- Боюсь, я могу показаться вам чересчур самонадеянной, - сказала Скарлетт, когда метрдотель поздоровался с ними, - но я просто ничего не могла с собой поделать: увидев, как идет ваша игра с Горнером, я позвонила сюда и заказала столик. В выходные это место пользуется большой популярностью.
Метрдотель, который глаз не мог оторвать от Скарлетт, проводил их к столику, откуда открывался замечательный вид на реку и на левый берег.
- Вы любите дары моря? - спросила Скарлетт. - Здесь у них великолепный выбор. Лангусты, крабы и еще такие маленькие колючие штучки, которые похожи на Шагрена… А еще они тут готовят чудесный майонез. Лучший в Париже. Вы позволите мне заказать для нас обоих? Доверитесь моему вкусу?
- Довериться вам? Почему же нет? О делах поговорим потом, - ответил Бонд.
- Ну разумеется.
После напряженного теннисного матча Бонд чувствовал себя не только усталым и измотанным, но и голодным. Официант принес шампанское "Дом Периньон" и вазочку с оливками. Холодные пузырьки приятно освежили пересохшее горло Бонда.
- А теперь, Скарлетт, я хотел бы услышать все, что вы знаете о докторе Джулиусе Горнере.
- В первый раз я услышала о нем от Александра, моего отца, - сказала Скарлетт, ловко извлекая с помощью хитрого столового прибора хвост лангуста из панциря. - Мой дедушка перебрался в Англию из России после революции. У него было имение под Санкт-Петербургом и собственный дом в Москве. По образованию дед был инженер, но сумел проявить смекалку и вывезти за границу часть семейного состояния; на эти деньги он купил дом неподалеку от Кембриджа. Моему отцу было всего семь лет, когда они бежали, так что он лишь смутно помнил Россию. Английский стал для него вторым родным языком, он учился в очень хороших школах, потом окончил университет и в итоге остался в Кембридже, где преподавал экономику в одном из колледжей и со временем был избран в ученый совет. Во время войны он работал на Разведывательное управление британской армии, а затем ему предложили место профессора в Оксфорде, где он и познакомился с Горнером, который учился тогда в магистратуре.
- Значит, ваш отец преподавал на курсе у Горнера?
- Да, и, по его отзывам, тот был не слишком восприимчивым студентом, а кроме того, ему всегда очень трудно было признать, что он еще чего-то не знает.
- Но он ведь был умен?
- Отец говорил, что, если бы не его строптивость, он мог бы стать лучшим экономистом в Оксфорде. Но проблема в том, что если, у него что-то не получалось, он обвинял в этом окружающих, в том числе и моего отца.
- А что случилось?
- По словам отца, Горнер всегда производил на людей отталкивающее впечатление…
- Значит, он был таким уже в те времена.
- У него был этот прибалтийский или литовский акцент и, конечно… его рука. Но это не вызывало у людей отторжения. Я думаю, они ему сочувствовали. Однако он словно специально нарывался на неприятности. Например, списывал на экзаменах, хотя, по мнению папы, никакой нужды в этом не было. Он свысока, если не сказать - с презрением относился к студентам младших курсов, потому что был старше и успел повоевать.
- По обе стороны фронта, насколько мне известно, - заметил Бонд.
- Скорее всего он хотел оказаться на стороне победителей, - предположила Скарлетт. - И конечно, то, что он повидал в Сталинграде, заставляло его чувствовать себя старше и опытнее других… Но в свое время немало британских студентов бросили учебу и пошли воевать.
Рассказ Скарлетт был прерван появлением официанта, который убрал тарелки и блюдо с тем, что осталось от морского ассорти.
- А теперь нам принесут жареного палтуса, - объявила Скарлетт. - Можно я закажу еще вина?
- Разумеется, любой ваш каприз будет исполнен, - ответил Бонд. - Доктор Горнер угощает, - добавил он, похлопывая по толстому конверту с деньгами, лежавшему во внутреннем кармане его блейзера.
