- Мы на всякий случай еще раньше условились: если нас заманят в ловушку, расходиться в разные стороны, чтобы разбить преследователей. Если даже у них окажется с собой собака, им будет труднее взять нас. Я пошел к хутору раньше хозяина и сразу заметил чужие следы: солдатских сапог с подковками. Когда я начал отходить назад, из дома меня обстреляли. Граф понял, в чем дело, выстрелил в предателя и повернул лошадь с Бородачом в лес. Тут Бородач сказал, чтобы Граф оставил его и спасался сам, - в лесу уже было слышно, как чекисты рассыпаются в цепь. Граф подождал меня, спросил, что делать, но Бородач так просил оставить его и отступать, что мы не могли поступить иначе. Граф ушел к нашему старому бункеру в сторону озера Энгуре, а я запутал следы в болотах и пришел предупредить вас…
- Отдыхай! - сказал Лидумс.
- Может быть, уйти отсюда?
- Уйдем утром. Бородач не выдаст. Надо еще проверить, не придут ли к энгурскому бункеру чекисты по следам Графа. Мазайс, ты сейчас отправишься к Энгуре и встретишь Графа. С тобой пойдет Делиньш. Отправишь его завтра навстречу нам к почтовому ящику у озера. Бедный Бородач!
Это прозвучало как эпитафия на кладбищенском памятнике. И все. Никто не сказал ни слова, хотя все, наверно, думали об одном и том же: а когда придет мой черед?
Да, война продолжалась, и на ней, как на всякой войне, были жертвы.
9
В ночь с двенадцатого на тринадцатое апреля немецкий быстроходный катер типа "Люрсен-С" под командой капитана Хельмута Клозе подошел с потушенными сигнальными огнями и приглушенными моторами к латвийскому побережью недалеко от Ужавского маяка.
Катер остановился и лег в дрейф в двух милях от советского берега. Тотчас же с борта была спущена резиновая двухвесельная лодка с рулевым управлением и компасным оборудованием, в лодку спрыгнули четыре человека, приняли несколько рюкзаков, чемоданов, и лодка отвалила от борта.
Ночь выдалась облачная, темная, влажная, с валким, но не шибким ветром, накатывавшим на берег длинную отлогую волну.
Ни одного огонька не было видно на берегу, только Ужавский маяк чертил со своего небольшого мыска длинную линию по всему горизонту, оповещая проходящие в ночи суда, что они вышли на траверз Вентспилсского порта и должны менять курс для входа в реку Венту.
Катер еще виднелся неясным силуэтом, словно он прильнул к воде, скрывая свои очертания хищной рыбы с узкими обводами, с бронированными надстройками. Он должен был ожидать светового сигнала от пассажиров шлюпки, когда они достигнут берега, а в случае, если пограничники негостеприимно встретят эту шлюпку, принять людей обратно.
Но вот с берега мигнул узкий луч сигнального фонарика, передал тире-точку-тире, а катер начал медленно отваливать в море, двигаясь так бесшумно, будто и сам был привидением и населен не людьми, а только душами людей. Так он отползал долго-долго, пока волны фарватера не скрыли берег. Тогда Клозе приказал включить оба мотора, и катер, как хищная рыба, словно бы прыгнул, вылезая из воды на редан, и пошел со скоростью не меньше сорока пяти узлов.
Четыре пассажира вытащили лодку на берег, разгрузили ее и закопали в прибрежный песок. Перетаскав тяжелые мешки со снаряжением на высокий, поросший сосняком лесок, где еще сохранились окопы и стрелковые ячейки времен Отечественной войны, они вернулись на берег и тщательно затерли, разровняли и замаскировали все свои следы. Теперь они выбрались уже след в след, и замыкающий, эстонец Густав, разметал пучком водорослей каждую вмятину от тяжелых башмаков.
В бывшем окопе все четверо смазали башмаки пахучей жидкостью, отбивающей нюх у собак, снова взвалили поклажу и пошли, горбясь и задыхаясь, через важно шумящий лес, тщательно обходя редкие снежные залежи, чтобы не оставить лишнего следа.
