Всю первую неделю я почти не выходил из комендатуры. За это время Ибрагим познакомил меня с бургомистром и его заместителем, начальником полиции, кстати, и тот и другой оказались коммунистами, с начальником жандармерии, с редактором и издателем местной газеты, о котором ходили нелестные слухи о его службе в СС, и множеством других официальных и частных лиц, которым представлял меня, по моей просьбе, как офицера по контролю за денацификацией.
Все они были со мной любезны и обходительны, обещали искреннее сотрудничество, радовались возможности обходиться без переводчика. Жизнь в городе шла спокойно, происшествий не было, и мы целиком погрузились во внутренние дела.
Многие ночи просиживали мы с Ибрагимом над графиками и схемами или носились по городу, изучая и проверяя организацию охраны и бдительность патрулей. Эти личные проверки помогли нам правильнее расставить силы и поднять ответственность людей за несение гарнизонной службы.
И только перед самым рассветом отвечал я на письма Ольги, которая регулярно сообщала о своей жизни в далекой Москве. Из ее писем я знал, что она уже представила документы, необходимые для получения разрешения на выезд в Австрию, и теперь с нетерпением ожидала ответа.
Как-то рано утром я сквозь сон услышал голос Ибрагима. Быстро поднялся, отворил дверь.
- На аэродроме задержали австрийку, звонили, что ждут тебя. Поехал бы я и сам, но не могу. Сегодня приемный день, и Обухов доложил, что уже появились первые посетители. Машина ждет у подъезда.
Я быстро собрался и уже через тридцать минут подъезжал к штабу авиационного подразделения.
След велосипеда на проселочной дороге к аэродрому обрывался у кустарника, заслонявшего собой стоянку самолетов и различные вспомогательные постройки. Сержант Филиппов и солдат Семенов, совершавшие в дозоре обход аэродрома, насторожились. Поручив Семенову наблюдение за дорогой, Филиппов неслышно вошел в кустарник.
Было раннее, ясное утро. Восходящее солнце играло своими лучами в густой листве. Весело щебетали птицы. Из далекой деревни доносилось звонкое и раскатистое пение петуха. В кустарнике еще держалась прохлада.
Филиппов двигался осторожно, тщательно осматривая каждый куст, каждую ямку. "Может, солдат на велосипеде возвращался в казарму, а затем пересел на попутную автомашину, погрузив на нее велосипед", - подумал он, но сразу же отказался от этой мысли: следов автомашины на дороге заметно не было.
Но вот за кустами в канаве что-то сверкнуло… Велосипед! Послышалось шуршанье, шаги. Ветви раздвинулись, Филиппов встал. Навстречу ему шла молодая девушка со свежим букетом полевых цветов. Заметив Филиппова, она вздрогнула, отшатнулась, но затем, смущенно улыбнувшись, сказала, указывая на цветы:
- Цветы. Сегодня приезжает мама.
Филиппов понял, что речь идет о цветах для матери, но помнил он и недавнее указание своего командира о том, - что всех подозрительных лиц, появившихся в районе аэродрома, необходимо задерживать и сопровождать в штаб.
Девушка уже взялась было за велосипед, но Филиппов остановил ее. Подозвав Семенова, оставил его вместе с девушкой, а сам двинулся туда, откуда она появилась. Пройдя метров сто, вышел на опушку кустарника к подсобным бытовым и хозяйственным постройкам подразделения. За ними шли штаб и казарма, а дальше аэродром с длинными рядами боевых самолетов.
- Задержу, - решил он, - а там разберутся.
Вернувшись назад, он указал девушке на дорогу к штабу.
- Приезжает мама, приезжает мама, - слезливо повторяла она и вдруг заплакала тихо и протяжно.
- Значит, вы говорите, - уточнял я у Филиппова, - что с того места, откуда шла девушка, хорошо виден аэродром?
- Как на ладони. Это меня и насторожило.
- А вдруг девушка выбросила в кусты какие-либо компрометирующие материалы. Вы не осматривали кустарник?
Филиппов смущенно заулыбался, но вскоре нашелся и отрапортовал:
- Для этого надо человек десять солдат.
- Кустарник мы осмотрим, - вмешался авиационный полковник и приказал Филиппову позвать к нему командира роты охраны.
- Кстати, - попросил я, - дайте, пожалуйста, указание проверить также, растут ли в кустарнике цветы, из которых составлен ее букет.
Вскоре полковник вышел, и я пригласил австрийку, сидевшую на длинной скамье около штаба под охраной солдата Семенова.