Скарлетт закурила; сидя в мягком красном кресле, она подобрала ноги и обхватила руками лодыжки. Солнце исчезло за одной из высоких крыш, и она сдвинула темные очки на макушку, как обруч для волос. "Теперь она выглядит еще моложе", - подумал Бонд, глядя в ее темно-карие глаза.
- У Горнера появилась навязчивая идея, что все окружающие не любят его и плохо к нему относятся; он это списывал на счет ксенофобии. Оксфордский университет виделся ему как некий элитарный английский клуб, в который его не хотят допускать. Я слышала, что действительно были люди, которые пытались дразнить его, но ведь идиоты везде найдутся, а что касается общей атмосферы, то мой отец уверял, что оксфордская публика славилась исключительной корректностью, тактичностью и доброжелательностью. Тем не менее именно опыт общения с какими-то неприятными людьми оставил настолько жестокий отпечаток в его душе, что в определенный момент он твердо решил рано или поздно отомстить сразу всем, кого считал заносчивыми и высокомерными англичанами. Английская культура стала для него некой навязчивой идеей или, если хотите, фетишем; он забивал себе голову всевозможной ерундой вроде крикета, "честной игры" или правил чаепития. Он считал миф о "старой доброй Англии" едва ли не самым гигантским обманом в истории человечества. Он относился ко всему этому куда более серьезно, чем любой англичанин, и притом воспринимал как некое оскорбление, направленное лично против него. Он взялся изучать британскую внешнюю политику и захотел доказать всему миру, что Британская империя всегда была жестокой и лживой и остается такой по сей день. Я полагаю, что весь этот процесс занял несколько лет, и если изложить всю историю в двух словах, то можно сказать: он возненавидел Англию, поскольку считал, что Англия посмеялась над ним, и решил посвятить свою жизнь ее уничтожению.
- Кто его знает, может быть, этот странный поворот в мозгах случился у него еще раньше, - предположил Бонд.
- Что вы имеете в виду?
- Ну, хотя бы то, что он воевал по обе стороны фронта. Возможно, когда ему стало ясно, что нацистам Британию не одолеть, он решил поставить на русских, и действительно не прогадал: после войны они стали нашим самым вероятным противником.
- Как тонко подмечено, Джеймс. Я даже не предполагала, что вы такой замечательный психолог.
- Официант, по-моему, уже заждался, когда вы наконец попробуете вино.
Скарлетт понюхала и пригубила из бокала "Батар Монтраше":
- Прекрасно. Так на чем я остановилась?
- На льстивом комплименте в мой адрес.
- А, ну да. Так вот, мой отец почувствовал, что Горнер живет в диком нервном напряжении, что он несчастен; отец был человек добрый и не мог не сочувствовать младшему коллеге. В итоге отношения у них худо-бедно сложились: отец был единственным из преподавателей, к кому Горнер иногда заходил, чтобы поговорить в кулуарной обстановке; никаких официальных обязанностей по отношению к нему у отца не было, он просто был доброжелательным и мягким человеком. Порой отец приглашал его к нам обедать или ужинать. Мы с Поппи иногда тоже присутствовали, но ведь мы были еще совсем маленькими, поэтому никаких подробностей я не помню. Отец сочувствовал ему как чужаку, иммигранту, и рассказывал, что его собственному отцу тяжело пришлось, когда они бежали из России, но неизменно повторял, что Англия всегда считалась гостеприимной страной. Господи, да что там говорить, ведь чуть ли не половина преподавателей Кембриджа были еврейские эмигранты. Но потом отец сделал большую ошибку. Он спросил Горнера о его руке.
Бонд отложил нож и вилку:
- И что же ответил Горнер?
