Тот взглядом показал в темный угол. Там под шинелью лежало тело ротного, старший лейтенант погиб в этом бою.
"Видно, любила девка старлея, эх, война…" - подумал Волохов.
- Чё там? - спросил он у санитара.
Санитар коротко рассказал, что немецкая пехота, шедшая за танками, была отсечена внезапной атакой во фланг. Атаковали их, прямо с марша, роты подходившего на передовую пополнения. Немцы отошли, оставив в поле много трупов и четыре сгоревших танка.
- Что ж, и то ладно, - подытожил Иван, - не все им наши морды бить, мы тоже можем.
Иван не спрашивал про Махонькова, не хотел услышать горькую правду, не хотел. Ему об этом сказали.
- Пэтээр ваш там, коло входа, ребята принесли, вроде целый… - сказал санитар, не глядя в глаза Волохову.
Волохов после перевязки встал, ран было несколько, но неглубоких, контузия, сжимавшая, как тисками, голову и не дававшая дышать, отпустила. Он вышел из землянки, взял пэтээр и спустился в траншею. Столкнулся там с комвзвода. Григорьянц, увидев Волохова, улыбнулся ему и серьезно сказал:
- Какие вы молодцы - видел, два танка сожгли! Буду писать представления к орденам.
- Не успеешь, лейтенант, вона, они опять полезли.
- Ничего, отобьемся, напишу. Знаю, ты один остался, бери меня в напарники, я тоже хочу их жечь.
- Тебе взводом командовать надо, я сам управлюсь.
- Уверен, что управишься, но я все же пришлю второго номера…
Первые мины ударили по позиции, и понеслось, поехало месить землю с небом. С нашей стороны ударила артиллерия. Волохов давно, с первых дней войны, не слышал такого хорошего грохота за своей спиной. Он поднял глаза и увидел, как взрывы снарядов взметнулись там, где, вываливаясь из лесополосы, выползали немецкие танки.
"Вот и славно", - подумал Волохов, когда сзади кто-то свалился к нему в окоп.
- Разрешите доложить?
- Ты чего?
- Вот, по приказу комвзвода к вам заряжающим…
Волохов видел перед собой совсем юного мальчишку, курносого, веснушки как будто обсыпали его нос и щеки. Волохов еле сдержал улыбку. Мальчишка-школьник, одетый в военную форму, которая была ему явно велика.
- Как звать-то тебя, заряжающий?
- Ванька, то есть боец Иван Силантьевич Иванов…
- Хорошо, боец Иванов, давай учиться, пока наши немцам жару дают, небось успеем, - сказал Волохов.
"Как он на фронт попал? Кто его сюда пустил?" - вертелось у него в голове, пока он разъяснял, как и что надо делать второму номеру истребителя танков. Парень слушал внимательно, прошептывая про себя губами все то, что рассказывал и показывал ему Иван.
Атака немцев захлебнулась не успев начаться, не любят они, когда их так встречают, не любят. Теперь жди авиацию, а уж потом они снова попрут. Только подумалось об этом Волохову, как загудело, а потом дико и отрывисто завыло серое небо. Самолеты пикировали на наши позиции, сбрасывая вместе с бомбами дырявые бочки, которые душераздирающе ревели. Волохов этого уже насмотрелся; зажав уши ладонями, он внимательно наблюдал за атакующими самолетами. Один очень не понравился Волохову, он пикировал прямо на них.
Схватив оцепеневшего от страха парнишку в охапку, он упал на дно окопа.
- Вот зараза! - успел прохрипеть Иван.
Бомба рванула рядом, обрушив на них комья мерзлой земли. Этот удар он принял своей израненной спиной и потерял сознание от боли. Когда очнулся, то с удивлением узнал, что вытащил его из окопа и притащил в землянку не кто иной, а именно боец Иванов Иван Силантьевич.
- А ты жилистый оказался. И как ты меня выволок-то оттуда? Надо было санитаров позвать, - ворчливо допытывался он у парня, сидевшего у его изголовья, пока сестра накладывала повязки.
Тот молчал и смущенно улыбался.
