- Не торопитесь с выводами, - сказал Сондерсен. - Человек, который лежал в ванне, когда ее выносили из инфекционного отделения - не из шлюза, этого мы не знаем, - был доктором Томасом Штайнбахом. А человек, которого вынул из ванны доктор Клуге со своим ассистентом в подвале патологического отделения, им не был. Вместо Томаса Штайнбаха в ней лежал Эрнст Тубольд, умерший в кардиологическом отделении.
- Значит, тело Тома подменили в четко ограниченный промежуток времени: после того, как его доставили в шлюз, и перед тем, как оно оказалось у доктора Клуге, - сказала Гордон.
- Пожалуй, да, - сказал Сондерсен.
- Разве существует другая возможность? - спросила Норма, успевшая тем временем сесть на свое место.
Она посмотрела в сторону Сондерсена, но тот отвел взгляд. Посмотрела на Барски. Тот тоже отвел взгляд. Что такое опять происходит? - подумала она. И ощутила полную опустошенность. И испугалась, когда догадалась о причине этого чувства. Ей вдруг пришло на ум, что и Барски может оказаться тем, кто… Ну, положим, предал не он, подумала она, но вдруг он в чем-то все-таки замешан?
Прежде я даже мысли такой не допускала. Потому что не могла себе этого представить. Да, но разве твоя жизнь тебя ничему не научила? Мало ли чего тебе и во сне не снилось, зато случалось наяву. Нет, пусть хотя бы на нем не будет и тени вины, с тоской подумала она. Ну, пожалуйста!.. Кого все-таки я прошу? Ведь у меня, кроме Пьера и моего сына, никого нет. А их просить - напрасный труд, подумала она. О-о, взмолилась она, сделайте так, чтобы на Барски не было вины! Простите меня! Как мне быть, если Барски в чем-то замешан? Как мне тогда быть?
- Другие возможности? - попытался тем временем ответить на ее вопрос Сондерсен. - Отчего же? Найдутся и другие, не сомневайтесь. Совсем другие. Какие? Не знаю. Потому что неизвестно, кто предатель.
- Я протестую… - на самой высокой ноте начал Сасаки.
Но Сондерсен не дал ему договорить:
- Тихо! Потому что, повторяю, неизвестно, кто предатель. Потому что мы не знаем, каковы его планы и цели. Именно в постановке этого вопроса весь смысл нашей встречи. Не я поджег фитиль под пороховой бочкой в вашем дружеском кругу. Это сделал один из вас. И вы не должны допустить, чтобы он натворил новых бед. Каким образом, спросите вы? Признаюсь: без вашей помощи мне придется туго. Я нуждаюсь в вашем сотрудничестве и поддержке. Хотя вы, доктор Хольстен, и скажете, что я не вправе на это рассчитывать. А тем более - требовать. - Он ненадолго умолк. В конференц-зале стояла немая тишина. - Другая возможность? - произнес Сондерсен наконец. - Конечно, есть. Кто-то ведь выкрал тело Эрнста Тубольда из морга кардиологического отделения? Кто-то должен был похитить и увезти тело Томаса Штайнбаха? Кто-то должен был позаботиться о том, чтобы в соответствующий момент под рукой оказался третий труп - тот самый, который под именем Эрнста Тубольда был доставлен к Гессу, а оттуда в крематорий. Труп человека, о котором нам в данный момент ничего не известно.
- Он не из Вирховского центра, - сказала Александра Гордон. - У нас ни один труп не пропал. Во всех отделениях проведена строжайшая проверка.
- Секундочку! - сказал Сасаки. - А каким образом, собственно, ты, Александра, оказалась в патологии? Зачем ты туда пошла?
- Меня попросил об этом Харальд.
- Это правда, - подтвердил Хольстен, бросив на Гордон сердитый взгляд. - Я должен был позаботиться о Петре, а тут явились Ян с фрау Десмонд. Поэтому я попросил Александру принести мне пробы головного мозга из патологии.
- Так быстро вскрытие не делается, - сказал Сасаки. - Или ты хотела дождаться вскрытия черепной коробки Тома, Александра? Тебе прекрасно известно, что они не с черепа начинают.