Молодая, привлекательная, одетая в простое легкое платье, она остановилась у стола, все еще вытирая глаза совсем крошечным зеленым платочком. И я почувствовал жалость к этому существу, такому юному - почти ребенку - и такому хорошенькому.
- И все-таки все надо проверить. Жизнь куда сложнее, чем представляется нам, - подумал я.
- Фамилия, имя?
- Химмельрайх Эльза. Я ученица парикмахера в местечке В.
- Что делали у аэродрома?
- Сегодня из больницы выходит мама, и я спешила встретить ее с букетом цветов. Она их так любит…
Австрийка замолчала, сжимая и разжимая платочек, будто не решаясь продолжать разговор.
- Но разве цветов нет в городе?
- О, цветов много, но вряд ли такие купишь. Не зря у нас говорят: к чему цветы, если они не пахнут. Вы понимаете?
- Предъявите, пожалуйста, все, что имеется при вас.
Недоуменно улыбаясь, она протянула букет цветов.
Вскоре раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я услышал голос авиационного полковника:
- На месте задержания ничего подозрительного не обнаружено. Цветы растут точно такие, - сообщил он и с добродушием в голосе добавил, - по-моему, зря держим фрейлейн.
- Да, да, - ответил я ему, - благодарю вас.
А сам подумал: "Попробую объяснить ей все получше, ведь мы ей не причинили вреда".
- Вы, наверное, считаете нас бесчеловечными…
- Что вы, что вы, я все понимаю, - возразила она. - На для меня главное - не опоздать к поезду. Если вы меня больше не задерживаете, то я еще успею. Кстати, - заметно осмелев, продолжала австрийка, - пусть ваша жена или подруга обязательно посетит наш салон. Наши прически славятся даже в Вене. А недавно мы получили новые образцы из Парижа и Рима. Они просто шикарны.
Девушка выбежала на улицу и еще издали протянула руку к велосипеду. И это движение показалось мне необычно быстрым и нервным. В следующую секунду я уже был рядом с ней и, перехватив руль, сам повел велосипед следом за нею.
Будто бы начиная заигрывание, я попросил:
- Вы знаете, мне очень трудно устоять от соблазна прокатиться на вашей машине по полю аэродрома. Хотя бы так, в два круга.
- Пожалуйста, - усмехнулась она, - я думаю, это не займет много времени.
Я вытащил гаечный ключ, намереваясь опустить руль и приподнять немного седло. И с этого момента наши роли переменились.
- Ах, так, - улыбаясь, воскликнула она, - может быть, лучше придумать другое…
- Что же именно?
- Ну, скажем, завтра на стадионе или за городом.
- Вы так любезны. Но вам, видимо, мало знаком азарт спортсмена.
- Нет, нет, - возразила она, опустив голову, - обязательно приходите, и вы можете рассчитывать хоть на двадцать кругов.
- Вы лишь разжигаете во мне любопытство.
- Но вы можете сломать машину, а я только на полтора-два часа выпросила ее у подруги.
- Об этом не беспокойтесь.
И я сделал несколько оборотов гайки под седлом. Она легко поддалась нажиму.
Австрийка рванулась ко мне, схватила за руку.
- К чему упрямство? Ведь я же вам обещаю… и не только велосипед, все, что хотите…
- Но ведь упрямиться начали вы.
Наблюдавшие за этой сценой издали авиационный полковник и несколько солдат подошли ближе.
В то самое время я смотрел в пустотелую стойку седла, извлекая из нее свернутые в трубку бумаги. А они сыпались, как снег, на темно-зеленое поле аэродрома.
Полковник поднял один из листиков, перепачканных грязью: "Полевая почта номер…"
- Сволочи! - только и произнес он. - Не брезгуют даже помойкой.
Беглый осмотр бумаг показал, что все они состояли из обрывков конвертов и писем солдат, выброшенных на свалку.
- Но ведь эти бумаги должны сжигаться? - напомнил я авиационному полковнику.
- Верно. Чего греха таить, плохо мы еще следим за порядком. Но я, ей богу, возьмусь за это.
- Стойте, стойте, смотрите, - подозвал я полковника к себе.
В пустотелой стойке руля лежала свернутая в трубку узкая полоска плотной бумаги. Я даже не сразу нащупал ее, просунув палец внутрь стойки. С левого ее края столбиком типографской краской были изображены силуэты боевых самолетов, а правее, рядом с несколькими из них, карандашом были помечены цифровые обозначения.
Заглянув в сумочку для инструмента, я увидел и карандаш.
