Как-то вечером, в прекрасный час летних сумерек, он сидел в одном из каннских кафе с видом на Средиземное море, слушая хор древесных лягушек, которые надрывались в сосновой роще у него за спиной. Каким же чудесным должен был показаться этот маленький рыбацкий городок первым туристам из Англии - с его мягким воздухом, ароматом вечернего бриза и простотой жизни, выражавшейся здесь во всем, включая местную кухню: жареная рыба, салаты и прохладное вино! "А теперь Канн превратился в некий вариант Блэкпула, - думал Бонд, - с дешевыми гостиницами, толпами народа, молодежью, носящейся на своих тарахтящих мотороллерах и чадящих мотоциклах с двухтактным двигателем. Скоро здесь, того и гляди, еще и трамваи пустят вдоль набережной".
Бонд вдруг поймал себя на том, что подобные мысли стали посещать его слишком часто.
Вернувшись в свой номер, он принял контрастный душ: сначала горячий, насколько можно было вытерпеть, а потом обжигающе холодный, чтобы ледяные иголочки впивались в спину. Он постоял раздетый перед зеркалом в ванной; отвращение, которое при этом выражало его лицо, он даже не пытался скрыть или смягчить.
- Устал ты, - сказал он вслух. - Отбегал свое. Все, пора в тираж.
Его торс и руки были покрыты сплошной сеткой шрамов, больших и маленьких, различной формы: пожалуй, это были самые четкие следы истории его бурной жизни. Да еще несколько смещенных влево позвонков - результат падения с поезда на полном ходу во время одной операции в Венгрии, да участок пересаженной кожи на тыльной стороне левого предплечья. При ближайшем рассмотрении выяснялось, что каждый квадратный дюйм поверхности торса и конечностей Бонда нес на себе отпечаток того или иного эпизода своей собственной биографии. И все же Бонд понимал: главная проблема заключается не в телесных шрамах, а в том, что происходит у него в голове.
Именно об этом говорил ему М.:
- Я понимаю, как вам крепко досталось в жизни, Джеймс. Вам пришлось перенести гораздо больше, чем выпадает любому человеку и даже, я бы сказал, человеку вашей профессии. Будь вы обычным человеком - даже будь вы любым другим агентом Ноль-Ноль, - я бы просто повысил вас в звании и должности. Посадил бы за офисный стол и загрузил бумажной работой. Но поскольку это вы, Джеймс, я бы хотел, чтобы вы сами приняли решение. Возьмите отпуск на три месяца - на нем, кстати, и врачи настаивают; конечно, он будет полностью оплачен. А потом придете и скажете мне, что вы решили.
Бонд надел чистое бельё, свежую рубашку и белый смокинг с черным шелковым поясом. Ну что ж, по крайней мере, все сидит как влитое. Несмотря на кулинарные старания Чарити и нечаянные гастрономические радости ресторанов Французской Ривьеры, растолстеть у него так и не получилось. Наверное, мешали теннис и трезвый образ жизни. Что ж, физически он в форме, но вот психологически… Не начал ли он заплывать жирком изнутри, начиная с мозга?
Утомившись от юга Франции и не зная, чем еще себя занять в оставшиеся дни отпуска, Бонд поехал в Рим, надеясь, что время побежит быстрее. Он отыскал отель на Виа-Венето, о котором Феликс Лейтер, его старый друг из ЦРУ, хорошо отзывался, когда звонил ему из агентства Пинкертона, где теперь работал. Феликс был отличный парень и посоветовал самое лучшее. Бонд мог сидеть на балконе своего номера с сигаретой и стаканом свежевыжатого апельсинового сока и рассматривать парад кинозвезд - нынешних и будущих, - совершающих свою ежевечернюю passeggiata от одного кафе к другому вдоль одной из красивейших улиц мира.
- К сожалению, эта гостиница находится слишком близко к американскому посольству, - предупредил Лейтер. - Сам понимаешь, все эти выпускники Йеля в наглухо застегнутых рубашках и их коктейльные вечеринки… Но я думаю, что такой британец до мозга костей, как ты, Джеймс, найдет для себя что-нибудь подходящее.