- Харальд попросил меня присутствовать при вскрытии от начала до конца, - процедила сквозь зубы Гордон. - И проследить, не обнаружатся ли изменения и в других органах.
- И когда ты увидела, что это не Том, сразу позвонила Яну?
- Слава Богу, да, - сказал Барски и повернулся к Сондерсену. - Будьте уверены, господин оберрат, мы полностью отдаем себе отчет в необходимости этого разговора. И каждый из нас готов оказать вам помощь в любом случае.
- За одним исключением, - сказал Каплан, прижимая большим пальцем табак в чубуке.
- Да, за одним исключением, - кивнул Барски. - Я представляю, господин Сондерсен, работы у вас невпроворот. Вдобавок подозревается каждый из нас. Плюс санитары, конечно. Как их зовут?
- Карл Альберс и Чарли Кронен.
- По сути дела, подозреваются все, кто в нашем Центре имеет допуск к моргам, правда?
- Естественно, - подтвердил Сондерсен.
- Дай вам Бог здоровья! - сказал Каплан. - Это никак не меньше пятидесяти человек.
- Знаю, - ответил ему Сондерсен. - Но не беспокойтесь. Мы занимаемся тем, чем положено. И не только здесь, в клинике. Пока безуспешно. Однако не будем торопить события…
- В вашем распоряжении достаточно сотрудников?
- Я попросил в Карлсруэ прислать мне еще несколько человек. Но если вы и ваши коллеги, доктор Каплан, поможете мне, мы установим истину - раньше или позже.
- Вы хотите сказать: виновный от вас не уйдет? - сказал Хольстен.
- В точности так, - подтвердил Сондерсен голосом твердым и властным.
У него лицо борца, подумала Норма. Да, он был и остается борцом.
- Я говорю не только о виноватых из вашего круга, - продолжил свою мысль Сондерсен. - Я говорю и о тех, кто стрелял в цирке. И о тех, кто им это поручил.
Как хорошо, что он есть, этот человек, подумала Норма. Уж я-то помогу ему, где и чем смогу. Он, его люди и я - мы найдем убийц, у которых руки по локоть в крови.
Сасаки повернулся к Барски.
- А мне вот что вспомнилось. Когда убили Гельхорна и его семью, ведь это ты выбрал похоронное бюро Гесса, я не ошибаюсь?
- Да, - сказал Барски. - Мы часто имели дело с Гессом. Первоклассное заведение. А в чем дело?
- Ни в чем, - ответил Сасаки. - Я к тому, что теперь, когда мы плюхнулись в зловонную лужу, нам придется опять иметь дело с Гессом. То есть в Гамбурге немало похоронных учреждений с общими катафалками, к нам же опять заезжал катафалк Гесса. Совпадение? Чистая случайность?
- Ну давай, выкладывай! - проговорил Барски.
- О чем ты?
- Что, ты считаешь - или хочешь, чтобы другие считали, - будто я продался, будто предатель - я?!
- Нет, никогда… - начал было Сасаки, но тут зазвонил телефон.
Барски подошел к письменному столу, снял трубку.
- Да. Он здесь. Минутку. - Он взглянул на Сондерсена. - Это вас. По срочному делу.
- Слушаю, - несколько секунд спустя проговорил слегка удивленный Сондерсен. - Когда? - переспросил он. - Подождите у телефона! - и взглянул на Барски. - Могу я поговорить без свидетелей?
- Можно переключить разговор на секретариат. Это вон за той дверью. Выключатель справа.
Худощавый сотрудник ФКВ быстро прошел туда, зажег свет.
- Закройте за собой дверь! - сказал Барски. - Она звуконепроницаемая. Когда на аппарате в левом углу загорится красная лампочка, снимайте трубку.
Он вдруг покраснел. Какая наивность! Советовать Сондерсену, как обращаться с телефоном.
- Благодарю, - ответил тот как ни в чем не бывало.
В конференц-зале никто не произнёс ни слова. Никто не обменялся взглядом. Над зданием прогрохотал самолет, то ли перед посадкой, то ли набирая высоту. Эли Каплан положил свою трубку в пепельницу. А Сасаки остановился у окна и вглядывался в темноту.
