготовку будущие офицеры легли навсегда в промерзшие, выдолбленные наспех окопы с винтовками и гранатами против авиации и танков.
Немцы, уничтожая очаги сопротивления, теряли время, но не теряли свою живую силу. Потери наших войск были просто несопоставимы с потерями врага. Это были не плановые оборонительные потери, расписанные в академических учебниках, это были катастрофические потери при поражении. Поэтому немецкое командование и объявило на весь мир о взятии Москвы как о свершившемся факте.
Поспешили немцы, поторопились, в России так нельзя. Россия имеет необычайное качество - в самых тяжелых ситуациях находить силы для борьбы, и когда противник уже расслабленно предвкушает победу, он получает по зубам. Получает так, что еле уносит ноги с этой земли. Так было много раз в истории, даже в той, которую не укрывали, сжигая старославянские рукописи, немецкокровные российские императоры Романовы.
Германский Генштаб, состоявший из опытнейших военных, в отличие от пропагандистской кампании Геббельса, гнавшей армии вермахта вперед, с тревогой ожидал наступающих морозов, зная, что войска не имеют зимнего обмундирования, танки не приспособлены к боевым действиям в условиях русских морозов, запасов зимней солярки просто не существует. Об этом даже пытались доложить Гитлеру, но доклад не прошел дальше канцелярии рейхсминистра пропаганды. Зимовать армии должны в Москве - таков был категоричный приказ фюрера. И это была ошибка.
Владимир попал на сборный пункт под Можайском. Его определили на прием и проверку задержанных, выходивших из окружения на этом участке фронта. Установление личности, анализ документов на подлинность - штука не простая. Этому он обучался еще на спецкурсах школы милиции, что очень пригодилось ему сейчас. Главная задача - проверяя всех выходивших из окружения и отступавших солдат и офицеров, не пропустить вражескую агентуру, предателей и дезертиров. Выявлять всех подозрительных и задерживать до полного выяснения личности и всех обстоятельств. При этом максимально оперативно обрабатывать документы, устанавливать личности при их утере и… отправлять и отправлять на формирование новых воинских подразделений, которые должны были немедленно уходить на оборонительные рубежи, которые день и ночь строили под огнем и бомбами тысячи женщин, стариков и детей.
Получалось, что немцы перемалывали наших солдат значительно быстрее, чем их успевали отправлять на фронт. Эта мысль сверлила мозг Владимиру, но он понимал, что она опасна и поделиться этим ни с кем было нельзя. Просто поговорить. Что же происходит? Он пытался понять это во время допросов солдат и офицеров, нескончаемым потоком идущих через его кабинет. Но это была трудная задача. Мало кто знал правду. А кто и знал, молчал, кому охота голову подставлять под пули. За распространение паникерских слухов - тоже трибунал. Расстреливали дезертиров и паникеров рядом, в овраге. Там их раздевали до исподнего и стреляли в затылок. Шинели, сапоги, ремни и форму тут же упаковывали в тюки и увозили. Недалеко, в здание фабрики, где эту одежду стирали, чинили, и она выдавалась другим солдатам, кому могла еще послужить. Все происходило обыденно и не вызывало никаких эмоций. От этого Арефьеву, только что приехавшему из Москвы, было не по себе. Его просто жуть брала. На следующий день он подал рапорт с просьбой о переводе в строевую часть, на фронт.
Владимир долго сидел у штабного блиндажа. Ждал, думал, его вызовут и откажут в переводе. Как ни странно, его рапорт начальник подписал молча, не задав ни единого вопроса. Он просто посмотрел внимательно в глаза Арефьеву и подписал бумагу. Наверное, он понял, что этому лейтенанту лучше быть на фронте, здесь он не сможет. Когда Арефьев выходил из кабинета начальника, навстречу попался знакомый офицер связи особого отдела.
- Привет, лейтенант, держи ориентировку.
- Благодарю, не пригодится, получил назначение на фронт, - улыбаясь, ответил Владимир.