- Спасибо, сынок, ты мне жизнь спас, спасибо, - поблагодарил Волохов, когда медсестра ушла. - Противотанковое ружье возьми. Береги до моего возвращения, понятное дело, по танкам бей, коль попрут, учись их, гадов, жечь…
В этот день немцы больше не атаковали. Медсестра настояла, несмотря на просьбы Волохова, отправить его в санбат. Вечером, только стемнело, несколько розвальней пригнали за ранеными, и Волохов уехал.
Давно Иван не видел лошадей. Покрытые изморозью ноздри жеребцов выдавали фонтаны пара на морозном воздухе. Они косили глазом на раненых, запах человечьей крови был им непривычен. Вздрагивали всем крупом от выстрелов и взрывов. Деревенские были лошади, не строевые, определил Волохов, им бы пашню пахать да сено возить, а не раненых с поля боя. Достается и животине в этой войне…
А в госпитале, куда попал Волохов после двух дней пути, была просто райская жизнь. Он не спал в кровати очень-очень много лет, а теперь простыни белые, как забайкальский снег в декабре… подушка не ахти какая, но и не кулак под затылком. Волохов, тихо наслаждаясь далекими воспоминаниями, вдыхал в себя запах чистого белья и совсем забыл о своих ранах. Он после операционной, где из его нашпигованной мелкими осколками спины пару часов удаляли немецкий металл, умудрился сам выйти в курилку, за что получил нагоняй от медсестры. Но самым главным событием судьба наградила его утром следующего дня, когда на завтраке в столовой он нос к носу столкнулся со Степаном Макушевым. Оба стояли совершенно обалдевшие от счастья, даже сказать друг другу ничего не могли. Потом долго говорили, рассказывая каждый о том, как и где они побывали за время разлуки. Волохов через медсестру достал немного спирта, и они с Макушевым отметили встречу, закусив черным сухарем глоток обжигающей душу жидкости. Отметив, решили прогуляться; при госпитале был небольшой сквер, вот там, на лавочке, они и решили посидеть, подышать морозным воздухом. Рядом к входу со двора подъезжали полуторки с ранеными, их разгружали санитары, кого выносили на носилках, кто сам старался дойти в этот госпитальный покой. Ничто не предвещало беды, тыл какой-никакой, а тыл. Но она пришла. Пришла она с неба.
"Воздушная трево…" - запоздало захрипел сотрясаемый взрывами квадратный громкоговоритель на столбе и умолк, оторванный взрывной волной, а может, срезанный осколком. В здание госпиталя немецкий летчик не попал, но стекла, даже заклеенные для крепости крест-накрест, с уличной стороны повылетали. Несколько человек были ранены осколками. От лавочки, на которой только что сидели Макушев и Волохов, осталась большая дымящаяся воронка. Военврач, пожилой мужчина, только руками развел. Он видел их из окна, сидевших на лавочке, и хотел отправить в помещение, чтобы не мерзли, для того и стал спускаться по лестнице, а тут взрывы… Ну а когда стихло, он вышел, - и вот такие дела - говорил весь его вид.
Он стоял у края воронки и потряхивал седой бородой. Его руки сжимали и разжимали какой-то бланк, он в конце концов выронил его, и листочек, кружась, опустился на дно воронки.
- Помочь, Геннадий Васильевич? - спросил его кто-то сзади.
Он повернулся и увидел Макушева и Волохова, живых и невредимых.
Он растерянно улыбнулся и проговорил:
- Так я думал, вы, вас…
- Не время еще нас, успели мы сховаться… - серьезно сказал Волохов, отряхивая больничный халат от грязного снега.
- Теперь долго жить будете…
- А мы и не против… - улыбнулся Макушев.
- Вот только подлечимся немного… нам бы, Геннадий Васильич, грамм сто для сугрева, озябли…
- Идемте, найду для вас, надо же, я уж думал, все, гляжу, и похоронить-то нечего…
Через две недели они были выписаны из госпиталя и оба ехали в одну часть, Макушев добился перевода Волохова к себе. Полуторка нещадно трясла их по разбитой танками мерзлой дороге, но они, устроившись на мешках с ватниками, не горевали. Тепло и мягко, а главное - вместе. В прифронтовой полосе вечером машину остановили.