Пройдя около трех километров с тяжелой ношей, они выбрались на песчаный мысок, густо поросший ельником, с которого впереди, в лощине, виднелась шоссейная дорога, обставленная телефонными и телеграфными столбами, знаками движения. На мыске все остановились, посовещались, и двое из четверых, запрятав в наскоро оборудованном тайнике лишнюю кладь, взяв только по рюкзаку и небольшому чемодану, стали прощаться.
Худощавый, длинноногий латыш, которого все звали Петерсон, спросил:
- Может быть, пойдете с нами?
- Нет, у нас особый путь.
- Ну что ж, до встречи в Англии… - важно произнес Петерсон.
- Или в другом месте! - нервно хихикнул самый молодой, которого звали Томом.
- Чтоб у тебя язык отвалился! - буркнул второй, уходивший с Томом.
- Куда ты со мной, немым, денешься? - язвительно спросил Том.
- Просто пристрелю!
И разговор этот, и нервная дрожь, то и дело сотрясавшая жилистое тело Петерсона, и ярость Адольфа - показывали, что ни благополучная высадка, ни преодоление первого рубежа не принесли успокоения. Том и Адольф буркнули:
- Пока!
- До встречи!
И вот уже сомкнулись ветви мелкорослых елей, где-то упала с дерева шишка, прозвучав в темноте и тишине, как выстрел, и все стихло.
Петерсон и молчаливый его спутник, переговаривавшийся с Петерсоном только по-английски, Густав, эстонец по национальности, торопливо закопали тяжелые мешки, оставив тоже по рюкзаку и чемодану, внимательно оглядели место захоронения, сделали несколько метин на деревьях и тоже спустились на дорогу.
В это ночное время дорога была пустынна, однако путешественники попробовали все же свернуть с нее в сторону, чтобы идти параллельно.
Прямо перед ними открывался длинный, бескрайний луг, покрытый туманом, но едва они сошли с дороги, как ноги им связала холодная, словно бы твердая от холода вода. Петерсон зачерпнул воды в высокие сапоги, выругался вполголоса, сказал по-английски:
- Кажется, это и есть знаменитый Журавлиный луг…
- Чем он знаменит?
- Тем, что это непроходимое болото, а совсем не луг!
Густав дернул плечом, но промолчал.
Выбрались обратно на дорогу и пошли быстрее.
Шли довольно долго, прислушиваясь к каждому звуку. Где-то впереди загорланили петухи. В стороне тявкнула собака. Журавлиный луг кончился, по обеим сторонам дороги начали попадаться молчаливые, спящие хутора. Начало светать.
Это долгое, осторожное путешествие в мокрой одежде, в мокрой обуви, хотя и утомило, но согрело пешеходов. И даже низкий туман, то и дело наваливавшийся на дорогу со стороны болот, а порой и со стороны не такого уж далекого моря, не столько раздражал, сколько успокаивал их. Пока ничего не случилось. Пограничники, видимо, спали, в эту сырую, темную ночь, машины и путники, которых следовало бы остерегаться, еще не вышли на дороги, а где-то, не так уж и далеко, должен быть безопасный привал…
Возле очередного столба с указателем расстояния Петерсон остановился, посветил фонариком, хотя цифры становились уже видны в молочном тумане рассвета.
- До Вентспилса осталось тридцать километров. Значит, где-то недалеко и наш Соловьиный хутор…
Густав тоже посмотрел на цифры, прислушался.
По-прежнему было тихо, даже петухи замолчали, поприветствовав зарождение дня.
Петерсон пошел медленнее. Теперь он внимательно поглядывал по обеим сторонам дороги, ища опознавательные знаки, которые так долго заучивал в Лондоне.
Впереди, слева, показалось большое здание с красной черепичной крышей - школа, а может, бывший помещичий дом, отданный теперь под правление колхоза. Справа виднелась темная полоса елей - культурная посадка, прикрывавшая какие-то строения. Петерсон торопливо сошел с дороги в кусты. Тут тоже была вода, но только снежная, под которой порой прощупывался ледок. Густав последовал за ним.
