Подойти к бывшему агенту должен был я. Но для этого Мати, которого, естественно, в лицо я не знал, должен был читать книгу Наума Хомского, или Ноама Чомски, как его называют американцы. Знаменитого профессора Хомского я видел и даже был как-то ему представлен. Это случилось лет десять назад на предрождественской вечеринке в Гарвардском университете. Отец Джессики - профессор этого прославленного учебного заведения. Про себя я зову его Какаду: он горбоносый, нахохленный, рассеянный и крикливый. Так вот, мы с Джессикой заехали, чтобы забрать его на машине: Какаду принципиально не водит и даже - что, в сущности, немыслимо для американца - не имеет водительских прав. Элита элитного университета и приглашенные академические знаменитости из других бостонских вузов толклись - день был солнечный и теплый, как в бабье лето, - на лужайке среди кирпичных псевдовикторианских зданий. Небожители были похожи на стайку грачей: на всех фраки, смокинги, на худой конец - черные вечерние костюмы с галстуками строгих тонов. Профессор Хомский был в толстой вязки синем свитере, из-под которого торчал воротничок мягкой серой рубашки, и в отличие от остальных был похож на старого архивариуса. Я был им так очарован, что, вернувшись в Нью-Йорк, купил и прочел три книги бунтаря американской политической мысли.
То, что Мати должен был прийти с книгой моего знаменитого мимолетного бостонского знакомого, - простое совпадение. Но сама идея была очень разумной - в Лесу не дураки сидят. Читателей Хомского не миллионы, это вам не Стивен Кинг, так что вероятность подойти в определенном месте в определенное время к случайному интеллектуалу-нонконформисту, согласитесь, чрезвычайно мала.
За этими размышлениями и воспоминаниями прошло еще минут десять. Человек, вызвавший на встречу своего будущего спасителя, не спешил. Либо не смог выбраться вовремя. Либо, к счастью или к несчастью для него, моя помощь ему уже не требовалась. Хотя, если грозившая ему опасность полностью миновала, Мати, наверное, пришел бы убедиться, что Контора его не бросила и он может рассчитывать на нее и впредь. Мне же ничто не угрожало, и, учитывая, что для нашего агента выбраться на эту встречу могло быть сложно, я был готов ждать его хоть час. Я заказал еще кофе и рюмочку местного ликера "Вана Таллин", который в советские - мои студенческие - времена считался изысканным, почти заграничным напитком.
Я уже пролистал всю "Таймс" и, чтобы убить время, вернулся на страницы культуры с намерением пополнить свои знания о ритмике и мелодике стиля "гранж". Перелистывая газету, я заметил на себе взгляд престарелой секретарши. К моему удивлению, она не отвела его, встретившись с моими глазами, как это обычно делают цивилизованные люди, застигнутые за пристальным разглядыванием соседей. Я опустил газету пониже: дама доставала из сумочки книгу Наума Хомского о Косово.
Могло ли быть такое совпадение? В сообщении, которое я получил, речь совершенно определенно шла о мужчине. Что, эстонские имена были загадкой не только для меня, и даже в Конторе люди не в состоянии отличить по имени мужчину от женщины? Или же имя Мати, как, например, Клод или Доминик, одинаково произносится и даже пишется для особей обоих полов? Наконец, что тоже возможно, Мати - больной, раненый, боявшийся показаться на улице - не мог явиться на встречу сам и послал на нее жену или боевую подругу?
Я отложил газету и улыбнулся продолжавшей смотреть на меня даме широкой лучащейся улыбкой. Дама дернула плечом, открыла книгу, но уткнуться в нее не спешила. Я счел заминку приглашением начать разговор.
- О, вам тоже нравится Чомски? - перегнувшись к ней через подлокотник кресла, любезно сказал я по-английски, на этот же манер произнося фамилию профессора.