- Проверка документов, - услышал Волохов командный голос начальника патруля.
Что-то знакомое послышалось ему в этом голосе. Он толкнул в бок задремавшего друга:
- Подъем, проверка документов.
- Ну вот, только пригрелись, придется слазить, - заворчал Макушев, поднимаясь в кузове.
Они спрыгнули и, огибая машину, вышли к кабине, где начальник патруля проверял документы водителя и сидевшего в кабине штабиста. Патрульные стояли по бокам, держа на прицеле кабину.
- Прошу выйти из кабины, - потребовал начальник патруля.
- А что такое? - спросил недовольно штабной офицер.
- Вам придется проследовать с нами, у вас документ не совсем в порядке, - спокойно, но требовательно сказал начальник патруля. Его помощники передернули затворы автоматов.
Именно в этот момент Волохов вспомнил, чей это голос, и тут же, подходя к патрульным, радостно закричал:
- Товарищ лейтенант, Афанасьев, вы живы, это ж я, Волохов, рядовой, помните, вы меня на взвод поставили перед отходом…
Начальник патруля резко повернулся, и на его лице застыло выражение растерянности. Он узнал Волохова, но не обрадовался этому. Его рука потянулась к расстегнутой кобуре с пистолетом. Один из патрульных медленно, слишком медленно стал поворачиваться в их сторону. В его движении была какая-то скрытая угроза. Макушев заметил, это его насторожило. В воздухе повисло какое-то неуловимое напряжение. Что-то не так…
Волохов тоже застыл от того, что увидел, майорские малиновые петлицы никак не соответствовали личности ротного Афанасьева, он ведь был простой лейтенант, он же или погиб там у дороги, или попал в плен, а если жив, то… не может быть… А если это не он вовсе? Но это был именно он. Волохов замер в полудвижении и остановился. Он смотрел прямо в глаза своему ротному. Тот, не отрывая взгляда, медленно вынимал пистолет.
Пауза затянулась, и первым о том, что что-то идет не так, вернее, совсем не так, как должно быть, догадался Макушев. Он рванул из кобуры пистолет и саданул рукояткой в лицо одному из патрульных, который, разворачиваясь в их сторону, уже нажал на спуск своего ППШ. Очередь пришлась по дверце кабины и в небо, так как удар Макушева был страшной силы. С проломленным лбом он упал замертво. Прозвучал мгновенно и пистолетный выстрел - начальник патруля выстрелил во второго патрульного, не дав ему открыть огонь из автомата. Макушев не понял, в кого стрелял Афанасьев, и выстрелил в него, тот упал навзничь, кровь залила его лицо. Вол охов кинулся к нему. В кабине кричал раненый водитель, и Макушев, открыв дверцу кабины, вытащил его, положил на землю. Офицер выбрался из кабины и трясущимися руками пытался прикурить папиросу.
- Что это было? - спрашивал он Макушева.
- Пока не знаю, но они хотели нас шлепнуть. Это точно, - ответил Макушев, чиркнув зажигалкой.
Волохов прикурил папиросу, отошел в сторону и, взяв рукой снег, приложил его к лицу.
- Что там с этим? - спросил Макушев, закончив перевязку раненного в ногу водителя.
- Ранение в голову, надо в госпиталь.
- Иван, какой госпиталь, эта сволочь…
- Он убил одного из этих, иначе нам бы капец.
- Так это он? Я не видел. Давай я его перевяжу. Водилу тоже надо в госпиталь, много крови потерял. Товарищ майор, придется возвращаться, этих надо в госпиталь.
- Хорошо, хорошо, я сейчас. - Майор отошел от кустов и полез в кузов.
- Зачем в кузов, садитесь в кабину.
- Нет, я лучше здесь, на свежачке, так сказать.
- Хорошо, тогда принимайте раненых.
- Иван, что с этими делать будем?
- Оружие и документы заберем, доложим куда положено, а они и здесь полежат, не спортяца… надо будет, за ними приедут.
- Ну и добро, - согласился Степан.