But only yesterday. Норме вспомнилась эта шекспировская строчка. Еще вчера. Еще вчера все они были друзьями, все, сидящие здесь. Нет, если среди них есть предатель, это неправда. Тогда он и вчера не был их другом. Да кто заглянет в душу человека? Кто знает другого? Никто никого не знает. Глубокой ночью каждый одинок…
Дверь секретариата открылась, и Сондерсен вернулся к ним. Все ждали чего-то особенного. И не ошиблись.
- Нашлось тело Томаса Штайнбаха, - сообщил он спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном деле.
- Где? - вскинулся Барски.
- В Ольсдорфе. В крематории.
Странно, подумала Норма. Никто не вскочил с места. Никто не вскрикнул. Или нервничают все, но стараются не подать виду?
- Как он туда попал? - спросил Сасаки, не отходя от окна.
- Понятия не имею, - ответил Сондерсен.
Как пристально, хотя и почти незаметно, наблюдает он за всеми и каждым, подумала Норма.
- Директору крематория - его фамилия Норден - позвонил кто-то из ночной смены. Норден позвонил в полицай-президиум по моему телефону. Ему ответил один из моих сотрудников, который и перезвонил сюда. Норден уже выехал в Ольсдорф. Двое служителей из ночной смены спустились примерно полчаса назад в подвал за очередными гробами для кремации. И тут, прямо посреди помещения, на полу увидели новый. Не заметить его было невозможно. С наклейкой и номером две тысячи сто один. Служитель, которому потом позвонил Норден, справился по журналу, и оказалось, что номер две тысячи сто один должен лежать в нише и без моего разрешения прикасаться к нему запрещено.
- После чего служитель отправился в морг, к нишам, - подсказал Сасаки.
- Точно. Стал искать гроб с номером две тысячи сто один. Не нашел, гроб из ниши исчез. Вместе с неизвестным пока покойником, к ноге которого была привязана бирка с именем Эрнста Тубольда.
- Стоп, стоп! - прервал его Хольстен. - Я хотел вам кое-что сообщить еще раньше! Но от волнения забыл… Я, во всяком случае, надписал только одну бирку. На имя Штайнбаха. Потом я видел ее в подвале отделения патологии привязанной к пальцу ноги человека, в котором жена и сотрудники отделения кардиологии опознали Эрнста Тубольда. - И вдруг он закричал: - Никакой второй бирки я не надписывал. Я надписал одну-единственную! Эли стоял рядом и все видел. Подтверди, Эли!
- Я стоял рядом с тобой, когда ты надписал одну бирку, - сказал Каплан, сделав ударение на число.
- Что это значит? - крикнул Хольстен, вскочил, подошел вплотную к израильтянину, схватил за плечи. - Что это значит, сукин ты сын! Что я потом надписал другую?
- Не надо…
- Что "не надо"?
- Убери руки! Я этого терпеть не могу. Убери, слышишь?
Хольстен отступил на шаг.
- Значит, ты так думаешь?! - Он еще больше повысил голос.
- Ничего я не думаю и не утверждаю. Я сказал только о том, что видел, как ты надписывал одну бирку. Только и всего. Перестань паясничать, это отвратительно.
Хольстен вдруг донельзя смутился и стоял с опущенными руками как потерянный. Обвел глазами присутствующих. Все избегали встретиться с ним взглядом.
- Я очень сожалею, - пробормотал он, вернулся на свое место и сел.
- Могу предположить, что вскрытие тела Тома уже состоялось, - сказал Каплан.
- Да, - сказал Сондерсен. - Его вскрыли. Все внутренние органы - сердце, печень, почки, мочевой пузырь и прочее вынули. Как и костный мозг… Вскрыли черепную коробку. Изъяли мозг. Вскрыли сзади и потом сшили кое-как, так что при перевозке шов разошелся. Но лицо не тронули, - сказал Норден.
- Какие почтительные воры, - проговорил Сасаки.
- Дурак! - сказал Каплан. - Зачем им рисковать и самим производить розыск второго неизвестного покойника? Все очень просто… Я прав, господин Сондерсен?
- Может быть. Пока нельзя сказать ничего определенного.
- Но как это могло случиться? Неужели никто не видел людей, которые привезли гроб с Томом? Как они туда попали? - спросила Гордон.