- Отец рассказал, что еще до войны знал одного человека в Кембридже - по-моему, в колледже Сидни Сассекс; не знаю, почему это название отложилось у меня в памяти, - у которого была такая же особенность. Отцом, конечно, двигали лишь добрые чувства: он просто хотел дать понять Горнеру, что тот не одинок и что можно нормально жить даже с таким дефектом. Но, по-моему, до того дня Горнер никогда в жизни не позволял никому затрагивать эту тему. Я думаю, он страшно стыдился своего уродства и считал, что оно будет истолковано самым вульгарным образом: мол, он сам или кто-то из его семьи не полностью эволюционировал из обезьяны в человека.
Бонд кивнул и наполнил бокалы.
- В общем, как бы то ни было, - продолжала Скарлетт, - но этим разговором отец добился совершенно неожиданного результата: вместо того чтобы считать отца своим другом и собратом по трудной иммигрантской судьбе, Горнер записал его в свои злейшие враги, решив, что отец даже хуже англичан - своего рода преуспевший предатель, оборотень, переметнувшийся в стан противника. С того дня он больше не снимал с руки перчатку. И добавил в список объектов своей пылкой ненависти еще одно имя: под первым номером там оказался, помимо Англии, еще и Александр Папав со всей семьей.
- Похоже, с сегодняшнего дня я тоже включен в этот список, причем в первых строках, - сказал Бонд.
Скарлетт подняла бокал и, чокнувшись с Бондом, произнесла тост:
- За врагов Джулиуса Горнера. Ну так вот, прошло много лет, и он встретился с Поппи. И в этом увидел свой шанс отомстить.
Официант принес им блюдо с сыром и свежий хлеб. Пока он менял приборы, Бонд смотрел на Сену, по которой взад-вперед сновали прогулочные катера, высаживая у спусков с набережной своих пассажиров. Он успел отметить, что самой большой популярностью пользуется старинный колесный пароход, словно приплывший прямиком с Миссисипи. И имя он носил соответствующее - "Гекльберри Финн". По обоим бортам парохода были вывешены баннеры, извещавшие, что он сдан в аренду городу Парижу всего на один месяц.
Бонд заставил себя вернуться к застольной беседе и к реальности:
- Вы бы рассказали мне о Поппи.
- Поппи… - Скарлетт отрезала ломтик камамбера и положила на тарелку Бонда. - Вот, попробуйте. Поппи… В общем, мы с Поппи совсем не похожи… Она немного моложе и… как бы это сказать… она никогда не относилась к учебе слишком серьезно.
- В отличие от вас, - заметил Бонд.
- Да, это правда.
- А кстати, в какой школе вы учились?
- В Роудине. Не смейтесь. В этом нет ничего смешного. Потом я поступила в Оксфорд, в колледж Сомервилл.
- И там вы, без сомнения, хорошо учились и получили диплом с отличием, прямо как Горнер.
Скарлетт чуть покраснела:
- Отец всегда говорил, что хвастаться хорошими оценками - верх вульгарности. А Поппи в университет не пошла. Она перебралась в Лондон и скоро завела знакомство с огромным количеством самых разных людей. Постоянно ходила на вечеринки, тусовалась - в общем, вела богемный образ жизни. По какой-то причине, которой я так и не поняла, она вдруг решила, что хочет стать стюардессой. Наверное, ей эта профессия показалась "ужасно гламурной". Сами понимаете: полеты на реактивных лайнерах тогда еще были в новинку. И потом, как мне кажется, ей хотелось таким образом противопоставить себя своей добропорядочной академической семье. Наша мама была врачом-консультантом в больнице Рэдклиффа и тоже возлагала на нас обеих большие надежды. В общем, Поппи поступила в авиакомпанию "Бритиш оверсиз" и отработала там три года. Ее угораздило влюбиться в одного пилота. Он был женат и, чтобы удержать Поппи, все время врал ей, будто собирается развестись с женой, но на самом деле и не думал о разводе. Поппи была очень несчастна. Ее нервы были истрепаны, и как-то раз во время стоянки самолета в Марокко она с горя решила попробовать наркотики. Так, чуть-чуть. Но как это всегда бывает, одним разом дело не обошлось, и она стала принимать их все чаще и в больших дозах. Думаю, она делала это отчасти для того, чтобы отвлечься от своих проблем, а отчасти - просто чтобы поразвлечься. И как раз в это время ее любовник прочел объявление, что Горнер ищет пилота для своих частных самолетов; поскольку он был уже сыт по горло работой в авиакомпании, то в Париже встретился с Горнером. Каким-то образом в их разговоре всплыло имя Поппи, и когда Горнер услышал его, то, разумеется, сразу вспомнил нашу семью. И сразу перешел к решительным действиям: сказал летчику, что тот его не интересует, а вот Поппи получила приглашение работать стюардессой на его частных самолетах. Естественно, он пообещал ей огромную зарплату, много интересных полетов, чаевые. Отгулы. Дорогую одежду. Обувь.