В тот момент он даже и предположить не мог, что протянутая ему бумага была ориентировкой по розыску трех особо опасных преступников - одного по кличке Вангол и двух с ним неизвестных. На листе бумаги он увидел бы сильно искаженное некачественной печатью фото Вангола и рисованные портреты двоих мужчин, даже отдаленно не напоминающих ни его, ни Макушева. Но он с улыбкой отклонил протянутую ему бумагу и остался в счастливом неведении.
К вечеру Арефьев был уже зачислен в одну из пехотных рот командиром взвода и убыл в расположение части. Какова же была радость Арефьева, когда доклад о прибытии у него выслушивал не кто иной, как капитан Макушев, недавно назначенный командиром роты полка, формировавшегося из бывших заключенных. Они дружески обнялись.
Макушев остался с людьми из эшелона еще во Владимире, где шло формирование полка, там после беседы с замполитом полка майором Безруковым и был зачислен в этот полк командиром роты. На подготовку и обучение людей ушло две недели, таков был приказ. Но и этот приказ был нарушен самим командованием - через десять дней они были брошены на защиту Москвы в район Волоколамска. Другого резерва не было, и затыкать образовавшуюся дыру пришлось их недоукомплектованному ни людьми, ни оружием полку. По разведданным, немцы были уже в двадцати километрах от реки Рузы, единственного естественного препятствия в этих местах. Как сообщала разведка, немцы двигались моторизованными колоннами исключительно по дорогам. Пешим строем, выгрузившись на каком-то полустанке, полк выходил на рубеж обороны, занимая позиции по восточному берегу Рузы. Никаких оборонительных сооружений, кроме местами плохонького, промытого ручьями эскарпа, подготовлено не было.
- И на том спасибо, - стоя на берегу, медленно проговорил комполка подполковник Зарубин.
Собрав командиров батальонов и рот, он распределил прямо на местности участки обороны каждого подразделения. Двое суток шли фортификационные работы, роты закапывались в землю. Макушев и Арефьев никогда не руководили такими работами, они понятия не имели, как нужно это делать. Среди командиров взводов и отделений было несколько фронтовиков, вернувшихся в строй после ранений. Вот они и руководили этими работами. Блиндаж штаба батальона еще не был готов, когда на том берегу реки появились немцы.
Они подходили к реке по дороге, мост на реке был давно взорван неизвестно кем, возможно, немецкими диверсантами, а может, нашими, поэтому им предстояло форсирование Рузы. Река еще не покрылась льдом, виднелись только забереги. Вода темной полоской рябила посредине, деля землю на нашу и уже не нашу. Немцы не стреляли. В некоторых местах, спустившись к реке, они выходили из машин и громко разговаривали, показывая на наш берег. Голоса были хорошо слышны, и было понятно, что они обсуждают. Потом подъехала автомашина с громкоговорителем, и из него полилась песня Руслановой "Валенки", пластинка была сильно заезжена, потому голос Руслановой похрипывал, но этого никто не замечал. После песни немецкий диктор, коверкая русские слова, предложил русским солдатам и офицерам сдаться, сложить оружие и разойтись по домам, где их ждут жены и дети. Коммунистов, комиссаров и евреев обезоружить и сдать немецким войскам за вознаграждение. Скулы сводило от желания заткнуть эту пасть, но приказа стрелять не было. Поговорив несколько часов, передатчик уехал и на следующий день работал на позициях соседей. Те долго не терпели, Русланову послушали и жахнули из сорокапятки точно в грузовик. Отговорился, жаль, "Валенки" больше не послушать…
Позиции ночью замело свежим снежком и тем самым замаскировало. Немцам даже с воздуха - низкая облачность спасала - трудно было понять систему оборонительных сооружений, тем более что их практически не было. Комполка Зарубин не понимал, как держать оборону без артиллерии, без тылов, без… без… без… На этот вопрос ему ответил комдив Панфилов, заглянувший по-соседски на чашку чаю.
- Делайте вылазки, бейте его из засад на дорогах, он по лесу не ходок, чего его ждать, пока попрет. Создавайте боевые группы - и за реку, он совсем обнаглел, против нас на десять - двенадцать километров немцев практически нет. Только по дорогам и деревням. Дороги минировать и засады, а деревни жечь надо. Лишать их теплого крова. Жалко деревни, но надо! Немец без теплых подштанников в окопах сидеть не сможет. Подумай, подполковник.