Когда раненые были уложены в кузов к майору, Макушев сел за руль. Круто развернув грузовик, они тронулись в обратный путь. В госпитале оказались поздно ночью.
- Геннадий Васильевич, как этот майор в сознание придет, разрешите с ним поговорить, ну, это… до того, как им особисты займутся, - попросил военврача Волохов.
- Ранение тяжелое, вряд ли он вообще придет в сознание.
- Ротный он наш был, воевали вместе, понять хочу, почему он… в общем, не ясно мне, прошу, несколько минут.
- Ох, не положено это, сам знаешь. Да ладно, если до утра очнется, поговоришь. Ты это… как бы поохраняй его. А утром за ним уже приедут, позвонили.
- Благодарю, Васильич…
Уже светало, когда Афанасьев открыт глаза. Волохов дремал на стуле, привалившись к стене.
- Волохов… - прошептал Афанасьев.
Иван сразу проснулся.
- Как так получилось, сынок? - склонился к кровати раненого Волохов.
- Долго говорить не смогу, заставили своих расстрелять, тем и повязали, суки, да что там, струсил я, умереть не смог. Теперь понимаю, что виноват, но поздно. Теперь свои расстреляют, заслужил… Прости, Волохов, меня. Если отца моего встретишь, не говори ему про это. Прости.
Лейтенант закрыл глаза. Некоторое время молчал, ждал.
- Бог простит. Люди, наверно, тоже, но не сразу лейтенант, не сразу. За отца не бойся, навряд ли встретимся, а встречу - врать не стану, просто ничего не скажу.
- Волохов, ты нашу медсестру помнишь, Ольгу?
- Да, помню.
- Забрали ее эсэсовцы тогда, когда нас у оврага ссучивали. Потом видел ее, мельком, с эсэсовцем под руку, после окончания школы немцы дали нам немного расслабиться. Я так понял, ее шлюхой в офицерском клубе сделали, сволочи, вот так вот. Прости, это тоже моя вина.
- Ты на себя все не бери, парень, за свое ответ перед Богом и людьми держи, а за всех не надо.
Афанасьев закрыл глаза и прошептал:
- Я больше никого не убивал, только тогда, у оврага, про… - Он дернулся всем телом, выдохнул и замер.
Утром Волохов вышел со Степаном на улицу. Пока приехавшие за Афанасьевым особисты завтракали в столовой, Иван решил поговорить со Степаном.
- Как думаешь, надо им знать, кто на самом деле начальник патруля?
Макушев, внимательно глянув по сторонам, ответил:
- А на кой им это знать, умер твой ротный давно, еще тогда, погиб при прорыве, а это, видно, другой кто-то, как сам думаешь?
- Думаю, так оно и есть. Штабист к себе уехал, да он и не слышал ничего.
- А водитель?
- Если что - показалось мне, вот и весь сказ. Он свое получил, царствие ему небесное.
Поскольку раненый умер, особисты забрали документы и оружие диверсантов и, ограничившись устным допросом свидетелей, уехали. Спешили очень, - как узнал потом Макушев, танковая колонна немцев прямым ходом шла по Волоколамскому шоссе. Остановить ее было некому.
Вернувшись в свой полк, Макушев не нашел и половины бойцов и командиров своего подразделения. За две недели боев пополнения не было, раненным убыл в тыл и Арефьев. В штабе полка Макушева ждал приказ: роте выйти на позиции в район юго-восточнее разъезда Дубосеково на Волоколамском шоссе. Там остановить немцев, остановить любой ценой, не отступать. Им придавались дополнительно несколько пулеметных и противотанковых расчетов. Макушев прошелся по землянкам…
- Ну, наш вернулся, такого разве можно завалить? Кишка у немчуры тонка…
- Товарищ командир, вы бы слегка пригибались, когда по передовой ходите, а то немцы в отказ от боевых действий пойдут, и нам тогда что, опять в лагеря?! - под общий хохот острил кто-то из траншеи.
Волохов в землянке слушал про своего друга прямо легенды.
- А в той деревне, где мы немчуру били, капитан на немецкого часового случайно напоролся, вышел на него из-за угла избы, так тот просто обделался от страха. Автомат выронил и как заверещит, прям как баба, ну, командир ему в рыло кулачищем въехал, тот и потух.
