- Ну-у, в классе… в классе - это мало. Я хочу быть с тобой каждый день, каждый вечер - понимаешь? Вообще, Сережа, со мной делается что-то странное, правда… Смотри - когда, например, летом очень жарко и начинаешь пить воду, и никак не можешь напиться - чем больше пьешь, тем больше хочется. В общем, у меня сейчас получается именно так. Когда я одна, мне кажется, что стоит только тебя увидеть, и мне уже не нужно будет ничего-ничего больше… а когда я с тобой, то мне сразу хочется, чтобы ты меня обнял или поцеловал, понимаешь… но все равно - даже если я с тобой так, как вот сейчас, - то мне все равно кажется, что этого мало, что это все что-то не то. Я не знаю, Сережа, может быть, ты меня не поймешь… Это такое странное чувство - вроде жажды, когда все время хочется больше и больше. Интересно - это всегда так, когда любишь? Или я тебя люблю как-то особенно?
- Не знаю, Танюша… ты вообще вся какая-то особенная… Я все-таки так и не понимаю, что ты могла во мне найти… и вообще - не знаю, кем нужно быть, чтобы…
- Чтобы что, Сережа?
- Ну, понимаешь… чтобы чувствовать себя на высоте. У меня вот все время такое чувство, вроде я что-то украл - что-то драгоценное, что вообще не может мне принадлежать…
- Какие ты говоришь глупости, Сережа, я ведь совершенно тебе принадлежу. Почему ты меня не поцелуешь?
Они целовались до тех пор, пока Сергей не почувствовал, что должен уйти - немедленно, сию же минуту. Он вскочил и отошел в сторону, с грохотом опрокинув стул. Таня сбросила на пол ноги, глядя на него с недоумением.
- Пошел я, Танюша, - сказал он неповинующимся голосом. - Пора, да и вообще… на завтра заданий много…
- Сережа, ну посиди еще пять минуточек, ну что тебе стоит, правда? - жалобно сказала Таня.
- Нет, пора. Ты тоже ложись, а то не выспишься. Не могу я, понимаешь? - Он вернулся к ней и, взяв руку, прижал к губам теплую ладошку. - Приведи себя в порядок, - шепнул он, - волосы поправь, слышишь? Я пошел. Нет, не провожай, не нужно…
2
В воскресенье они устроили вылазку на Архиерейские пруды, решив воспользоваться остатками лета. Собралась целая компания, весь их кружок - Земцева, Лисиченко, Глушко, Гнатюк, Лихтенфельд, увязался даже Женька Косыгин. Как полагается для экскурсии, Таня оделась попроще: на ней были мальчишеская ковбойка с засученными рукавами, старенькая коротковатая юбка и измазанные в зелени тапочки, и Сергей не мог оторвать от нее глаз.
Они расположились в отличном месте, на втором пруду, подальше от рачьих норок, которых Таня боялась панически. Девушки расстелили на траве принесенные с собой одеяла, Гнатюк с Косыгиным затеяли бороться. Сергей насвистывал от удовольствия, радуясь всему - Таниному виду, чудесной золотой осени, предстоявшему купанью. Потом им вдруг овладели смятение и мрачность - когда Таня, продолжая болтать с Глушко, преспокойно расстегнула юбку, переступила через нее и осталась в ковбойке и черном трикотажном купальнике. Он насупился и стал смотреть в сторону, борясь с желанием надавать Володьке по шее.
- А ты чего не раздеваешься? - окликнул его Косыгин. - А ну давай, маханем до того берега и обратно - кто кого, а? Я тебя обставлю как миленького, не я буду…
- Ты меня? - снисходительно покосился на него Сергей. - Подрасти еще на пару сантиметров…
Женьку он, конечно, обставил. Ненамного, всего на несколько секунд, но обставил; ему даже похлопали.
- Ага, ага, хвастун, так тебе и надо, - сказала Таня, показав Косыгину язык. Потом она обернулась к Глушко и заговорила с жаром, очевидно продолжая какой-то спор: - Ты как хочешь, а я считаю, что писать такие вещи - просто непорядочно! Это уже донос какой-то получается! Если он не прав, то нужно ему возразить, нужно объяснить, в чем он ошибается, а писать так, как там написано, - это уже просто гадость!