В тот воскресный вечер, вернувшись с площади Святого Петра, Бонд переоделся в простой однотонный пиджак, угольно-черного цвета брюки и черные же мягкие туфли наподобие мокасин. Он решил пойти в ресторан с традиционной римской кухней, расположенный на Виа-Карроцце, по соседству со знаменитой лестницей на площади Испании. В вестибюле он чуть не столкнулся с шедшей ему наперерез молодой женщиной в дорогом костюме от Диора. Отшатнувшись, она выронила вечернюю сумочку, которая со стуком упала на пол; Бонд нагнулся, чтобы поднять ее, заодно заметив стройные лодыжки, обтянутые тонким нейлоном, и чрезвычайно элегантные туфли-лодочки.
- Какая же я неловкая, - сказала женщина.
- Это я виноват, - возразил Бонд.
- Нет, что вы, это я не смотрела, куда иду…
- Ну хорошо, - позволил уговорить себя Бонд, - я согласен, чтобы вы взяли всю вину на себя, но с одним условием: если вы позволите мне угостить вас чем-нибудь в баре.
Незнакомка посмотрела на часы. У нее были черные, коротко остриженные волосы и широко посаженные карие глаза.
- Ну что ж, - сказала она. - Один коктейль. Меня зовут Лариса Росси.
- Бонд. Джеймс Бонд. - Он протянул молодой женщине руку, которую она слегка пожала. - У меня была одна знакомая по имени Лариса.
- Правда? - Вопрос прозвучал буднично и как-то демонстративно-безразлично.
Они тем временем шли по мраморному полу вестибюля.
- Да, представьте себе, - подтвердил Бонд. - Но она была блондинка. Русская блондинка.
Когда они вошли в бар, Лариса уже улыбалась:
- И я полагаю, это было деловое знакомство. Может быть, переводчица?
- Нет. Она была профессиональной соблазнительницей.
- Боже мой! - Лариса засмеялась.
"Ее это скорее позабавило, чем шокировало, - подумал Бонд. - Неплохо".
- Вообще-то эту историю я никогда никому не рассказывал, - сказал он. - Ну что же, чем я могу вас угостить?
- Сухой мартини, пожалуйста. Кстати, его здесь очень хорошо готовят. Вы должны попробовать.
Бонд мрачно улыбнулся и заказал себе томатный сок. Пожалуй, главным следствием долгого воздержания от спиртного стала для него стойкая неприязнь ко всем безалкогольным напиткам.
Они взяли свои бокалы и прошли к столику в углу, подальше от рояля. Бонд с завистью наблюдал, как Лариса помешивает вязкую жидкость коктейльной соломинкой с наколотой на нее оливкой. Девушка закурила "Честерфилд" и протянула пачку ему. Он покачал головой и достал свои сигареты. Конечно, те, которыми он запасся еще у Морленда, давно кончились, но буквально накануне ему посчастливилось найти предприимчивого торговца табачными изделиями в самом начале Виа-Кондотти, у которого он и разжился парой блоков сигарет турецкого производства и приемлемого качества.
- И что же вы делаете в Риме, Лариса?
- Я здесь с мужем. Он директор крупной страховой компании, одной из тех, чьи офисы находятся на Виа-Венето.
Бонд с интересом прислушивался к собеседнице: у нее был низкий голос, очень правильное английское произношение, как у выпускницы хорошего учебного заведения, но с легким, едва заметным акцентом, выдающим, что английский для нее лишь один из нескольких родных языков.
- И вы хотите сказать, что на сегодняшний вечер муж оставил вас в одиночестве?
- Я… в общем-то, в каком-то смысле да. А вы сами чем тут занимаетесь, мистер Бонд?
- Можно просто Джеймс. Я тут в отпуске. Вообще-то я занимаюсь экспортной торговлей.
- В отпуске - и один?
- Да, мне так больше нравится. Я считаю, что, когда путешествуешь в одиночестве, успеваешь увидеть больше интересного.