Только тут я заметил, что книга, которую держала в руках дама, была на каком-то скандинавском языке, с перечеркнутым "о", шведском или норвежском - я в них не силен. Вот оно, невероятное совпадение? Дама продолжала молча смотреть на меня строгими, даже колючими глазами.
Первая фраза, которую я только что произнес, не была условной - я просто попытался гладко завязать разговор. Но даже если политологические вкусы дамы и наш условный знак были чистым совпадением, сказав вторую, на этот раз уже строго определенную, фразу, я по-прежнему ничем не рисковал.
- Я в прошлом году вел семинар по Чомски в университете Веллингтона и очень рад, что моего учителя почитают и здесь.
Согласитесь, после такой фразы, сказанной в определенное время в определенном месте, сомнений в том, что я - человек не случайный, оставаться уже не могло. В Таллине - бостонский ученик Хомского - преподававший в Новой Зеландии!
Медленно, как бы нехотя дама с сильным акцентом произнесла свою реплику в нашем незамысловатом спектакле:
- Я увлекалась лингвистическими трудами Ноама Чомски. Но его политические воззрения я нахожу возмутительными!
Знаете, что? Придуманные кем-то гневные, но не лишенные юмора слова вполне подходили к ее облику.
- Вы позволите? - Я перегнулся к даме, чтобы взять из ее рук книгу.
Она нехотя подчинилась.
- Это на каком языке? - продолжил я светскую беседу.
- Вы же на нем, судя по вопросу, не читаете. Тогда какая вам разница?
Дама, хотя и пришла на встречу, от которой до моего дома было семь тысяч километров, вела себя так, как если бы я был докучливым ловеласом. Я присмотрелся к ней повнимательнее. Ей было не меньше шестидесяти пяти, возможно, намного больше. Подбородок подсох, обнажая глубокие борозды, идущие вниз от уголков губ. Кожа на шее тоже съежилась, образовав две висящие складки, как у ящерицы. Волосы она красила, но не в синий или рыжий цвет, как многие седые дамы, а в тот, который когда-то, наверное, был естественным. В молодости она была блондинкой и наверняка прехорошенькой. А сейчас она была похожа - и по колориту, и по худобе, и по быстроте движений - на беспокойную, испуганную белую мышь.
- Вас послал Мати? - впрямую спросил я.
Дровосеки, звучно рыгая в унисон, недавно ушли, и мы в холле оставались совсем одни. Только за администраторской стойкой суетились две миленькие девушки в крахмальных белых блузках.
- Мати это я, - недовольно буркнула дама.
- Хм… Разве это не мужское имя?
- Мужское.
- И…
Дама раздраженно дернула плечом. Для нее это был, похоже, привычный жест - другие в таких случаях любезно улыбаются.
- А вам не все равно?
Она вставала.
- Я приехала на машине. Но водить не люблю. Вы можете сесть за руль?
- Без проблем.
Я открыл принесенный мне счет в папочке из тисненой кожи и вложил в нее соответствующую купюру. Когда я поднял голову и встал, Мати - или как там ее звали - в холле уже не было.
Не было ее и на улице. Я растерянно огляделся - она не могла раствориться в воздухе. Тут открылась дверца припаркованного в плотном ряду машин "форда-фиесты", некогда ярко-синего, а теперь изрядно выгоревшего цвета, и голос Мати недовольно спросил:
- Вы едете или нет?
У женщин в машине часто царит домашний уют. Все чистенько, аккуратно расставлено: подставка для мобильного телефона, ручечка, блокнотик, мягкая игрушка под задним стеклом. В "форде" Мати все было покрыто пылью и никаких индивидуальных принадлежностей, никаких наклеек. Такие машины обычно берешь напрокат, только без царапин на торпеде.