- Ладно, послушаем вот сейчас, что наш групорг скажет, - ответил Володя. - Ну-ка, Людмила, изреки свое веское слово.
Сергей присел на край одеяла и провел ладонями ото лба к затылку, приглаживая волосы и отжимая из них воду.
- О чем это вы?
- Ой, ну вот скажи сам, Сережа, - накинулась на него Таня, - ты читал эти статьи в "Комсомольской правде"?
- Это про Горького, что ли? - Сергей вспомнил, что действительно были в газете какие-то статьи на литературную тему; к стыду своему, он так и не собрался их прочитать, - Нет, я, правду сказать, еще не успел… А что там такое?
- Понимаешь, - сказал Володя, - там началась целая полемика - между "Комсомолкой" и "Литературной газетой". Один там написал какую-то чушь насчет "На дне" Горького…
- Это совершенно неважно, - вспыхнула Таня, - чушь он написал или не чушь! Ты вот уже даже сейчас подходишь к этому нечестно - тебе обязательно хочется с самого начала внушить, что написал чушь, а ведь дело вовсе не в этом!
- Подождите, - сказала Людмила, и ее спокойное вмешательство, как обычно, сразу утихомирило противников. - Сначала объясните человеку, в чем дело! Понимаешь, Сергей, один критик выступил в "Литературной газете" с разбором пьесы, и в частности образа Сатина. Ну, он дал ему несколько необычное толкование - не такое, что ли, революционное, как дается обычно. А в "Комсомольской правде" ему возразили, он тоже ответил, ну и началась целая дискуссия. Мы говорим о тоне статей в "Комсомольской правде". Там было написано, что автор, дескать, и раньше уже, анализируя Горького, протаскивал всякие чуждые идейки, и что он потом вроде и каялся, но на самом деле не осознал своих ошибок, и что вообще странно, как это "Литературная газета" под видом свободной полемики дает место таким политически двусмысленным высказываниям…
- Ну что это, не гадость? - опять закричала Таня. - Ну скажи сам, Сережа! Это все равно что показывать на человека пальцем и говорить: "Посмотрите на него, а ведь он враг народа, как это вы до сих пор не заметили?" Это донос, вот что это такое!
- А если он а в самом деле враг народа? - спросил Глушко.
- Сам ты враг народа! А в "Литературной газете" не нашлось никого, чтобы увидеть врага, правда? Или там вся редакция из врагов народа? Если хочешь знать, я тоже считаю, что он ошибается, я даже Сергея Митрофановича спросила, и он тоже сказал, что значение образа Сатина у него недооценено. Так разве из-за ошибки можно губить человека! А ты, Володька, просто дурак, самый стопроцентный!
- Юпитерша, ты сердишься, - высокомерно отозвался Глушко. - А что говорили древние греки? Сердишься - значит, не прав.
- Кстати, это были римляне, - улыбнулась Людмила. - Ты спрашивал моего мнения? Я скажу, только не как секретарь группы, учти, а просто как частное лицо. По-моему, и ты прав, и Таня права…
- Эх ты, соглашательница! - фыркнула та.
- Ничего подобного, я тебе сейчас объясню. Володя прав в принципе: если ты видишь действие врага, то ты обязана обратить на него внимание, хотя бы это и выглядело доносом…
- Да какое же это "действие врага" - ошибиться в литературном анализе?
- Никакое, - согласилась Людмила. - Поэтому я и говорю, что ты тоже права. Володя прав в принципе, но в данном случае ошибается.
- То-то же, - сказала Таня победоносно. - А в общем, ну вас, вы мне надоели. Лезем в воду, Аришка!
- Иди, иди, там тебя уже давно раки поджидают, - сказал Глушко.
- Типун тебе на язык! Идем, Аришка. - Таня встала, одергивая купальник, и натянула черный резиновый шлемик, сразу сделавшись еще более похожей на загорелого длинноногого мальчишку. Встретившись глазами с Сергеем, она улыбнулась и сделала мгновенную гримаску, морща нос.
- А ты со мной не согласен? - спросила Людмила у Глушко.
- Ты уклонилась от прямого ответа. "В принципе", "в данном случае"… Тут нужно ставить вопрос ребром.
- То есть?