При этой встрече присутствовал Макушев, он как раз находился в штабе. Ему понравилось то, о чем говорил Панфилов, и сразу захотелось создать боевую группу в своей роте.
- Действуй, капитан! - одобрил его комполка.
Через два дня Макушев лично повел группу на боевое задание. В нее вошли отобранные из числа добровольцев солдаты, сорок один человек. Для этой группы тыловики где-то добыли белые маскхалаты и лыжи. В ночь они ушли. В десяти километрах, в деревне Выселки, были немцы. Напасть и уничтожить врага и боевую технику - такую ставил задачу комполка Зарубин капитану Макушеву. Ночью подошли к деревне, заложили мины на выезде, сняли тихо часовых, дремавших около машин, и пошли по хатам. Более ста гитлеровцев было уничтожено в том бою, сожгли несколько автомашин, назад ехали на немецком грузовике. Немецкий офицер, захваченный в плен, спал непробудно в кузове под ногами. Он проснулся и пришел в себя только в наших траншеях. Накануне он праздновал свой день рождения и пил русскую водку - самогон. Ему было плохо, и он никак не мог понять, что он в плену. Когда понял, ему стало еще хуже. На допросе он вел себя с достоинством, отказавшись отвечать на вопросы. Когда его вывели на бруствер и за его спиной клацнули затворы винтовок, он повернулся и закричал:
- Хайль Гитлер!
"Вот сука, на испуг его не возьмешь", - подумал тогда Макушев и дал команду конвоировать немца в штаб дивизии.
- Там спецы из тебя дух-то выбьют, запоешь, гад.
Деревню Макушев жечь не стал. В каждой хате были люди - старики, женщины, дети. Что с ними станет, если жечь? Зима на дворе. В штабе об этом не спросили, а за смелую вылазку похвалили. Сам Рокоссовский пожал ему руку, наградное представление, сказал, подпишет. Перед этим он подписал расстрельный приказ по дивизии. Двое самострелов были расстреляны перед строем. Это видел и пленный немец, он цокнул языком и сказал что-то по-немецки. Рядом был переводчик, и Макушев спросил его о том, что сказал пленный обер-лейтенант.
- Он сказал: "Все напрасно, перед смертью не надышишься".
- Это он про себя?
- Нет, думаю, это он про нас.
- Ни хрена. Это он ошибается…
- Он абсолютно уверен в скорой победе Германии и в том, что наши с тобой дети будут рабами его детей.
- Чё, ему голову свернуть! - угрожающе двинулся к немцу Макушев.
- Оставь, капитан, она у него и так повернута. Другим сворачивай, эвон их сколько прет. А этот отвоевался, поедет лес валить. Там ему объяснят, в чем его ошибка.
Немецкий гауптман Кранке действительно поймет, в чем была его ошибка, только там, в лагерях, в Сибири, когда увидит, как необъятно велика Россия. Какие просторы Русской земли еще вообще не тронуты и не раскрыты. Когда ему, идущему в длинной колонне пленных через затерянную в лесах деревню, протянет кусок хлеба русская пожилая женщина, может, потерявшая уже своих сыновей в этой войне. И он возьмет этот хлеб и скажет по-немецки "спасибо". В это мгновение в его мозгу что-то перещелкнется, и он вдруг поймет, как он ничтожен и слеп и как велика эта незнакомая ему женщина. Его охватит боль стыда и ужас за всю им прожитую уже жизнь. Ему захочется встать перед ней на колени и попросить прощения, и он сделает это, но сделает значительно позже. И она утрет слезы и улыбнется ему. И только тогда ему станет легко и спокойно.
Макушев возвращался к себе на штабной полуторке, которая была загружена боеприпасами. Выехали утром, затемно, но задержались из-за поломки, и уже на подъезде к тылам полка несколько "мессершмиттов" атаковали их. На проселочной дороге, изрытой воронками, грузовик перевернулся. Макушев был ранен осколком в плечо и руку, сильно ушибся при падении из кузова. Его подобрали разведчики, возвращавшиеся с задания, и довезли до санбата.