- Окажись мы с вами чуть-чуть доверчивее, - сказал я, обращаясь к полковнику, - все данные об аэродроме улетели бы в Мюнхен и Вашингтон. Это, конечно, предположительно. Возможно, что и в Лондон или Париж.
Полковник с ненавистью посмотрел на австрийку и, видимо, хотел резко обойтись с ней, но первым заговорил я:
- Так вот какие вы собирали цветы, Эльза Химмельрайх. Они действительно пахнут. Но запах у них… отвратительный.
- Я ничего не знаю. Я вам уже говорила, что велосипед чужой. Я не шпионка. - Она заломила руки, и слезы покатились по ее щекам. - Можете мне не верить, конечно, но это так.
Теперь лицо ее было суровым и злым, щеки побледнели.
В машине я не обменялся с ней ни единым словом, а через полчаса передал следователю. "Тевтонский вирус", - подумал я. И не ошибся.
- Как же ее втянули в эту преступную авантюру? - спросил я следователя, явившись к нему спустя несколько дней.
- Пока говорить рано, - ответил он. - Как-то она посетила кинотеатр в Вене, посмотрела американский кинофильм о гангстерах. Сидевший рядом молодой человек заговорил с ней во время сеанса, а по выходу из кинотеатра пригласил в кафе. Затем они встретились еще несколько раз, и за это время молодой человек, называвший себя художником, сблизился с нею. Узнав с ее слов о том, что отец ее, фашистский летчик, погиб на восточном фронте, и о том, что она проживает в районе города М., он предложил ей собирать на свалках мусора у аэродрома любые бумаги с русским текстом. Вознаграждение за добычу и доставку бумаг обещал выплачивать при их передаче.
Пока следователь говорил, я глядел на окно и думал, что уже не раз слышал, а порою рассказывал и сам подобные истории о превращении легкомысленных людей в шпионы. Все они складывались будто бы по стандарту, как в оперетте.
- Со временем, - продолжал следователь, - он стал ей давать и другие задания, в частности - опознавать типы самолетов, находящихся на аэродроме, по изображениям силуэтов, проставлять их количество. Эльза недолго размышляла над полученными заданиями: ее интересовали лишь обещанные деньги. Так она превратилась в шпионку.
- Теперь мне ясно, почему Федчук с такой настойчивостью требовал усиления охраны военных объектов.
- Несомненно, он требовал этого не без оснований. Я помню: среди остатков конвертов с номерами полевых почт, обрывков газет и писем был один лист бумаги со списком русских фамилий, написанных буквами русского алфавита… Судя по показаниям Эльзы, и в этом ей можно верить, бумага эта явилась плодом ее собственной фантазии. Желая заработать побольше денег, она записывала русские фамилии на кладбище советских воинов, погибших за освобождение Вены, а затем сообщала о них "художнику", как о новых своих знакомствах, могущих быть источниками информации. И требовала от него все больших вознаграждений.
- Вот вам и невинное дитя, - пошутил я.
- Да, из молодых, да ранняя, - засмеялся следователь.
Вечером в комендатуре мы опять встретились с Ибрагимом, зашли в мой кабинет.
- Поздравляю, - сказал ему я.
- Меня-то за что, - обиделся Ибрагим. - Я ведь не контрразведчик. Это вас поздравлять надо.
- Не стоит прибедняться, - возразил я. - Все мы делали это дело. Общая у нас борьба, общие и заслуги. Даже и не заслуги, а результаты труда.
- Ну, а эти обрывки бумаг, - робко поинтересовался Ибрагим, - неужели из них можно извлечь что-либо ценное?
Я молча открыл сейф, достал из него тоненькую синюю папку и лист бумаги с отпечатанным текстом.
- Вот послушай, - и начал читать:
"Несмотря на благоприятные возможности последних месяцев, сбор "трофейных документов" в пунктах дислокации, на полигонах, аэродромах и в районе маневров не был организован достаточно хорошо. Для центра представляет интерес любой обрывок бумаги. У нас имеются хорошие специалисты, способные правильно оценить добытые материалы. Даже небольшой клочок бумаги может свидетельствовать о настроении населения Советского Союза, о политическом и экономическом положении в СССР".
- Эта копия директивы геленовской разведки, - сказал я Ибрагиму. - Субъекты, подобные Эльзе, все еще рыщут вокруг наших частей. Западные разведки стремятся использовать любую возможность, чтобы получить нужные им сведения. И нам еще придется не раз сталкиваться с их агентами, поэтому я тебе все это и говорю.