Прежде чем завести двигатель, я залез в карман. Вся моя жизнь содержится в наладоннике самой известной фирмы. Один такой я в прошлом году утопил в Индии, но к счастью, я всегда делаю бэкап всей системы, всех программ и всех баз данных на свой домашний компьютер. Так что мои контакты, карты, словари, десяток книг и дисков, куча фотографий, распорядок жизни на ближайшие месяцы, а также неразумное количество более или менее бесполезных прикладных программ по-прежнему со мной. Это видимая часть айсберга, правда, в отличие от айсберга бо́льшая. Кроме того, в моем компьютере есть несколько софтов особого свойства. Один из них я как раз и запустил. Это такой определитель электронных устройств, на раз выявляющий "жучки".
Мати, склонив голову набок, с интересом наблюдала за мной. Стрелочка, вращающаяся по циферблату, остановилась, включив зеленый огонек.
- Можем спокойно говорить, - сообщил я своей коллеге.
Мати дернула плечом, как бы говоря: "Напридумывали себе игрушек! Что дети". Она пристегнулась, вытянула ноги и коротко скомандовала:
- Выезжайте из паркинга и направо.
Я, собственно, ничего другого от нее и не слышал в ближайшие три минуты.
- Теперь снова направо. Опять направо.
Мы вновь проезжали мимо "Скандик Палас". Мати проверялась.
- Теперь прямо! - с видимым облегчением сказала она и откинулась на спинку сиденья.
- И куда мы едем? - дружелюбно, как бы не замечая ее почти раздраженного тона, осведомился я.
- Я буду говорить, как ехать.
Английский у нее был ужасный. Вернее, ужасным был акцент, словарный запас у Мати был приличным, и пользовалась им она достаточно бегло.
- Мы можем говорить по-русски, если хотите, - на этом же языке предложил я.
- Я не говорю по-русски, - по-английски отрезала Мати. - Можем говорить по-эстонски, по-фински, по-шведски или по-норвежски!
Нет, я ей положительно не нравился.
- Я же не прошу вас говорить на этих языках, - продолжала Мати. - Хотя мне на них общаться проще.
Может быть, у нее язва желудка? Или гастрит? По опыту знаю, что таких людей - вечно брюзжащих, источающих желчь всеми порами - надо осаживать, иначе они с каждой минутой распоясываются все больше и больше. Горького выплюнут, сладкого проглотят, как сказал бы мой учитель Петр Ильич Некрасов.
- Послушайте, Мати, или как вас там зовут, - сказал я. - Если я перед вами успел в чем-то провиниться, скажите мне. Если нет, я не понимаю, чем я заслужил такой тон. Я вас не устраиваю? Скажите мне, и расстанемся друзьями!
Знаете, что она сказала в ответ?
- Так-то вы стремитесь помочь женщине, которая попала в беду?
Некоторое время мы ехали молча. Я даже не спрашивал, надо ли мне поворачивать на перекрестках.
- Вы поехали не в ту сторону, - первой нарушила молчание Мати.
- А я не имею ни малейшего представления, куда ехать, - совершенно обоснованно заметил я.
- Спросили бы.
Нет, давно мне не попадались такие экземпляры!
- Хотите сами сесть за руль? - буркнул я.
- Это не в ваших интересах. - Мати посмотрела на меня, и лицо ее вдруг приняло почти человеческое выражение. - Пока я сегодня утром ехала в Таллин, со мной дважды чуть не случился сердечный приступ. Я очень пугаюсь, когда меня обгоняют, особенно грузовики. Поэтому я стараюсь ехать быстрее, но скорость меня тоже пугает, и я замедляю ход. И тогда меня снова начинают обгонять. Если поведу я и со мной все-таки случится инфаркт, вы рискуете больше.
- Мати, - я снова почувствовал нелепость ситуации, - послушайте, как мне вас называть? Действительно, Мати?
- А чем плохо это имя?
- Оно же мужское!
- А вы собираетесь на мне жениться?
- Нет, не собираюсь.
Мати порылась в сумочке, извлекла из нее носовой платок и зычно высморкалась.
- А! Зовите меня, как хотите, - сказала она, пряча платок обратно в сумочку.
Мы выезжали из города по Нарвскому шоссе. Я здесь раньше не был - просто так было написано на указателях.