Майора Краскова вызвали в разведуправление Генштаба РККА прямо из штаба дивизии. Комдив руками огорченно развел. Только дела наладились… Он был очень доволен работой своего нового начальника дивизионной разведки: редких качеств человек и талантливый организатор. Жаль терять таких военспецов; попробовал удержать было через штаб армии, но его даже не выслушали до конца - приказ есть приказ, да еще из Москвы…
С осени его перебрасывали из одной дивизии в другую, разведка в ходе лета - осени сорок первого года несла огромные потери. Кадровые офицеры были на вес золота, поэтому срочный вызов Краскова в Москву мог значить только одно: очередной перевод куда-нибудь латать дыры. Иван Иванович был недоволен, он был человек основательный и привык доводить начатое дело до конца. Бесконечные перемещения не позволяли этого. Он уже высказывал свою точку зрения по этому вопросу своему начальству, но получил только назидательное: "Куда партия пошлет, там и служи!"
Однако на этот раз Иван Иванович ошибся. Его арестовали. Прямо на проходной обезоружили и повели в один из следственных блоков третьего отдела управления. Через полчаса ожидания в стоячей камере, есть такие каменные стоячие гробы, его повели на допрос.
- Курсанта школы разведуправления Игоря Сергеева, конспиративное имя Вангол, вы курировали? - вежливо задал вопрос полковник О ГПУ, сидевший за обитым железом столом в небольшой комнате без окон.
- Так точно, курсант Вангол - один из лучших по всем показателям разведчик-диверсант, в составе разведгруппы особого назначения пропал без вести в июне - июле этого года.
- Объявился ваш "без вести пропавший". И очень далеко от линии фронта. Ваш воспитанник курсант-диверсант - дезертир и особо опасный преступник. Поэтому у нас возник вопрос: как это вы, кадровый разведчик с большим стажем, не разглядели врага? Не просто не разглядели, а обучили его всем премудростям диверсионной работы, сделали его, как вы сами признаете, одним из лучших. Каким образом это произошло? Что вы можете пояснить по этим вопросам, Красков?
- Ничего, пока не ознакомлюсь с материалами, свидетельствующими о том, что вы мне сказали, полковник, - твердо ответил Иван Иванович, прямо глядя в глаза полковнику.
Полковник долго, изучающе смотрел на стоявшего перед ним седого майора разведки, затем, ухмыльнувшись, ответил:
- Хорошо. Вот материалы дела. Особо секретно. Даю вам полчаса на ознакомление.
Он встал из-за стола, оставив на нем тонкую папку с документами, и вышел из комнаты.
Майор прошел за стол и сел. Он спокойно придвинул к себе и открыл папку. Через полчаса полковник вернулся, в руках он нес планшет, ремень и портупею с пистолетом Краскова.
- Сидите, майор.
Он прошел и положил принесенные с собой вещи майора на стол перед ним.
- Давайте без сантиментов. Как вам стало ясно из материалов дела, речь идет об особо важных государственных интересах. Хотя, как вы понимаете, в основе лежат предположения и косвенные улики, однако одно только то, что фигурантом дела является хорошо подготовленный сотрудник вашего ведомства, а это неоспоримо, требует тщательной проверки предположений. Это не только обоснованное логически, необходимое следствие, это прямой приказ оттуда. - Он указал пальцем вверх. - Только что поступила директива от самого Лаврентия Павловича поручить дальнейшее следствие по этому делу именно вам, майор.
Полковник ухмыльнулся.
- Вы, так сказать, его породили, вам его и, так сказать… все инструкции по полномочиям вот здесь. - Он вытащил из френча сложенный вчетверо лист бумаги и положил на стол. - Так что желаю успехов.
Полковник небрежно козырнул и, резко повернувшись, вышел из комнаты.
Конвоир, который привел майора, заглянул в комнату и спросил:
- Я вам нужон?
- Конечно нужон! Кто меня из этих катакомб выведет?