- Выясняем, - ответил Сондерсен. - Господа Барски и Хольстен, несмотря на поздний час, я вынужден просить вас поехать со мной в Ольсдорф. Я должен быть уверен на все сто процентов, что это действительно тело Томаса Штайнбаха.
Барски тихонько спросил Норму:
- Вы разрешите мне после этого на несколько минут заглянуть к вам?
- Уже поздно… Ваша дочь…
- Она давно спит. Итак?
Норма кивнула.
Барски, Хольстен и Сондерсен вышли из конференц-зала, не произнеся больше ни слова. Вскоре встал и молча вышел Эли Каплан. За ним, сжав губы, Сасаки. Потом Александра Гордон. И никто ничего не сказал. Никто не посмотрел друг на друга. Каждый сам по себе, каждый из них одинок, подумала Норма.
16
- Фрау Норма Десмонд?
- Да.
- Центральная. Мы к вам битый час дозваниваемся.
- А я только пять минут как вернулась.
- Вас вызывает Москва. На проводе господин Вестен. Соединить вас?
- Да, конечно. - Норма, сидевшая на стуле у окна своей комнаты, встала, лицо ее просветлело.
- Норма, дорогая! Наконец-то! Где ты пропадаешь?
На расстоянии в сотни километров голос его звучал столь же отчетливо, как если бы он звонил из соседней комнаты.
- Ах, Алвин, я так рада слышать твой голос!
- А я как рад! Ты побывала в Ницце?
- Да, с Барски. У нас там…
Он сразу перебил ее.
- …было много разных впечатлений. Представляю. У меня тоже. Я живу в гостинице "Советская". Запиши номер телефона!
Норма достала из сумочки шариковую ручку.
- Набираешь код Москвы и потом номер - двести пятьдесят двадцать три сорок два. Я пробуду здесь еще несколько дней, встречусь с друзьями. А потом полечу в Нью-Йорк. И оттуда в Берлин. Непременно приезжай и ты туда. Лучше всего вместе с Барски. Идет?
- Какие могут быть сомнения? - сказала Норма.
Ее захлестнула теплая волна. Я дома, подумала она. Дома. Я не знаю, что такое быть у себя дома. Но когда слышу его голос, знаю. Тогда я дома. Слышать его голос - значит быть дома.
- Когда ты хочешь меня увидеть, Алвин?
- Я возвращаюсь двадцать четвертого сентября. В среду.
- И где остановишься?
- В "Кемпински", как всегда.
- Заказать тебе номер?
- Это я сделаю отсюда. Позвоню главному администратору, нашему старому другу Вилли Руофу.
- А я закажу для себя. И для Барски. Он обязательно приедет. Значит, до двадцать четвертого в "Кемпински"!
- Отлично. Никаких особых проблем нет?
- Нет, Алвин.
- Вот и хорошо! Подожди, я хочу тебе еще кое-что сказать!
- Да, слушаю.
В его голосе, знакомом ей до мельчайшего нюанса, звучала нежность и радость.
- Оперный театр приготовил нам на конец месяца настоящую изюминку. На двадцать восьмое сентября. Это воскресенье. Мы успеем вернуться из Берлина. Двадцать восьмого дают "Силу судьбы". Премьера! Но весь фокус вот в чем: музыка будет исполняться с текстом немецкого либретто Верфеля.
- Франца Верфеля?
- Да. А ты и не знала, что он написал немецкий текст либретто к "Силе судьбы"?
- Нет.
- Он написал целых четыре либретто - к четырем операм Верди. В двадцатые годы, в самом начале. Верди всегда брал за основу опер сюжет яркий, драматичный, согласна? Четыре раза Шиллера: "Орлеанскую деву", "Разбойников", "Луизу Миллер" и "Дон-Карлоса", и Гюго "Эрнани" и "Риголетто". Его всю жизнь волновали человеческие страсти, сильные характеры, напряженные ситуации. А его либреттисты…
- Послушай, ты отдаешь себе отчет, откуда ты говоришь и во что тебе обойдется каждая минута?
- А как же, драгоценнейшая Норма. Знаешь, мне стало вдруг как-то одиноко. И захотелось поговорить с тобой. Ничего, не обеднею. Прости старику эту слабость!