- Пусть будет Мати, - сказал я. Мне хотелось сделать заход с другой, человеческой, стороны. - Мати, удовлетворите мое любопытство. Вы действительно полковник?
- Действительно, - кивнула Мати. - У вас!
Интересное уточнение. Что, была разведка, в которой она дослужилась до генерала?
- А вы в каком звании? - скрипучим голосом спросила она.
Я расхохотался:
- Вы хотите командовать мною на основании Устава сухопутной службы?
Взгляд Мати чуточку потеплел.
- Никто вами не командует, - сказала она. - У меня такой стиль общения с людьми.
- И людям это нравится?
Хм! Мне это показалось или Мати действительно улыбнулась? И не нашла, что ответить.
Мы выбрались на трассу. Это такой эвфемизм! Трасса представляла собой разбитую двухрядную дорогу, которую пытались расширить, а потому сузили до предела.
- Так что у вас стряслось? - спросил я.
- Меня хотят убить.
- Вам угрожали?
Мати кивнула:
- Мне подбрасывают дохлых белых мышей.
Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.
- При чем здесь это?
Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: "Потому что я похожа на белую мышь"?
- Вы живете в отдельном доме?
- Да.
- Может быть, это ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты. Но из гигиенических соображений оставляет их на улице, - предположил я.
- У меня нет кошки, - отрезала Мати, досадуя на мою тупость. - И мыши - белые.
- Ну, тогда это кошка соседей, которая набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.
Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.
Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.
- Нам далеко еще? - не выдержал я.
- Вы куда-то спешите? - дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.
Это уже походило на ссору. Я физически ощущал, как в моих нервах - этих электрических проводах, опутывающих организм, - напряжение неуклонно возрастало. "У нее съехала крыша, - говорил я себе. - Белые мыши! И что теперь мне делать? Сказать ей об этом и возвращаться в Штаты? А что еще остается?" Я решил все же отвезти Мати домой. Не вылезать же мне из машины посреди полей?
- Вы думаете, что я сумасшедшая, - вдруг промолвила Мати. - Потерпите до Вызу.
Я с недоумением посмотрел на нее.
- Вызу - это поселок, в котором у меня дом, - пояснила она. - Нам осталось километров сорок.
5
Если вы никогда не бывали в Прибалтике, я скажу, что в ней составляет главную прелесть. Это не море. Оно, конечно, всегда затягивает взор, а в этих местах есть еще и дюны из мелкого, сыпучего белого песка, высокая трава с дымчатыми метелками, пьянящий йодистый запах разлагающихся водорослей, оставленных отливом на берегу, печальные крики чаек и шум ветра в ветвях сосен. Но вы пробовали в этом море купаться? Если вода прогрелась до семнадцати градусов, местные жители не вылезают из нее, радуясь неслыханной жаре. Только, чтобы оказаться в воде, нужно либо сразу лечь, либо идти через три-четыре мели, пока она не дойдет вам до плеч. Однажды, еще в советское время, я пробовал так отдыхать - на Рижском взморье, с родителями; у меня, несмотря на восторженность и покладистость детства, получалось плохо.
Так вот, притягательность этих неброских, изысканно блеклых, просящихся разве что на акварель краев - не море. Настоящая душа Прибалтики живет в борах. Когда я попадаю в них, мне приходится брать себя за руку и уводить оттуда силой. Редкие сосны с прогретыми солнцем стволами испускают ни на что не похожий, завораживающий запах смолы. Никакого подлеска, никаких кустов, сквозь которые приходится продираться. Под ногами - мягкий ковер хрустящего белого ягеля и густого зеленого мха, в котором уютно тонет нога. Все остальное пространство покрыто нежными кустиками черники и темными столбиками брусники с краснеющими гроздьями ягод. Повсюду грибы - моховики, белые, лисички, сыроежки. Я готов с утра до поздней летней ночи бродить по таким борам, подкрепляя силы ягодами и присаживаясь, время от времени, на сухие пеньки, чтобы послушать шуршание крыльев больших глазастых стрекоз, гоняющихся друг за другом среди беспорядочной колоннады сосен.