Прошлепав по воде метров сто, они нашли точку, с которой хутор был виден целиком, со всеми постройками: с длинным сенным сараем, со скотным двором и баней. Опасно было то, что он находился так близко от дороги, может быть, пятьдесят-шестьдесят метров. Но то, что он рядом, радовало, так как обещало тепло, отдых усталому телу, утомленному мозгу.
Он спал, этот благословенный хутор, и никакие соловьи не щелкали возле него, да и слишком рано было для соловьев - холодно. Это потом, когда путники привыкнут к хутору, как к своему жилью, они наслушаются еще и соловьев, и лягушек, а теперь им бы только тепла!
Петерсон выбрал место посуше, поставил чемодан, на него - свой заплечный мешок. Густав тоже освободился от вещей.
- Думаю, что лучше сначала пойти мне одному… - сказал Петерсон. - Вы, с вашим плохим выговором, можете напугать хозяина.
- Я согласен, - выговорил Густав по-латышски. - А что, собственно, впереди, по дороге на Ригу?
- Река Вента. А дальше - прямая дорога на Ригу.
- Какая же это река - Вента? Я видел на карте - ручей.
- Летом - да. Но не весной. Впрочем, я думаю, хозяева найдут способ переправить нас через эту реку. Если уж мы перебрались через море… Ну, я пошел! - перебил он свои воспоминания.
Густав присел на чемодан, наблюдая за Петерсоном.
Петерсон подошел к хутору и осторожно постучал в окно.
Все было тихо в доме, но Петерсон безошибочно чувствовал движение. Ему даже показалось, что в соседнем окне шевельнулась занавеска, словно бы кто-то, спрятавшись за косяк, пытался рассмотреть человека, потревожившего покой дома. Он чуть отошел от окна, чтобы тот, кто наблюдает, увидел - стоит одинокий прохожий.
Но вот щелкнула щеколда внутри дома, скрипнули полы в сенях. Хриплый, то ли от сна, то ли от испуга, голос невнятно спросил:
- Кого надо?
- Мне надо поговорить с Курсисом…
- С Курсисом? - удивленно спросил голос.
- Да, да, именно с Курсисом.
После паузы человек дрожащим голосом сказал ответную фразу пароля:
- Курсис два дня назад уехал в Ригу и будет только завтра…
- А мне сказал, что будет дома сегодня рано утром, - ответил условными словами Петерсон.
Дверь чуть приоткрылась, настолько, чтобы просунулся длинный нос хозяина и метнулась рыжая, как пламя, прядь волос. Но Петерсон уже сунул ногу в щель меж дверью и косяком. Да и хозяин, разглядев в белом, словно молочном, рассвете велюровую, зеленоватого оттенка шляпу Петерсона, короткую куртку неместного покроя, как будто успокоился, но заговорил с опаской:
- В дом не входите: это опасно.
- Где же мне устроиться?
- Откройте сарай, справа, под сеном, лаз в подпол. Переждите там. Я извещу того, кто вас ждет. Вы не один?
- Вдвоем. Да вы покажите укрытие.
- Подождите, оденусь.
Он вернулся довольно быстро. Петерсон оглянулся, чтобы просигналить Густаву: "Все в порядке"! - и увидел, что Густав, взвалив мешок на плечи и взяв в левую руку чемодан, уходит от хутора в лес…
Петерсон не мог понять, что вспугнуло партнера. Он пробежал до еловой посадки, но дорога была пустынна. Тогда он закричал приглушенным голосом:
- Густав, Густав, куда вы?
Тот уходил все дальше, вот он поравнялся с мелкими елками предлесья, вот зашел за них, вот он исчез.
Петерсон вдруг с горечью подумал, что ничего не понимает в замыслах своих хозяев.
Он медленно побрел к своим оставленным вещам. Хозяин, ежась от холода, ожидал, ничем не выдавая своих мыслей. Петерсон приволок мешок и чемодан. Хозяин провел его в сарай, показал лазейку и только тогда произнес:
- В случае чего, вы у меня не были, меня не видали, просто забрели по дороге, когда устали идти…
- Хорошо! - согласился Петерсон.
Он нырнул в лаз, услышал еще, как хозяин набирал охапку сена, потом бросил его корове, из-за стенки хлева слышался его сильно дрожащий голос, но делал он все по привычке правильно.