- И наверное, что-то еще? - уточнил Бонд.
- Да. Еще кое-что. - Скарлетт закусила губу. - Он пообещал ей наркотики.
- И она не устояла перед соблазном?
- Само собой. - На глазах у Скарлетт выступили слезы. - Он мог предложить ей любые наркотики, что она захочет, на выбор, причем всё высшего качества, не смешанное с какой-нибудь дрянью или отравой, как то, что продается на улицах. И думаю, дело было обставлено так, что выглядело вполне безобидно: она могла посчитать, что таким образом сможет держать под контролем свою привычку, тогда еще не казавшуюся столь пагубной, и в то же время будет всегда иметь на эту привычку достаточно денег. Хотя на самом деле наркотики ей предлагались бесплатно. - Скарлетт вытерла глаза платком. - Она всегда была такой милой, такой ласковой девочкой. Всегда.
Официант принес свежий ананас и взбитые сливки.
Когда очередь дошла до крепкого эспрессо, Бонд закурил и предложил сигарету собеседнице.
- Скажите мне, Скарлетт, если я ее найду, она согласится бежать? Или теперь это стало добровольным рабством?
- Мы уже больше двух лет не виделись, так что на самом деле я не знаю. Время от времени нам удается перекинуться несколькими фразами по телефону. В последний раз она звонила мне буквально пару дней назад. Она была в Тегеране и сумела выбраться на почту.
- В Тегеране?
- Да, там у Горнера серьезные деловые интересы. Подробностей не знаю. Но Поппи говорила, что пытается бороться со своей зависимостью от наркотиков. Это страшно трудное дело. И все-таки я думаю, что, если вы сможете ее найти, она с радостью сбежит от Горнера. Тогда мы могли бы поместить ее в специальную клинику для лечения и реабилитации. Проблема в том, что Горнер не собирается ее отпускать. Он медленно убивает ее и наслаждается каждым мгновением этой чудовищной мести.
Бонд мысленно выругался, а вслух лишь сказал:
- Не плачьте, Скарлетт. Я ее найду.
Они выпили еще по чашке кофе, и Скарлетт отвезла Бонда обратно в гостиницу; на этот раз она куда как строже соблюдала правила дорожного движения и почти не превышала скорость - в отличие от утренней поездки в Булонский лес.
- Если будут новости, вы ведь мне позвоните?
- Само собой, - ответил Бонд, - если только телефон в этот момент окажется в пределах моей досягаемости.
Скарлетт потянулась со своего сиденья и поцеловала Бонда в щеку. Чтобы скрыть припухшие от слез глаза, ей пришлось снова надеть темные очки. Рука Бонда на секунду коснулась ее красного льняного платья. Он чувствовал, что эта девушка сумела если не сломить его оборону, то по крайней мере пробить в ней основательную брешь. Это не могло его не беспокоить, но беспокойство было таким сладостным…
На входе в отель он с трудом преодолел искушение обернуться и помахать на прощание рукой, как сделала миссис Лариса Росси у двери лифта в Риме, но он мысленно обругал себя за сентиментальность и не оглядываясь прошел к стойке портье.
