Но Сигне и не собиралась трогаться с места. Она пристально смотрела на меня.
И я понял. Слово "пояс" прояснило ситуацию. Мужчина в кресле дантиста был Фраголли, торговец поясами, который служил нашим контрагентом в Ленинграде. Он никогда не был в Америке. Откуда же у него могли появиться американские пломбы? И почему Харви и Сигне так быстро увели меня из кабинета?
- Все правильно, - пробурчал я, дожевывая фасоль. - Вы оба вешали мне лапшу на уши.
Я встал из-за стола.
- Не уходи, - попросила Сигне, крепко ухватив мою руку.
- Вы мне лгали, - сказал я.
Сигне смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых светилась грусть.
- Останься, - еще раз попросила она и погладила мои пальцы.
- Нет, - ответил я.
Она притянула мою руку к губам и взяла кончики пальцев мягким полуоткрытым ртом. Я выдернул РУку.
Один из сидящих за столиком в углу говорил: "…где самые мощные силы природы впервые открылись мужчине… вот почему они называют купальный костюм по имени этого атолла - "бикини", - и вся компания расхохоталась.
Витрины магазинов рисовали желтые полосы на асфальте, освещая группки зевак, которые спорили, болтали, играли в кости. Огни магазинов подсвечивали их, как будто они и были самыми ценными экспонатами, выставленными в музейных витринах. Кругом разливалась странная глубокая синева, присущая тропическим ночам, а в воздухе стоял сладкий запах тмина и горячего красного острого перца. Я быстро шел обратно, по дороге, которую хорошо запомнил, разбрызгивая лужи желтого огня, мимо магазина, где синие боксеры вели яростную молчаливую борьбу. Продравшись сквозь толпу мексиканцев, я бросился бежать. Миновав Библию в окне, распахнул дверь к Сашмейеру и взлетел по лестнице. В приемной стоял мужчина без пиджака и обмахивался соломенной шляпой. Под рукой у него болталась тяжелая кобура. За ним в дверях стоял полицейский в синей рубашке, галстуке-бабочке, белом защитном шлеме и бриджах для верховой езды.
- Куда это вы спешите? - Полицейский преградил мне путь.
- Что тут происходит? - спросил я вместо ответа. Для полицейского мгновенный ответ - верный признак вины.
Мужчина с соломенной шляпой надел ее на голову, из ниоткуда извлек зажженную сигару и затянулся.
- Там один мертвый бедняга в кресле дантиста. Может быть, теперь вы ответите на мой вопрос? Кто вы такой?
С улицы донесся громкий рев сирены. У подъезда проскрежетали тормоза.
- Я английский репортер, - ответил я, - меня интересует местный колорит.
Еще двое полицейских с пистолетами наготове поднимались, грохоча, по лестнице. Внизу никак не затихала уже выключенная сирена. Один из полицейских за моей спиной надел на меня наручники. Детектив с сигарой заговорил все тем же неторопливым тоном:
- Отвезите этого парня в участок. Покажите ему немного местного колорита. Может, он расскажет нам, как английские репортеры умудряются узнать об убийствах в городе раньше нас.
- Меня интересует только местный колорит, - сказал я, - но не синяки и контузии.
Сирена еще издавала негромкие звуки.
- Поосторожнее с англичанином, - сказал детектив. - Не надо, чтобы Скотленд-Ярд совался в это дело.
Полицейские рассмеялись. Детектив, должно быть, был по меньшей мере капитаном.
Патрульные свели меня вниз и заставили положить руки на крышу машины. Меня обыскали. Я смотрел на ослепляющие вспышки мигалки.
- Привет, Берни, - услышал я сзади голос Харви.
- Привет, Харв, - откликнулся голос детектива.
Оба они чувствовали себя вполне свободно. Через бампер полицейской машины шла надпись "Ваша безопасность - наше дело".
- Это один из наших ребят, Берни, - сказал Харви. - Генерал хочет, чтобы я сегодня ночью отправил его в Нью-Йорк.
Полицейский закончил меня обыскивать и развернул лицом к себе.
- В машину, - скомандовал он.
- Если Генерал отвечает за него… - задумчиво протянул детектив. - Слушай, мне, может, снова понадобится его повидать.
- Конечно, конечно, конечно. - Харви дал все гарантии. - Послушай, я был с ним в течение последних трех часов.
- О’кей, - ответил детектив, - но у тебя уже накопились неоплаченные счета в моем банке услуг.
- Да, я все помню, Берни. Я поговорю об этом с Генералом.
- Поговори, - сказал детектив.
Мне повезло, что приближались выборы.
Он крикнул двум полицейским, чтобы они передали меня Харви.
- Пошли обратно, - сказал Харви, словно ничего не произошло, - и доешь свою фасоль. Вот так и зарабатывают себе несварение желудка - вскакивают посреди ужина…
- Я не боюсь несварения желудка, - ответил я.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Нью-Йорк
Скок-скок, лошадка, скачи, крошка-сын,
У наших английских купцов - высший чин,
Платье из шелка с каймой золотой,
Доволен собою купец молодой.Детский стишок
20
В пять утра посиневший от холода я въехал в Манхэттен. В южном Техасе стояла такая жара, что можно было поверить в наступление лета, но тридцать минут пребывания в Нью-Йорке развеяли эту иллюзию. Я ехал через Манхэттен в "кадиллаке" Генерала - с сиденьями, покрытыми шкурой леопарда. За рулем сидел водитель Мидуинтера.
Пять часов утра - мертвый час манхэттенской ночи. Только на один этот час замирает город. Гробы, доставленные к дверям городских больниц, еще стоят пустые, без своей страшной начинки. Закрылся последний кинотеатр на Сорок второй улице, и даже в бильярдных убраны кии и закрыты двери. Уборщицы пока не пришли в учреждения и конторы. Модные рестораны закрылись, а кафетерии еще не работают. С улиц исчезли такси. Последний пьянчужка завернулся в газету и растянулся на скамейке в Баттери-сквер. На вашингтонском продуктовом рынке бродяги расположились вокруг огня, разведенного в котлах. Редакции газет отпустили свои радиофицированные машины, потому что так холодно, что даже уличные грабители сидят дома, к большому сожалению патрульных, которым очень хотелось бы отогреть уши в полицейском участке. Семьдесят тысяч диких городских котов, устав от беготни за голубями в прибрежном парке, тоже спали, забившись под стоящие длинной вереницей автомобили. Умолкли даже радиостанции, вещающие на испанском языке. Лишь сжатый пар, ревущий в трубопроводах под шоссе и несущийся со скоростью триста миль в час, выбрасывая тут и там туманные языки, нарушает тишину, да еще - шорох мокрых газет, разбросанных, насколько охватывает глаз, далеко до самого горизонта, где встает багряный рассвет.
Машина проехала по Бродвею и Уолл-стрит и остановилась у стеклянной скалы, в которой отражались здания поменьше, словно заключенные в стеклянные клетки конструкций. