Слева сверху лежала раскрытой книга Пьера Мартена – как раз на той странице, где был отображен знак, который неугасимо выжег себя в мыслях Вайгерта, так же как это случилось со лбом жертв. На книге, наполовину закрывая черное солнце на полу зала замка Вевельсбург, лежали оба серебристых сверкающих диска. Вопреки неоднократным попыткам он не смог вырвать у них содержание, которое они скрывали. Они сопротивлялись каждой попытке и предпочли сохранять свою тайну.
Справа лежали три стопки с газетными вырезками и отпечатанными информационными сообщениями. Стопка для Бернхарда Фолькера, убитого президента Европейского центрального банка, вторая для Джона Гринспэна, члена Совета Безопасности ООН, которого постигла та же судьба, что и Фолькера. Третий со-держал материал об Исламском народном фронте. Вайгерт знал содержание трех стопок почти наизусть.
Перед ним, аккуратно рядом, лежали два листка. На одном стихотворение, которое он нашел в своей машине, на другом короткие заметки о том, что Мартен сообщил ему, прежде чем умер.
Это было все, что у него было. Вайгерт откинулся назад и зажег сигарету. Ее дым поднимался вверх и смешивался со звуками волынок.
Десять дней уже прошло, с тех пор как он оказался единственным журналистом, кто видел труп Фолькера. И как раз в этой функции – как журналист – он писал об этом. Но все же, что-то изменилось за эти десять дней. Вайгерт из наблюдателя превратился в наблюдаемого, из постороннего во впутанного.
Первые два убийства Фолькера и Гринспэна оставили Вайгерта безучастным. Покушения на политиков происходили всегда. Это был как бы профессиональный риск этой касты. СМИ сообщали об этом, не больше и не меньше.
Но найти двух старых людей, одну висящую мертвой у потолка, другого ужасно избитого и при последнем издыхании, это было что-то другое. Это проникло в него гораздо глубже, и не только потому, что это, возможно, могло стоить ему его работы.
Еще раз затянуться сигаретой, еще раз глотнуть виски. Стоить его работы... Было ли это на самом деле так уж плохо? Что он уже делал до сих пор? Писал о событиях, которые инициировали другие. Раздувал слабоумные высказывания политиков, так как они хорошо смотрелись в заголовках. Переписывал информационные сообщения, напечатанные другими журналистами на компьютерах в тысячах километров от него. И время от времени комментарии, только не сильно отклонявшиеся от линии "Листка", так как иначе их бы переписали. Нет, он никогда не продавался, нет, но и не боролся за что-то действительно. Да и за что бороться? В обществе, единственной общепризнанной ценностью было благосостояние для всех, не было ничего, за что стоило бы бороться.
Многие из его знакомых завидовали ему из-за его профессии. Все же, он всегда был там, где что-то происходило. Он говорил с министрами, путешествовал с президентами, слышал иногда стрельбу революций. Да, он был там, присутствовал, но не больше. Действовать самому – этого он не делал. Было бы не-верно думать что-то в этом роде. Он только письменно излагал действия других.
И из этого снова в большинстве случаев только то, о чем хотели, чтобы оно по-явилось на бумаге.
Редко Вайгерт находил время и спокойствие, чтобы так анализировать свою ситуацию. Снова и снова одно событие сменяло другое, одна статья следующую. Нет ничего более старого, чем вчерашняя газета. Только очень, очень редко спрашивал он себя, какой смысл был спускать такое информационное стаккато на людей. Что могли, что они хотели бы делать с этим?
Время больших политических движений миновало. Там, где когда-то люди ради своих идей выходили на улицы, сегодня маленькая каста бесцветных бюрократов управляла валовыми социальными продуктами. Подавляющее большинство набивало себе животы. И СМИ поставляли театральную кулису для псевдособытий – хлеб и зрелища. Они имитировали движение, где его не было. Они разрабатывали спорные моменты, которые таковыми не являлись. Они принимали всерьез то, над чем можно было лишь покачать головой, собственно, в лучшем случае.
Для немногих действительно заинтересованных граждан так, по меньшей мере, поддерживалось впечатление, что политика еще есть, что история еще не окончилась полностью. Так они твердо поддерживали свою веру в то, что они могли участвовать своим голосом, хотя они давно отдали его в двойное значение этого слова.
У Вайгерта не было никаких иллюзий о том, что он был частью этой системы. Колесико в гигантской машине. Он еще не презирал себя за это, но уже давно начал критиковать свою роль.
"Изменить что-то" – этого он хотел, когда свежий и полный жажды деятельности начал работать в "Листке". Через несколько месяцев ему стало ясно, что газета ничего не могла изменить, и уж тем более – отдельный журналист. Максимум – какие-то косметические изменения. Союз демократии и благосостояния проглатывал общественные противоречия и конфликты как черная дыра. Все обсуждалось так долго, пока ничего от этого уже не оставалось.