Лариса чуть удивленно приподняла бровь и положила ногу на ногу. Несомненно, это был способ привлечь его внимание, но Бонд не мог осуждать ее за это. Почему бы действительно не продемонстрировать свои длинные, стройные и изящные ножки; Бонд подумал, что своей красивой формой они обязаны не спортивным упражнениям и не диетам, а скорее породе, молодости и отчасти дорогим чулкам.
Час спустя они ужинали на Виа-Карроцце. Для того чтобы уладить это дело, им потребовалось сделать два телефонных звонка: Лариса позвонила мужу из бара отеля и, по-видимому, получила от него разрешение на это невинное свидание, а Бонд заказал столик не на одного, а на двоих.
Стены ресторана были обшиты резными деревянными панелями, и вся атмосфера действительно была традиционной. Официанты в коротких белых куртках были сплошь римляне зрелого возраста, посвятившие всю свою жизнь выбранной профессии. Движения их были ловки и точны, а вежливость ни в коей мере не переходила в навязчивость.
Бонд смотрел, как Лариса уплетает равиоли, поблескивающие трюфельным маслом. Она уже успела рассказать ему, что ее отец русский, а мать англичанка, что училась она в Париже и Женеве, а затем поехала работать в Вашингтон, где и познакомилась со своим мужем. Детей у них не было.
- Сами понимаете, моему мужу приходится много путешествовать, - сказала она, отхлебывая из бокала с "Орвьето". - На данный момент наша семейная штаб-квартира находится в Париже, но я время от времени сопровождаю мужа в поездках. В те места, которые мне больше всего нравятся.
- Позвольте, я попытаюсь угадать, - проговорил Бонд. - Рим, Нью-Йорк, Сингапур, Гонконг…
- Нет, Гонконг я терпеть не могу. Когда муж туда едет, я остаюсь дома. Вообще-то на самом деле я домашняя девочка.
- Конечно, это сразу видно, - поддакнул Бонд.
Чуть за тридцать; уже скучает, подумал Бонд. По отцовской линии имеется некоторая доля еврейской крови. У нее был красиво очерченный рот, и лишь верхняя губа чуть странно изгибалась, придавая лицу слегка недовольное выражение. Кожа у нее была безупречная, сияющего медового оттенка, но Бонд был уверен, что образ невинной респектабельности для Ларисы всего лишь маска. В ее глазах сверкали искры врожденного непослушания, какой-то дикости и безотчетного стремления к свободе. Конечно, в случае чего она будет утверждать, что все это ему показалось, что это лишь обман зрения, а она "совсем не такая", но все эти ритуальные заклинания лишь придадут дополнительную остроту их более близкой встрече, если, разумеется, таковая состоится.
- Вы о чем-то задумались, Джеймс.
- Правда? Прошу прощения. Но у меня на это две уважительные причины.
- Какие же?
- Невеселые воспоминания нахлынули: промывка мозгов и тяжелые утраты.
- Господи. О чем вы? Расскажите, прошу вас.
На какой-то миг Бонду показалось, что этой красивой, явно неглупой и, похоже, искренней молодой женщине можно довериться - рассказать, например, о своей жене Трейси ди Виченцо, и о том, как люди Блофельда убили ее спустя всего пару часов после свадьбы, и о том, как он сам попал в расставленную ими западню, и обо всем японском кошмаре, и о том, как его почти буквально по частям выкупали на Ямайке. Но доверие - признак непрофессионализма. Уж кому, как не ему, было знать эту простую истину. Он, в своем странном печальном настроении, и так уже наговорил чуть больше, чем следовало.
- Как-нибудь в другой раз, - сказал он. - Когда мы немножко лучше узнаем друг друга.
Буквально парой отработанных фраз он вновь перевел разговор на жизнь Ларисы, успев заметить, что своей уклончивостью лишь разжег ее интерес. Поначалу неохотно, но с каждой фразой все более раскованно Лариса стала рассказывать ему о себе.
Когда они подошли к отелю, она остановилась в шаге от входной двери и положила ладонь на плечо Бонду.