- Месье Бонд, - обратился к нему дежурный администратор, - вам телеграмма.
Поднявшись в номер, Бонд вскрыл ее. В графе "кому" значилось "ПРОБОНД", а завершался текст короткой подписью "ПРИЗМ". Присутствие этих двух условных обозначений говорило о том, что М. не просто распорядился отправить телеграмму, но и проконтролировал составление текста.
СРОЧНО ПОЕЗЖАЙТЕ ФИСТАШКАМИ ЗПТ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫЙТИ НАПРЯМУЮ ПОСТАВЩИКА ТЧК АМЕРИКАНСКИЕ ПАРТНЕРЫ ПОДТВЕРЖДАЮТ ПОСТАВКИ ИКРЫ ТЧК МЕСТНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ЖДЕТ ВАС ТЧК
Бонд немедленно позвонил портье, вызвал такси в аэропорт и стал укладывать вещи. "Фисташками" в новейшем шифре Службы называлась Персия, а "икрой" - Советский Союз. Американскими партнерами было ЦРУ, и если эти ребята забеспокоились по поводу Горнера, то, судя по всему, русский след, о котором упоминал М. в ходе разговора в Лондоне, проявился куда отчетливее, чем предполагалось изначально.
"Горнер и русские, - подумал Бонд. - Такие союзы уж точно заключаются не на небесах, а в аду".
ГЛАВА 7
Можете на меня положиться
Когда берешься за алгебраическое уравнение, не знаешь, есть ли у него решение; когда отправляешься в Персию - не знаешь, есть ли путь назад.
Роберт Байрон. Путь в Оксиану
Самолет пошел на снижение, и Бонд, закурив, посмотрел в иллюминатор. Слева по курсу виднелись величественные вершины горы Эльбрус, за которыми ему даже удалось разглядеть едва заметную синюю полосу, почти сливавшуюся с небом: то были южные воды Каспийского моря. Никогда прежде Служба еще не забрасывала его на Ближний Восток, за что он, по правде говоря, был премного благодарен судьбе. С его точки зрения, земли между Кипром и Индией представляли собой воровское логово мирового масштаба. Однажды, еще в детстве, он побывал в Египте, но тогда был слишком мал, и у него не осталось почти никаких воспоминаний; в сознательном же возрасте ему довелось провести лишь несколько дней в Бейруте, который оказался не более чем огромным логовом контрабандистов всех мастей: здесь незаконно перепродавали алмазы из Сьерра-Леоне, арабское оружие и золотые украшения из Алеппо. Впрочем, выяснилось, что ливанские женщины куда более современны и раскованны, чем он ожидал; тем не менее ему было приятно вернуться в Лондон.
Самолет стал заходить на посадку; Бонд допил виски и отдал стакан стюардессе. Аналитический отдел не успел подготовить ему никаких материалов по Персии, так что оставалось лишь положиться на руководителя местной резидентуры Службы Дариуса Ализаде и рассчитывать, что тот введет его в курс дела. Вскоре под полом салона послышался глухой стук: это в днище фюзеляжа открылись люки и стойки шасси заняли свое рабочее положение. Затем привычно взвыли гидравлические механизмы, выдвигая закрылки, гасящие скорость. Наконец глазам Бонда предстала картина, знакомая по сотням других перелетов на разные континенты: телеграфные столбы, такие маленькие издалека машинки на дороге, огибающей аэропорт, традиционно невысокие здания терминалов, затем взявшаяся словно ниоткуда и несущаяся навстречу самолету полоса бетона с черными тормозными следами от резины шасси. Самолет дважды чуть заметно подпрыгнул, коснувшись посадочной полосы, и пилот переключил двигатели на реверс. Взвыв, они возвестили, что полет окончен.