- Ну, что ж, будем стараться, - улыбаясь, ответил он и уже весело сообщил: - А у меня тоже приятная новость. Сегодня магистрат единодушно решил переименовать одну из улиц М. - Леопольдштрассе на Лагутинштрассе, в честь сержанта Лагутина, погибшего в бою за освобождение города от немецких фашистов, и запросил мое согласие на сей счет. Конечно, я согласился. Теперь завтра они приглашают меня на церемонию подписания протокола. Пойдешь со мной?
- На церемонию так на церемонию, я церемониться не собираюсь, - ответил я.
В коридоре Ибрагима ждала незнакомая женщина. Она смущенно улыбалась и, говоря по-немецки, протягивала ему какую-то бумагу.
- Она говорит, - сказал я, - что пришла от имени жильцов дома, в котором живет, с жалобой на магистрат. В доме сильно протекает крыша. Магистрат давно обещает отремонтировать ее, но ничего не делает. А так как жильцы знают, что Советская комендатура помогает простым людям, то и направили ее сюда с жалобой на магистрат.
- Скажите ей, что она правильно сделала, что пришла, - попросил меня Ибрагим. - Поможем, расшевелим магистрат. Пусть передаст жильцам, что мы поможем, позаботимся о простых людях.
Взяв ее заявление, Ибрагим вызвал Бугрова, предложил сделать перевод и после этого связать его с магистратом.
Благодаря коменданта и все время кланяясь, женщина вышла.
- Не уставай, не уставай творить добро, - пошутил я. - Помнишь, как писал Руставели: "Что отдашь - вдвойне прибудет".
- Ах, доброе слово - дверь в сердце, говорят осетины, - улыбаясь, заключил Ибрагим.
Спустя несколько дней я проснулся от удара камушка о стекло.
- Вставай, вставай, поехали, - донеслось снизу. На улице едва занимался рассвет, в комнате стоял полумрак. Наступало воскресное утро, когда так хотелось поваляться в постели.
Распахнув окно, я увидел авиационного полковника в синем спортивном костюме и белой войлочной шляпе на голове.
- Доброе утро, Иван Пантелеевич. Что случилось?
- Здравствуй, здравствуй, случилось страшное дело: говорят, что в Аланде клюет форель.
- Что вы, Иван Пантелеевич, разве я могу так, экспромтом?
- Можешь, можешь. Давай-ка "в ружье", как говорят, и за мной.
- Но как же так?
- Поехали, поехали, - услышал я из соседнего окна голос Ибрагима. - Моя машина тоже готова.
- Ну вот, - подхватил снизу полковник, - сам комендант благословляет эту поездку. Теперь, как будто, все по уставу. Даю пять минут на сборы. Считайте, что время уже засечено.
Не помню, как я собрался, но полковник вобщем остался доволен.
Вырвавшись за город, машина устремилась вверх по извилистой дороге.
Тот, кто не бывал в этих местах, едва ли сможет представить себе всю красоту здешней природы. Гладкая асфальтированная дорога, в воздухе ни пылинки, пьянящий аромат цветов, сверкающая на них роса. Горы, вверху скалистые, внизу покрыты дремучим лесом, а по другую сторону от дороги, в глубокой пропасти, река, бегущая по камням, с невысокими, но шумными водопадами и водой, прозрачной, как небо.
По извилистой дороге мы подъехали к реке и остановились в редком кустарнике на отлогом берегу бурного, пенистого Аланда. Полковник сразу же побежал к реке и первым забросил блесну - маленькую раскрашенную рыбку из металла с навешанными на нее крючками.
Купленный мною недавно в М. спиннинг итальянского производства с удобной, но слишком уж капризной катушкой не был еще освоен на практике и потому поначалу доставлял мне одни лишь огорчения и неудобства. Леска в моих руках то раскручивалась сзади, то перебрасывалась через реку, то цеплялась за коряги в реке. Поэтому мне пришлось много побегать и даже побарахтаться в леденящей воде с часами на руках, о которых совсем забыл, спасая свою блесну от обрыва.
Но с того момента, как остановились часы, мне действительно посчастливилось. Внезапно я ощутил легкий рывок, и спиннинг сразу потяжелел. Рванув его на себя, начал быстро накручивать леску. На поверхности воды что-то блеснуло. И вот на солнце засияла, форель. Постепенно заработала "служба тыла". Гриша, шофер полковника, соорудил из камней подобие полевой плиты, поставил на нее сковородку, подложил щепки…