Вот в такой бор мы и въехали, свернув с Нарвского шоссе на север, к морю. Через пару километров я не выдержал.
- Не возражаете, мы остановимся на десять минут? - спросил я Мати.
Та дернула плечом.
- Раз вам надо!
Я съехал на обочину и выключил двигатель. Было удивительно тихо, только приветливый шелест ветра в верхушках сосен. Я прошел пару десятков метров по глубокому мху, улегся на спину на прогретой полянке и закрыл глаза. Рядом пролетел, жужжа, невидимый шмель, и снова наступила тишина. Я бы, наверное, заснул, если бы совсем рядом не хрустнула веточка. Я приподнял голову: Мати тоже добрела до моей полянки и теперь усаживалась на большой пень. Странное дело, на лице ее не было обычной маски неудовольствия.
- У вас больной позвоночник? - даже с некоторым сочувствием спросила она. - Тогда вам лучше полежать на твердом.
- Нет, я так заряжаюсь, - сказал я.
- Ну, заряжайтесь.
Мати забралась поглубже на пень, подобрала ноги, согнула их в коленях и обхватила руками. Юбка упавшей широкой складкой подмяла кустик брусники. Вдруг откуда-то из дальнего далека всплыло видение: мох, сосны, запах разогретой сосновой смолы, и так же сидела еще молодая, веселая мама в длинном платье, возможно, в тот самый отпуск под Ригой, когда мне было лет десять.
Я открыл глаза, когда мне показалось, что я засыпаю. Мати на пеньке уже не было, хотя я не слышал никаких звуков. Что, я все-таки отключился на минутку?
Быстрым шагом я дошел до машины. Мати в ней не было. Я оглянулся - она медленно шла по тропинке, время от времени наклоняясь и одним движением срывая со стебелька лепящиеся друг к другу ягоды брусники. Дойдя до машины, она, держа ключи за брелок, как за хвостик, протянула их мне.
- Я тоже люблю этот лес, - сказала она, не обращаясь специально ко мне, как бы размышляя вслух. - Наверное, из-за него я здесь и поселилась.
6
Я очнулся от этих идиллических воспоминаний всего лишь трехдневной давности. Я по-прежнему сидел в пабе "Гитар сафари", теперь уже в качестве украинского бизнесмена с соответствующей смачной фамилией Диденко. И хотя на мне был седой парик бывшего знатного забойщика, а ныне угольного барона - я так себя видел, - это, наверное, было не совсем безопасно. Но деваться мне было некуда.
Реальность ворвалась в ритме хард-рока. Музыкантов, я уже упоминал, было трое. Приятной наружности парнишка с соло-гитарой, который и пел соло. Девушка в темных очках, присевшая на высокий табурет и с упоением, откидывая назад голову с гривой длинных волос, перебиравшая струны бас-гитары. Едва видимый ударник тоже был вполне интеллигентного вида - все музыканты были похожи на студентов-экономистов или юристов, в любом случае, обучавшихся какой-то нетворческой профессии. Компенсировали они это несоответствие силой децибелов.
А на площадке веселье было в разгаре. Молодой парень с уже обозначившимися жировыми валиками по контуру лица лежал на спине, отбивая ритм руками и ногами, а вокруг него водили хоровод две девушки с голыми, по теперешней моде, животами между джинсами и топиками. Кстати, их животы, в пандан к танцующему, тоже были в продвинутой стадии целлюлита. Смотри-ка, коротышка, предлагавший мне секс-услуги, танцевал с довольно привлекательной молодой особой, уткнувшись носом в ее щедро выставленные напоказ груди. Так что, получается, с ориентацией у него все в порядке? И вот тут я сообразил, где в незнакомом городе может найти убежище человек, на которого охотятся и местная полиция, и спецслужбы и который поэтому не может остановиться в гостинице.