- А вот так. Нужна бдительность или не нужна? По твоей теории выходит, что сначала нужно убедиться, действительно ли это действие вражеское, и только потом действовать…
- Ну, а ты как думаешь? - прищурился Сергей. Вытерев мокрые руки об одеяло, он взял у Лихтенфельда папиросу и закурил, прикрываясь от ветра. - Может, наоборот нужно - сначала огреть человека дубиной, а после решать - стоило или не стоило?
- Я говорю, - закричал Володя, - что когда обстановка требует особой бдительности, то не всегда есть время раздумывать и взвешивать!..
- Господи, какие глупости ты говоришь, - вздохнула Людмила.
- Его еще, как говорится, петух не клюнул, - сказал Сергей. - А у других эта твоя бдительность уже вот тут сидит, понял? Ты спроси у Сашки, за что его отец целый год баланду хлебал…
Людмила посмотрела на Лихтенфельда:
- Разве твой папа был репрессирован?
- Ага, еще при Ежове. Его летом тридцать седьмого вызвали и говорят: расскажите о своих связях с гестапо. Факт, елки-палки! А он говорит: так я и в Германии сроду не был, я же из колонистов, здесь родился. А ему тогда говорят: ну что ж, тогда расскажите, за что вы получали деньги от японской разведки…
Сергей сидел, попыхивая папироской, и щурясь смотрел на середину пруда, где обе девушки и Гнатюк с Косыгиным перебрасывались надутой футбольной камерой. Стало совсем жарко, ослепительно сверкали на солнце брызги, и звенел долетающий до него Танин смех. Ему вспомнились вдруг замерзшие слова-леденцы барона Мюнхгаузена; если бы можно было материализовать эти звуки, то, наверное, именно так они и выглядели бы - летящими в небо каплями воды и солнца…
- …так он и отсидел, ровно четырнадцать месяцев, - рассказывал Сашка. - А потом ничего, выпустили. Говорят, ошибка произошла.
- Чего ж, по Володькиной теории - так и должно быть, - жестко усмехнулся Сергей. - Бдительность, чего там! Лучше загрести десяток невиновных, чем упустить одного виноватого…
Глушко совсем рассвирепел:
- Да катись ты к черту, знаешь! Что я тебе - оправдываю перегибы?! Как вы все простой вещи не понимаете, это же прямо что-то потрясающее: ведь если искажение принципа выглядит уродливо, то это же совершенно не значит, что плох сам принцип!
- Ладно, замнем, - сказал Сергей, снова отвернувшись к воде.
Людмила, стоя на коленях, задумчиво вертела в руках резиновую шапочку.
- Ты в чем-то ошибаешься, Володя… - сказала она негромко, словно думая вслух. - Здесь вообще получается что-то очень сложное и… и не совсем понятное. Взять эту же полемику… Я считаю, что Таня возмутилась справедливо, таким тоном нельзя вести литературный спор. Почему-то у нас слишком уж часто любое несогласие объявляют чуть ли не диверсией. Зачем в каждом нужно непременно видеть притаившегося врага?
- Ты не разбираешься в механике классовой борьбы, - надменно заявил Володя. - Иначе не задавала бы дурацких вопросов.
- Но до каких же пор будет продолжаться эта борьба? - Людмила пожала плечами. - Я тебя просто не понимаю. У нас уже восемнадцать лет строится социализм. Оттого что существует капиталистическое окружение, нельзя же подозревать сто восемьдесят миллионов человек. А у нас получается именно так…
- Восемнадцать лет, да? - крикнул Глушко. - А Бухарин, Зиновьев - когда все это было? А откуда ты знаешь, что сегодня - вот сейчас, в сентябре сорокового года, у нас на ответственных постах нет какого-нибудь просочившегося предателя?