- Швыряешь, как всегда, деньги на ветер. А еще социалист… Ну, продолжай!
- Да, его либреттисты Пьяве и Гисланцони, который вдобавок обрабатывал чужие сюжеты, особыми талантами не блистали. Да и вообще это им было не под силу. Поэтому Верфель и решил написать несколько оригинальных либретто. Премьера в оперном двадцать восьмого. Мы непременно должны на нее попасть.
- Обязательно пойдем, - сказала она. - И насколько я тебя знаю, товарищ, возьмем билеты на лучшие места.
- В гамбургском оперном - середина первого-пятого рядов партера. На концертах мы сидим в одиннадцатом-тринадцатом рядах. А на балетах…
- …в первом ряду первого яруса, - подсказала Норма. И оба весело рассмеялись. - Как видишь, я не забыла.
- Вот и чудесно, - проговорил он. - Так что закажи, пожалуйста, билеты! Погоди - а сколько? Пригласим Барски?
Она колебалась.
- Знаешь, я за то, чтобы пригласить, - сказал он. - По-моему, Барски очень симпатичный человек. Ты согласна?
- Ах, Алвин…
- Значит, решено. Барски идет с нами. А как насчет его дочери? Пригласим ее тоже или она еще слишком маленькая?
- Спрошу его.
- Отлично. Я уже предвкушаю удовольствие… Так говоришь, особых проблем у тебя нет?
- Нет.
- Завтра я опять позвоню. Нет, послезавтра. Лучше всего попозже, ночью, правда?
- Да.
- В случае чего немедленно звони мне!
- Обязательно.
- Спокойной ночи, Норма! Обнимаю тебя, дорогая! - И связь прервалась.
Барски позаботился, чтобы обе комнаты были обставлены со всем возможным в условиях клиники уютом. Но перевезти сюда с Паркштрассе свой платяной шкаф и нужные для работы материалы Норма пока не удосужилась. Здесь находилось только то, что она взяла перед поездкой в Ниццу. Чемодан лежал на постели. В Гамбург они вернулись перед обедом, а кажется, будто с тех пор прошла целая вечность. Норма открыла чемодан и принялась раскладывать вещи на полках белого больничного шкафа. Аккуратно переложив все, села на постель. Уставилась прямо перед собой. Потом выдвинула ящичек белого металлического столика. В нем лежали фотографии Пьера и сына в рамках. Она захватила их с собой из дому. Там ей в последнее время было невмоготу смотреть на них, а здесь они превратились как бы в стержень ее существования, в якорь, не дававший сорваться в открытое бушующее море. Она долго смотрела на фотографии, поставила их на столик. У мальчика была отцовская улыбка. Как они были похожи друг на друга, подумала Норма. А теперь оба мертвы. И только я одна осталась здесь. Я должна здесь задержаться. Я должна найти убийц моего мальчика. А потом… Ей вспомнился пустой ресторан в аэропорту Ниццы, нереальная тишина в нем, море, ежеминутно менявшее свой цвет. И Барски, который сидел напротив. Ведь это было всего лишь сегодня утром, удивилась она. Сегодня утром. Не надо думать об этом. Нет, надо. Ведь ничего похожего мне не приходилось переживать никогда в жизни. Барски тоже, я уверена. Знаете ли вы об этом, где бы вы сейчас ни были, думала она, глядя на фотографии. Или даже не подозреваете? Хорошо было бы, если бы после смерти никто ничего не знал и ни о чем не догадывался. Ни о чем! Нет, ничего хорошего в этом нет. Я сама живу только потому, что внушаю себе, будто Пьер живет где-то и что мой мальчик тоже где-то живет, и оба они думают и помнят обо мне, как я думаю и помню о них. Как Барски помнит о своей Бравке и надеется, что Бравка помнит о нем. Барски верит в Бога. Он верит в Бога и в загробную жизнь. Ему хорошо. Вера придает ему сил. А я ни во что не верю. Нет я верю в Пьера и моего мальчика. И в то, что они живут во мне. Все хорошее, что было в них, перешло в меня. Оно вросло в меня. Неужели это и есть вечная жизнь, размышляла она. По крайней мере, мне хочется так думать.