Иногда изменялись – не в последнюю очередь благодаря средствам массовой информации – лица в верхушке, но это было подобно тому, как если бы из муравейника похитили одного муравья. На короткий срок волнение и беспокойство, но потом тут же на его месте появился бы другой муравей. Муравейник оставался. Бизнес как обычно.
Действительно ли он так много потеряет? Когда он всерьез размышлял об этом, то думал, что, пожалуй, нет. Но что могло бы быть после возможного увольнения? Была ли у него альтернатива его нынешней работе?
Он мог примириться с тем, что его деятельность в "Листке" подойдет к концу. Но он должен был платить за жилье, должен был есть, а также он вовсе не склонен был отказываться от других удобств жизни. Вбивал ли он свои строки в компьютер для "Листка" или делал ли он это для другой газеты, шел ли он на любое предприятие или таскал где-то мешки, это было безразлично. Система оставалась, она держала его в зависимости. У нее под рукой были самое боль-шее разные другие нюансы того же плена.
Вероятно, только Филлигер поступил правильно. Но он смог сделать это только потому, что он раньше сам участвовал в игре. Потому что без денег это не было бы выходом. Филлигер... Вот оно, решение! Черт побери, почему он сразу не вспомнил? Вот кто мог бы умудриться выманить у блестящих дисков их тайну.
У его друга было несколько хобби, которые не лишены были некоторых странностей. Одно время он тренировался в искусстве фехтования на мечах и стал специалистом по средневековому оружию. Потом он занялся теорией хаоса, просто так. Вайгерт в этом ничего не понимал, вопреки многочисленным попыт-кам Филлигера посвятить его в тайны беспорядка.
После теории хаоса он дошел, наконец, до занятий шифровальными системами. Он был просто очарован возможностью образовывать рациональные слова из бессмысленно появляющихся комбинаций букв и чисел. Он всегда называл это "семантическими трансформациями" и как вор радовался, когда порой посылал Вайгерту зашифрованный "пивной талон" – если Вайгерт расшифровал бы послание, то Филлигер угостил бы его пивом. Иногда Вайгерт ломал себе голову над этим, но только однажды он умудрился вскрыть закодированный Филлигером текст. Он наслаждался этим триумфом, пока Филлигер не открыл ему, что это был один из самых примитивных видов кодирования, которым учат даже мальчишек-скаутов. Иногда Вайгерт думал, что Филлигер псих. Но для этого он был слишком умен. Он был, пожалуй, немного капризен, даже если по нему это едва ли можно было заметить.
Вайгерт должен был побудить Филлигера заняться двумя компакт-дисками. Во-первых, он был компьютерным специалистом и, во-вторых, он был помешан на шифрах. Это было шансом. Но Филлигер сидел в Норвегии. Вайгерт посмотрел на часы: полчаса после полуночи. Он решил отложить свой звонок.
Диски были самым понятным и близким следом, который у него был. Нужно сначала пройти по нему. Вероятно, их содержание смогло бы освободить его от клещей, в которых он очутился. Только тогда он решил бы, что ему делать с его вторым следом: Карл Штайнер и Ташилунпо.
Вена, 29 ноября
Они надели на него цепи. Стальные звенья цепи обвивались вокруг его суставов, глубоко врезаясь в плоть, которая уже кровоточила в нескольких местах. Слева и справа от него горели факелы и погружали большое куполообразное помещение в мерцающий свет. Откуда-то доносился шум барабанов, сначала тихо, потом все громче – глухо и ритмично – пока не дошел до крещендо.
Одетая полностью в черное фигура показалась перед ним, лицо, закутанное в платок, в котором было только два отверстия для глаз. С торжествующим видом фигура подняла верх руку, державшую длинный похожий на скипетр предмет. Он кричал, пытался вырваться, но чем больше он дергал за свои цепи, тем глубже они врезались в тело. Другие черные фигуры, которые образовали полукруг вокруг него, тоже подняли свои руки в воздух, чтобы образовать ими, вытянутыми до максимума, букву "V".
Мужчина перед ним взял предмет обеими руками и направил его на лицо скованного. Толстый конец металлического стержня был докрасна раскален и приближался все ближе. Жара была уже ощутима. Крики, дерганье – ничего не помогало. У него больше не было шанса. Пройдет несколько секунд, и ему выжгут черное солнце.
Вайгерт проснулся в холодном поту. Он поднялся, дрожа. Сначала дезориентация, потом восприятие знакомого вокруг. Кровать, переполненная пепельница рядом с нею, его предметы одежды разбросаны в беспорядке в комнате. Ничего, только сон. Он опустился назад, закрыл глаза и глубоко дышал. Все же, было еще что-то. Телефон!