Людмила собралась что-то ответить, но тут Сергей снова повернулся лицом к спорящим:
- Я тебе вот что скажу, Володька! Что там наверху делается, - не нам с тобой судить, там и без нас разберутся. А вот что в народе у нас нет предателей, так в этом я тебе головой могу ручаться, понял? Если там забросят или завербуют десяток гадов, так это еще не народ. Ты вот про бухаринцев вспомнил - так я тоже читал эти материалы, не беспокойся! Имели они поддержку в народе? Ни черта они не имели и иметь не могли! Она права на сто процентов, - он указал пальцем на Людмилу, - у нас народ еще в семнадцатом году выбрал, по какой дорожке идти, понял? А сейчас что получается? Я когда на ТЭЦ поступал, так мне сто анкет пришлось заполнять! Не было ли родственников в белой армии, нет ли связи с заграницей, чем дед с бабкой занимались… а Коля, помню, рассказывал - еще в тридцать седьмом году, - как у них в цеху собрание было. Выступил один такой и кричит: "Выше бдительность, товарищи! Выше бдительность! Враг не дремлет, враг в наших рядах - вот здесь!" - и пальцем туда-сюда тычет, в слушателей. Это что, по-твоему, доверие к рабочему человеку? Да разве ж это не обидно, когда тебя на каждом шагу подозревают?
Подошедшая шумная - с гармонистом - компания стала располагаться на берегу недалеко от них.
- Ладно, довольно о политике, - сказала Людмила, вставая. - Идемте купаться, жарко…
- Идите, я пока тут покараулю, - отозвался Сергей. - Пусть там потом Женька подойдет, что ли… Он уже целый час ныряет.
Оставшись в одиночестве, он лег и стал наблюдать за колонной муравьев, хлопотливо перебрасывающих куда-то нехитрые свои стройматериалы. Протяжный гром моторов внезапно обрушился с неба тугой лавиной, похоронив под собой переборы гармошки и плеск и крики купающихся. Сергей повернулся на спину - три коротких ширококрылых истребителя в крутом вираже прошли над прудами, разворачиваясь в сторону города, и скрылись за деревьями. Наверное, с нового военного аэродрома, который - недавно говорили в школе - расположился за Казенным лесом. Да, а война-то, пожалуй, будет. Конечно, если с такой точки зрения - может, и оправдана в какой-то степени вся эта подозрительность. Но все равно, подозревать каждого тоже не годится. Главное ведь - анкеты против настоящих шпионов не помогут, те-то научены, что и как отвечать. А честным людям обидно…
Он закрыл глаза, потом незаметно вздремнул и не услышал, как подкралась Таня, неся перед собой, как кастрюлю, резиновый шлемик. Вода угодила ему прямо в лицо, Сергей испуганно вскочил, протирая залитые глаза и по-собачьи тряся головой. Таня ликовала с двух шагах от него, приседая и складываясь пополам от хохота.
- Ага, лентяй, соня! - кричала она, хлопая в ладоши. - В другой раз не будешь спать, когда… ай!!!
Взмахнув руками, она потеряла равновесие и с размаху села на траву: Сергей схватил ее за щиколотку, молниеносно распластавшись по земле, как вратарь, берущий низкий мяч.
- В другой раз не будешь нападать исподтишка, поняла? А теперь идем-ка. - Он поднял ее, отбивающуюся, и понес к воде. - Я тебе сейчас покажу, где зимуют раки. Вернее, где они лето проводят.
- Подумаешь, какая принцесса, - сказал выбравшийся на берег Косыгин, - сама дойти не может. Куда это ты ее тащишь?
- Ракам хочу скормить, вот куда, - мрачно ответил Сергей. - Слышь, Женька, ты тут прошлое воскресенье ловил, - где их тут больше, не помнишь?
- А, это дело, - одобрил тот. - Неси туда, где свая торчит, там их до черта.
- Сережа, меня нельзя скармливать ракам, - убеждающим голоском и заискивающе сказала Таня, - я их боюсь, правда!
- Ничего, зато они тебя не испугаются…
- Сереженька, ну отпусти, я больше не буду! Я сейчас начну визжать, вот увидишь.
- Завизжишь, факт. Тебя рак никогда не кусал? Ничего, вот попробуешь…
Он вошел в воду и, увязая в топком иле, медленно побрел со своей ношей к указанному Женькой месту.
- Мне нравится так, - сказала она, умильно морща нос. - Только не нужно туда, где раки. Я просто не верю, что ты можешь сделать со мной такую гадость.
- Одной тебе разрешается делать гадости, да?
- Какая же это гадость? Я думала, что тебе жарко…
Воды было теперь почти по грудь - ноша стала совсем легкой и приятной.
- И вообще в этом пруду раков нет, ты же сам говорил. - Таня обняла его за шею и, по-видимому, чувствовала себя вполне комфортабельно. - Ты меня только пугаешь, правда… ой, что с тобой?