- Моему мужу сегодня вечером пришлось уехать в Неаполь, - сказала она, глядя себе под ноги и чуть нервно облизывая губы. - Он сказал мне, когда я ему звонила. Может быть, подниметесь к нам в номер: выпьем чего-нибудь, если вы не против?
Бонд заглянул в большие карие глаза, посмотрел на полные губы, чуть приоткрытые в предчувствии романтической встречи, и вдруг услышал собственный голос, который произнес ровно три слова: те три слова, которых в подобной ситуации он еще не говорил никогда - ни разу за всю свою сознательную жизнь.
- Нет, благодарю вас.
- Что? - Голос ее прозвучал так, словно она не поверила своим ушам.
- Нет, спасибо, Лариса, - повторил Бонд. - Мне кажется, так будет лучше. Я…
- Не надо объяснений, - сказала она. Подавшись вперед, она поцеловала его в щеку. - Благодарю за прекрасный вечер.
Он провожал ее взглядом, пока она шла к стойке портье, брала ключ от номера и нажимала кнопку вызова лифта. Перед тем как войти в кабину, она чуть помедлила, затем обернулась и помахала рукой.
"Вот так девчонка!" - подумал Бонд. Он достал сигарету и вышел на улицу, чтобы перекурить пережитое.
Что ж, возможно, это и есть тот звоночек, которого он подсознательно ждал в последнее время. Пару лет назад он и кофе в ресторане не стал бы дожидаться, а прямиком повел бы ее в отель. Нет, конечно, бывали времена, когда его утомляли эти бесконечные игры, иногда они ему даже надоедали чуть ли не до отвращения, но вплоть до сегодняшнего вечера он был уверен, что это хобби останется с ним навсегда.
Но то, что случилось сегодня… Теперь он был твердо уверен, что его время прошло, что кончилась целая эпоха, а главное, знал, какой ответ он должен дать М., когда вернется в Лондон. Все кончено. Ему придется смириться с жизнью, состоящей из совещаний с представителями разных отделов и в лучшем случае анализа присылаемых другими агентами шифровок, и единственным ласкающим взор образом станет Лоэлия Понсонби - секретарша, которую начальство любезно согласилось оставить при нем, когда она вернулась на работу после отпуска в связи с рождением двух здоровеньких мальчишек. Да, только на нее и можно будет отвлечься от бумажной работы.
После истории с Сарамангой на Ямайке Бонд полтора года, которые показались целой вечностью, перебирал бумаги на письменном столе, пока М. не вызвал его и в итоге долгого разговора не предложил этот самый злосчастный "творческий отпуск" по состоянию не то физического, не то психического здоровья, после чего самому Бонду, и только ему предстояло решить, стоит ли возвращаться к оперативной работе. Без Лоэлии офисная жизнь действительно пришла в некоторый упадок и уныние: ее рабочее место поочередно занимали то перезрелые матроны, то невзрачные серые мышки, и единственной отдушиной была та пара месяцев, когда ему в секретарши выделили эффектную и в то же время весьма эффективно работавшую блондинку по имени Холли Кэмпбелл, которую М., к сожалению, тоже рассмотрел и оценил по достоинству, а потому быстро отправил на повышение.
Бонд с самым мрачным видом отправил окурок в полет на середину улицы и вернулся в отель. Портье выдал ему ключ, а заодно и записанное на листке бумаги сообщение. Текст был краткий и простой: "Позвоните в "Универсал". Срочно".
Он опять вышел на улицу и направился к ближайшей телефонной будке. "Универсал"… В глубине души он порадовался, что после многочисленных экспериментов Служба вновь вернулась к старому доброму кодовому названию. Ни одно другое слово не имело над ним такой власти. В трубке послышались щелчки международного соединения, затем раздались гудки, сопровождаемые собственным эхом, и наконец прозвучал характерный зуммер, означавший, что звонок переведен на добавочный номер нужного абонента.
Наконец Бонд услышал тот самый голос - искаженный телефонной линией, но безошибочно узнаваемый голос человека, которого он уважал больше кого бы то ни было в мире.