Впрочем, в этом подполье было довольно сухо и почти тепло. Петерсон даже разулся, надел сухие носки, и не заметил, как его сморил сон.
Когда он проснулся, доска, прикрывавшая лаз, была чуть сдвинута, солнечный луч, пробравшийся в сарай, вызолотил земляную стенку убежища. Петерсон выглянул из лаза и увидел тарелки с едой, накрытые чистым полотенцем. Он усмехнулся: в этой земляной тюрьме по крайней мере кормят!
Хозяина он увидел только поздно ночью. Тот снова принес еду, поставил керосиновый, чисто протертый фонарь, присел на край норы, спустив ноги в лаз, объявил:
- Ужинайте поскорее. Будрис будет ждать вас на опушке леса в двенадцать ночи, а сейчас уже одиннадцать.
- Как же я его разыщу в такой темноте? - недоверчиво спросил Петерсон. - И где его искать?
- От сарая пойдете прямо в лес. Он погукает филином.
- А я?
- А вы идите тихим шагом по направлению к лесу вдоль дороги. Да он вас не потеряет! - вдруг наставительно сказал хозяин. - Если вернетесь обратно за вещами или еще пожить, так дверь сарая будет отперта… - и с этими словами ушел, как будто ему надоело наставлять несмышленого человека.
Без пяти минут двенадцать Петерсон осторожно выглянул за дверь. Ночь опять была черная, волглая. Петерсон торопливо, не видя дороги, пробежал открытое пространство меж сараем и лесом и остановился в укрытии таких же мелких елок, в каких утром исчез Густав.
Метрах в двухстах, в стороне, по шоссе прошла автомашина с яркими фарами, и хотя свет фар вовсе не был направлен в сторону леса, Петерсон присел, будто его могли увидеть в этой кромешной тьме с дороги, где весело и трудолюбиво ворчал мотор.
Петерсон сделал первые несколько шагов безмолвно. И тотчас же услышал доброжелательный зов:
- Идите сюда!
Он инстинктивно отпрянул и пригнулся к самой земле, как его учили в школе. И в самом деле увидел на фоне более светлого неба фигуру спокойно сидящего человека. Человек привстал, мигнул фонариком, и Петерсон, не вынимая руки из кармана, пошел к нему.
- Вы спрашивали Будриса? - спокойно осведомился человек и посветил фонариком под ноги - там стоял пень, как будто нарочно приготовленный для этой ночной беседы.
- Я хотел поговорить с Курсисом! - с ударением сказал Петерсон.
- Курсис два дня назад уехал в Ригу и вернется только завтра.
- А мне он сказал, что будет сегодня рано утром.
- Так, пароль правильный. Может быть, перейдем к делу? - спокойно сказал сидящий.
- Да, - тихо, словно его кто-то мог тут подслушать, ответил Петерсон.
- Откуда вы? - спросил Будрис.
- С той стороны… - Петерсон неопределенно махнул рукой.
- Позвольте! - Будрис, видимо, рассердился, голос его стал хмурым. - Я вас не понимаю, как это - с той стороны?
- Английская разведка дала ваши координаты и пароль для связи. Мы высадились вчера, - виновато объяснил Петерсон.
- Кто - вы?
- Трое латышей и эстонец.
- Где же другие?
- Двое ушли в Ригу самостоятельно. Эстонец должен был вместе со мной поступить в ваше распоряжение, но почему-то побоялся явиться на указанный нам хутор и вчера отделился от меня и ушел.
- Да, глупо! - резко сказал Будрис. - Теперь понятно, почему на шоссе я встретил пограничников. - Он помолчал. - Что вы намерены делать?
- Я прибыл сюда специально для встречи с вами и для координации деятельности… - он намеревался сразу польстить неизвестному Будрису, но так и не понял, подействовала ли его лесть.