Вайгерт решительно встал с кровати и пошел, нагишом, как он был, в кабинет. На письменном столе все еще были разложены его документы, как он оставил их вчера. Уровень в бутылке виски значительно снизился, как он заметил, пока тянулся к трубке. Да он и так по себе это чувствовал.
Он представился.
- Вайгерт.
Во рту он чувствовал неприятный пресный вкус, как всегда, когда он слишком много курил и пил.
- Да, Ганс... Это Вальтер.
Полиция, твой друг и помощник, подумал Вайгерт и посмотрел на часы, которые висели на стене напротив: 10.17, как раз время работать на полную катушку. Мюллер казался взволнованным. Вайгерт подавил зевок и выудил пачку сигарет, которая лежала на письменном столе.
- Секретная служба ООН только что еще раз опросила меня.
Мюллер говорил быстро, почти глотая слова. Мозг Вайгерта медленно включал-ся. Это начинало становиться интересным.
- Все было внешне совсем рутинным.
Какого черта тогда он своим звонком его разбудил? Или он и так проснулся бы из-за того кошмарного сна?
- Ты еще слушаешь?
Вайгерт вытащил сигарету из пачки и засунул в рот.
- Да. Рассказывай.
- В офисе, куда я должен был прийти, был только один человек. Пока мы говорили, кто-то постучал, и он на короткое время вышел из комнаты.
Вайгерт слышал и более захватывающие истории. Зажигалка, где же зажигал-ка?
- Я человек любопытный, и я воспользовался случаем, чтобы немного посмотреть, что там у них лежало на письменном столе. Я хотел знать, почему эти типы еще раз вызвали меня, хотя я полицейский.
Зажигалки нигде не было видно. Она лежала, вероятно, в спальне. День начинался хорошо.
- И на письменном столе, там кое-что лежало, что тебя заинтересует: ордер на арест, из-за убийства двух человек, ордер на тебя.
Вайгерт открыл рот, сигарета выпала. Хорошо, что он еще не зажег ее.
- Что!?
- Да, черт возьми. Подписано Франсуа Бенуа, шефом еврокопов. Причина: два убийства, совершенных три дня назад в Германии.
- Дерьмо, их убил не я!
- Как раз так я и сам думаю. Ты способен наделать много всякого разного, но не это. Я понятия не имею, с чем ты там столкнулся, но люди ООН чертовски интересуются тобой. Они заберут тебя, еще сегодня.
Вайгерт внезапно полностью проснулся. Голос Мюллера звучал боязливо,
- Но от меня ты ничего не услышал, во всяком случае. Ясно?
- Да, да, ясно.
- Так, теперь я должен заканчивать, там кто-то хочет войти в мой кабинет. Береги себя и... удачи!
Вайгерт сказал "спасибо", но Мюллер уже повесил трубку. Его мысли неистовствовали. Конечно, он впутался в дело Мартена. Но не могли же они из-за этого навесить на него два убийства. Хотя, после того, как они утаили информацию еще при убийстве Фолькера...
Что делать? Звонить адвокату? Но кому? Вайгерт никогда еще не пользовался их услугами. Звонить главному редактору? К чему? Засранец и без того его теперь бы уничтожил. Нельзя было ставить ему это в вину. Кому нужен редактор, который сидит в следственной тюрьме под подозрением в убийстве? Колени Вайгерта дрожали. Он опустился на свое кожаное кресло.
В секретной службе ООН и у еврокопов явно было что-то не так. Кто-то там вел игру, жертвой которой он был. Если они поймают его теперь, то они найдут и оба диска Мартена. Вот черт! Лучше улики и не придумаешь. Их нужно было спрятать, и ему самому тоже. Но что тогда? Все равно, это был его единственный шанс принести свет в темноту, которая угрожала поглотить также и его все больше. Из клетки он едва ли смог бы это. Бежать!
Он, Ганс Вайгерт, до сих пор безупречный гражданин, должен был скрываться от властей, которые расследовали двойное убийство? Дикий страх охватил его, в таком состоянии он не мог ясно мыслить. Им управляла паника. Всегда для него было самым ужасным видением оказаться в тюрьме, где дни просто тянулись так, в то время как жизнь снаружи двигалась без него. И в то время, пока он медленно передвигался бы по восьми квадратным метрам его камеры с зарешеченным окошком.
Теперь паника полностью одолела его. Бежать, да, в первый раз бежать! Ника-кой камеры, никаких допросов. И последний шанс выяснить дело.
Он вскочил. Из кабинета в прихожую, шкаф открыть, дорожную сумку вытащить. Назад в кабинет. Бумаги набить в сумку, оба компакт-диска в боковой кармашек. Ящик письменного стола вытащить: паспорт, права, бумажник, кредитные карточки. Назад в прихожую: трусы, носки, две рубашки. Одеться. Ванная: зубная щетка, полотенце. Все неистово быстро, и все же – как в трансе. В любой момент они могли быть здесь. Бежать!