Сергей изобразил на лице гримасу боли и принялся приплясывать, словно стряхивая с ноги башмак.
- А, ч-черт! Один, кажется, уже вцепился…
Таня неистово завопила и забилась, поднимая фонтаны брызг, Сергей потерял равновесие. Когда он вынырнул, отплевывая воду, Таня уже удирала от него, отчаянно работая руками и ногами и с ужасом оглядываясь. Он догнал ее в несколько взмахов, снова нырнул, захватив со дна большой ком ила и водорослей, и поднял руку, показывая Тане добычу.
- Гляди! - крикнул он. - Я его еле от пятки отодрал - гляди какой здоровенный! На, лови!
Брошенный ком шлепнулся Тане прямо на спину - она испустила совсем уже душераздирающий вопль и исчезла под водой. Помогая ей вернуться на поверхность, Сергей заметил, что она дрожит всем телом.
- Ты чего? - спросил он. - Что ты, Танюша?
Стоя в воде по плечи, он прижал Таню к себе и заглянул ей в лицо - испуганное, с прилипшими к щекам прядями волос, оно было теперь совсем несчастным.
- Как не стыдно, - сказала она прерывающимся голосом, - я ведь тебе говорила, что боюсь… а ты бросил на меня такого огромного - он успел меня немножко укусить, только я его сразу стряхнула…
- Кто успел укусить?
- Рак! Еще спрашиваешь, как не стыдно… Я тебе никогда этого не прощу…
- Так ведь никакого рака не было, - засмеялся Сергей, - это я в тебя водорослями бросил!
- Неправда, он меня укусил, - сердито повторила Таня, убирая за уши мокрые волосы, - ты просто садист, вот ты кто… теперь сам неси меня к берегу, я не поплыву. Или, может быть, тебе не хочется?
- Хочется, что ты, - быстро сказал Сергей.
- Кстати, Николаева, - сказал Глушко, когда они все уселись в кружок на одеяле, уписывая яблоки с хлебом, - как ты - познакомилась уже со своим отрядом?
- Угу… - Таня закивала с набитым ртом. - М-м-м… ой, они такие замечательные! Я уверена, что хорошо с ними сработаюсь, правда. Им сейчас скучно - никакой работы с ними не вели, ничего совершенно. Я, когда пришла в первый раз, спрашиваю, кто у них председатель совета отряда, а они отвечают: "У нас нет председателя". Представляете - отряд есть, а председателя нет! Потом наконец встает чудесная такая девочка - глаза, косички вот такие, в стороны! - я, говорит, председатель. Я говорю - как же так, а они все сказали, что нет председателя, и ты сама почему до сих пор молчала? А она - ой, ну такая чудесная девчонка! - говорит, мне стыдно, все равно у нас с конца прошлого года никакой работы не ведется, даже звенья не собираются. И на все лето - ой, ну вот ты скажи, Ариша, разве это правильно - прекращать на лето пионерскую работу? Ну хорошо, в лагерях есть работа, но ведь не все же охвачены лагерями…
- Ты ешь, - сказала Людмила. - Пока ты ораторствуешь, от яблок ничего не останется.
- А вы мне оставьте, как не стыдно! Тоже, обжоры несчастные. Гнатюк, ну разве порядочные люди столько едят?
- Посчитай, сколько сама слопала, - возразил Гнатюк. Выбрав два яблока, самое крупное и самое маленькое, он закусил большое, а маленькое бросил Тане на колени. - Держи, и хватит с тебя.
Таня покачала головой:
- Самое зеленое выбрал, и еще бородавчатое. Ох и свинья же ты, недаром я тебя тогда поколотила…
- Подумаешь, поколотила! Просто связываться не хотелось.
- А что случилось? - заинтересовался Лихтенфельд.
- Ха-ха, он в восьмом классе схлопотал от меня по уху. Запросто, в присутствии представителя гороно, - небрежно сказала Таня. - Наверное, я уже тогда чувствовала, что он со временем выродится в пожирателя яблок.
Гнатюк, коренастый и большеголовый юноша, покосился на обидчицу и неторопливо, со смачным хрустом, выгрыз добрую половину яблока.
- Шкода, мы тогда не знали, во что выродишься ты, - сказал он, прожевав.