Будрис, помолчав, сказал:
- Вам придется переждать здесь два-три дня, не выходя из потайного бункера, пока я не создам условия для переезда в более безопасное место. - Вы-то тут не при чем! - словно бы утешая гостя, добавил он. - В определенный час к вам придет человек и скажет, что он от меня. Доверьтесь ему и следуйте за ним. Я думаю, скоро вы увидите некоторых ваших друзей…
Он встал, и Петерсон, никогда не чувствовавший себя слабым, вдруг подумал: лучше иметь этого человека в числе друзей. Лучше иметь его другом! И заискивающе сказал:
- У меня есть для вас письмо Силайса. Но оно укрыто так далеко, что я не рискнул достать его.
- Ничего, мы еще увидимся!
Кажется, наличие письма официального сотрудника английской разведки не очень утешило Будриса. Петерсон подумал: "Эти англичане всегда делают глупости! Хорошо, что Будрис не считает, меня ответственным за промахи моих хозяев…"
Будрис пожал руку Петерсона. Петерсон почувствовал, какой уверенностью веяло от Будриса. Только теперь Петерсон почувствовал себя спокойнее.
Будрис повернулся спиной и зашагал прямо в лес так ловко и быстро, словно видел и в темной, сырой, тяжелой ночи. Петерсон пошел обратно к своему сараю и лишь с трудом разглядел, присев к самой земле, на фоне неба его острогорбую крышу.
10
Густав и сам не понял, что толкнуло его уйти от этого острогорбого дома, возле которого уже слышались тихие и вполне мирные голоса Петерсона и хозяина.
Во всяком случае, в самую последнюю минуту, когда Петерсон уже возвращался к нему от хутора, а хуторянин ждал у дверей, поеживаясь в одном белье на холодном ветру, Густав вдруг вспомнил, что хозяева, направляя его вместе с Петерсоном, в последнюю минуту напомнили, что у него всегда остается право самостоятельного выбора: или идти со спутником или отделиться от него…
Ничего опасного не было в этом обычном хуторе, стоящем у дороги. На родине Густава, куда ему следовало добраться как можно быстрее, разбросаны такие же хутора и там он тоже должен будет однажды постучать в окно, не зная, чем встретят его: хлебом-солью или выстрелом? Да и вообще, направляясь домой, он должен будет миновать сотни таких хуторов, и, наверно, ему придется попросить приюта не один раз. Ведь его высадили так далеко от родины, что если он вздумает добираться туда пешком, то придется идти неделю… И на что-то надеялись же его хозяева, когда отправляли его вместе с Петерсоном, может быть, таинственный Будрис в самом деле сумеет помочь и ему…
А меж тем он шагал уже по залитому водой лугу, гулко хлюпая сапогами, отставив руку с чемоданом, который казался сейчас еще тяжелее, а впереди, куда он ни взглядывал, все отблескивала, как темное зеркало, река, ничуть не становясь у́же, так что дальний берег ее только мерещился в сером предрассветном тумане. Но Густав был упорен, силен, приучен ко всяким тяготам пути, и он продолжал брести по колено, а то и глубже, в весенней снеговой воде, все время придерживаясь залитого водой, но приметного по полоске леса речного берега, пока не вышел наконец на взгорбки, всхолмления, между которыми уже довольно редко попадались ревущие лога с бешеными потоками, да и те ему все лучше и лучше удавалось обходить.
Так бегут каторжники, которым посчастливилось обмануть охрану, бегут, не зная местности, людей, примет, не имея надежд, но пока еще свободные, бегут не по компасу, а на запах дыма, на шелест дерева, на рокот воды, таясь и прячась от всего живого, как будто они уже находятся в потустороннем мире и всякая встреча с живыми грозит им гибелью.
У Густава был компас, были часы, он видел, что идет все на северо-восток, что кончается третий час ночи, начинается четвертый, он знал, что в этот день и в этих широтах восход солнца приходится на пять часов восемнадцать минут, но надеялся, что утро будет еще долго туманным, а день может оказаться облачным, и тогда он успеет уйти от границы, которую он нарушил и поблизости от которой его будут искать, так далеко, что сразу окажется в безопасности.
Вот этот-то поиск безопасности и погнал его вперед, когда Петерсон окликнул его. Он не признавался сам себе, что испугался, он только предположил, что правильнее убраться как можно дальше и от этого хутора, что стоит возле самой дороги, и вообще от дорог, и вообще как можно дальше!