- Бонд?
- Сэр?
- Вечеринка окончена.
- Что?
- Вам нужно вернуться. Вылетайте завтра утром первым же самолетом.
- Сэр, я думал…
- Один из наших торговых филиалов докладывает о необычном повышении рыночной активности.
- Какой именно филиал?
- Парижский. При этом импортные поставки с Ближнего Востока также резко пошли вверх.
- А как же насчет отпуска по состоянию здоровья? У меня еще осталось…
- К черту ваш отпуск. Поговорим об этом у меня в кабинете. Все ясно?
- Да, сэр. До завтра.
- Спасибо. Да, кстати, прихватите с собой пару этих маленьких шоколадок в серебристо-синей обертке, ладно?
ГЛАВА 3
Обезьянья лапа
За квартирой Бонда в Челси присматривала шотландка по имени Мэй - настоящее сокровище. Она изо всех сил пыталась вовремя приготовиться к приезду хозяина и встретить его с подобающим гостеприимством, но, как всегда, дверца такси, доставившего Бонда из аэропорта, хлопнула под окнами чуть раньше, чем она того ожидала.
- Неужели вы не могли предупредить меня заблаговременно, мистер Бонд? - с упреком сказала Мэй, когда он вошел в холл и поставил на пол чемоданы из крокодиловой кожи. - Постель толком не проветрена, ваш любимый джем я купить не успела, а еще приходил молодой человек, который должен был переделать стенной шкаф в комнате для гостей, так после него такой беспорядок остался!
- Извините, Мэй. Я не виноват - труба позвала. Причем случилось это вчера поздно вечером, можно сказать, даже ночью.
- Приготовить вам ланч?
- Нет, спасибо. Я только приму душ и сразу же поеду на работу.
- Как угодно. По крайней мере, чистые полотенца есть, они висят в ванной на вешалке. Пока вы моетесь, я хотя бы сварю вам кофе.
- Спасибо. Черный и, пожалуйста, покрепче.
- Может быть, и апельсиновый сок?
- Свежевыжатый?
- Само собой, мистер Бонд.
- Мэй, вы просто чудо. Я буду готов через десять минут. Пожалуйста, позвоните, чтобы подали машину к подъезду.
Надевая после душа свежую рубашку, темно-синий шерстяной костюм и повязывая черный галстук, Бонд подумал, что, наверное, так же чувствуют себя офицеры, облачаясь в форму в первый раз после отпуска. Побрился он еще в римском отеле в шесть утра, а в парикмахерской был последний раз неделю назад. В общем, выглядел он, конечно, не так, как в свои лучшие времена, но по крайней мере достаточно презентабельно, чтобы можно было показаться на глаза начальству.
В гостиной он наскоро просмотрел пачку корреспонденции, имеющей пометку "срочно", и счел возможным отправить по крайней мере половину столь бесценной информации прямиком в мусорную корзину. Сделав пару глотков обжигающего горького черного кофе, приготовленного Мэй, он взял с кофейного столика сигаретницу и, достав оттуда "Балкан Собрание", закурил.
- А теперь, Мэй, - сказал он, - расскажите мне, как тут у нас обстоят дела и что новенького произошло за время моего отсутствия.
Мэй на мгновение задумалась:
- Ну, этот вернулся - старый чудак, который в одиночку отправился в кругосветное путешествие на яхте.
- Чичестер?
- Ага. Он самый. Только не спрашивайте меня, какой смысл во всей его затее. Особенно если учесть, что он уже на пенсии.
- Мне кажется, мужчинам просто нужно время от времени что-то себе доказывать, - предположил Бонд. - Даже старикам. А еще что?
- Этих поп-певцов арестовали за наркотики.
- "Битлз"?
- Нет, других, тех, у которых патлы до плеч, они еще так громко играют, что уши закладывает. "Роллинг стоунз", что ли?
- А что за наркотики-то у них нашли? Марихуану?
- Ну уж вы спросите иногда, мистер Бонд. Слышала, что наркотики, вот и все.