- Дак, говорят, немецкие диверсанты на капитана напоролись, ну это… ночью, так он без оружия троих уделал и в плен взял…
- Да ну…
- Сам слышал, как офицеры про то рассказывали, еще до приезда ротного…
Волохов поддержал рассказчика:
- Вот это точно было, мужики, сам тех диверсантов видел, уже опосля, когда из госпиталя ехал.
- Во, слышишь, а ты - да ну!
- Взвод! Давай на выход! Через полчаса уходим. - Комвзвода, сержант со смешной фамилией Полтинник, торопил людей заранее - а кому хотелось на мороз, когда еще в теплой землянке окажешься!
Макушев вернулся из штаба хмурый. Предстояло пешком пройти больше тридцати километров и перекрыть Волоколамское шоссе в районе разъезда Дубосеково, причем точных данных о противнике нет, известно только, что там же держат оборону остатки полков дивизии генерала Панфилова, с которыми необходимо войти во взаимодействие.
Любой ценой остановить врага, любой, то есть ценой жизни своей и солдат остановить, даже если придется погибнуть. Макушев построил роту, метель била острым снегом по лицам солдат. Строй стоял и ждал от командира, что он скажет и как. Макушев вышел и посмотрел на стоявших солдат. Много раз он вот так осматривал стоявших перед ним людей, там, в сибирских лагерях, на этапах, он видел глаза обреченных на муки и страдания зэков. Смирившихся со своей долей и несломленных, разных, но там их судьбу решили другие люди, и он только выполнял свои обязанности. Здесь судьба этих людей была доверена ему, и сейчас только от него зависит их жизнь.
- Товарищи, пришел час, когда каждый из нас должен сказать самому себе: я готов умереть за Родину, если другого выхода нет. А другого выхода действительно нет, позади Москва. Но я не хочу, чтобы вы погибли, я хочу, чтобы в эту мерзлую землю легли те, кто на нее пришел незваным гостем, - фашисты. И мы это умеем делать. Вот так. Через полчаса выступаем. С собой только оружие и боеприпасы, все лишнее оставить здесь, нам предстоит тридцатикилометровый марш-бросок и бой. Вот так. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойдись.
- Ничё, братва, на этапах и по полтиннику за день топали, выдюжим, не боись, командир! - выкрикнул кто-то из строя.
Кто-то еще, под общий хохот, подхватил:
- Нам мороз по барабану, токо б водки хлестануть.
- Водка будет, комбат обещал.
- О-о-о-о! - одобрительно загудели паром изо рта солдаты.
- Разойдись!
Эти тридцать километров с гаком ночного марш-броска трудно дались Волохову. Как ни крути, а не совсем оправился он от ранений. Да и годы давали о себе знать. Тяжело было, задыхался, но шел. Шел и вспоминал сон, медсестру Ольгу, что во сне звала его, траву выкосить просила…
Утро, раннее, морозное, туманное, они встретили в поле. Рядом была изрытая воронками дорога и железнодорожный переезд со взорванными, стоящими костром рельсами и разбросанными шпалами.
- Я думал, это скирды брошенные в поле стоят, а это танки сгоревшие, - докладывал Макушеву высланный вперед командир отделения разведки Пименов. - Насчитал пять штук, два наших и три немецких. Дальше по околице до переезда траншеи наши, но в траншеях никого живых, токо мертвяки, и наши, и немцы, много. Рукопашно бились, видать. Ежели по карте смотреть, то нам надо еще западнее около трех километров топать, а теперь получается, немец вперед ушел и мы у них в окружении.
- Не в окружении, а в тылу, а это разные вещи, Пименов, понял?
- Понял. Так куда идем, товарищ командир?
- Давай думать, разведка. Немец, судя по следам танков, говоришь, дальше прошел, но малыми силами, значит, утро наступит и он через нас попрет уверенно, зная, что здесь нету никого, кто бы их встретил, так?
- Так.
- А вот и не так, а тут мы. Как считаешь, будет для них это приятным сюрпризом?
- Ага…
- Чё - ага?