Внизу перед домом стояла его машина. Взгляд из окна: ничего подозрительно-го. Ботинки на ноги, дверь закрыть, вниз, дорожная сумка в одной руке, в другой держа пальто, которое волочилось по земле.
Посмотреть налево, направо. Ничего!... Пока ничего!
С поспешными движениями Вайгерт открыл машину, бросил дорожную сумку на место рядом с водителем, пальто на нее, шлепнулся на сиденье, захлопнул дверь и стартовал. Бежать, только бежать!
Боцен, 1 декабря
У Европы есть – по меньшей мере – две стороны: север и юг. Обе части приводят в вибрацию соответственно разные струны души в человеке, выманивают у них разные звуки и родят таким образом не только различные песни, но и выражают в их текстах и мелодиях также различные менталитеты, образы жизни и культуры. Но оба они – прохладный, сдержанный север и теплый, живой юг – это части общего целого, две стороны одной монеты, которая несет имя "Европа".
Там, где север и юг переходят друг в друга, на вымышленной медиане континента, которая проявляет себя в душах людей еще сильнее, чем на географических картах, там лежит Боцен – уже не на севере, но еще и не на юге.
Вайгерт энергично открыл двойную дверь на балкон. Солнце стояло уже над горами, вершины которых были покрыты сияющим белым снегом. Дальше внизу, на склонах, доминировала зелень хвойных деревьев. Он глубоко вдохнул, втянул свежий, пряный воздух в свои легкие и прищурил глаза, чтобы защитить их от яркого света солнца. Было неожиданно тепло для уже продвинувшегося времени года.
Он выходил на балкон и смотрел на маленький городок, по чудным улицам и переулкам которого текла оживленную жизнь полдня. Он любил этот город. Всегда, когда он здесь был, ему в голову приходили строки песни, которую он однажды подхватил много лет назад и названия которой не знал: "I wasn’t born there, but maybe I’ll die there".
Вероятно, да, вероятно, он захотел бы однажды сделать здесь свой последний вздох. Нельзя выбрать место, в котором родишься, но, наверное, можно подо-брать место, где умрешь. Нужно только иметь немного удачи.
- Доброе утро!
Клаудия Аполлонио стояла в открытой балконной двери, ее улыбка усердно соревновалась с лучами солнца.
- Ну, как дела?
Иногда самый простой вопрос может запустить в ход сложные процессы. По-спешно покинул Вену, потом где-то оставил машину, затем ехал бесцельно по железной дороге через территорию, одну ночь проспал в стоге сена. Что делать? Взвесив все обстоятельства, отвергнул все другие варианты. Наконец, решение: Клаудия, Боцен. Хорошо, что в Европейском сообществе больше не было проверок паспортов.
День, собственно, начался приятно. Все же, теперь, через пять минут после подъема, все снова было здесь. Иногда как раз не нужно опускать ноги с кровати на пол.
- Ах... помаленьку.
- Звучит прямо как жажда деятельности. Сперва, как насчет завтрака?
Мысль о "прошутто крудо", ветчине, вероятно, с небольшой дыней, несколько хрустящих круассанов – с шоколадом, само собой – и о крепком эспрессо – в этом что-то было.
- Почему бы и нет?
- Следуйте за мной незаметно, синьор Вайгерт.
Такой была Клаудия: всегда веселой и непоседливой, всегда говорящей жизни только четкое "да". И именно это он с первого момента оценил в ней. Первый момент: это было, когда он познакомился с нею двенадцать лет назад в университете Джона Хопкинса в Болонье. Она вошла в точности в соответствии с лозунгом "Оп-ля, а вот и я!" в аудиторию, когда там уже шли занятия. Рядом с Вайгертом место еще было свободно. Со словами "ну, только один, молодой человек?" она села, не ожидая ответа. Это было началом долгой дружбы.
Клаудия не была действительно красивой, по меньшей мере, она не располагала тем видом, который выдержал бы демократическое голосование. "Без выдающейся красоты", как то необдуманно сказал ей Вайгерт, что стоило ему не-скольких дней наказания в форме его игнорирования. Такие уж они, женщины.
У нее были гладкие, коричневые волосы, которые покрывали своей длиной также часть ее спины. Ее лицо было таким, что обозначили бы, пожалуй, как "милое", например, в том смысле, как это пробуждает инстинкты защитника у мужчин. Она была скорее маленькой, что никак не мешало, однако, ее поистине поражающему воздействию на людей. Ее фигура передвигалась где-то в широкой серой зоне между стройной и пухлой. Иногда она изводила себя строгими голодовками, но потом опять беспрепятственно наслаждалась кулинарными изысканностями.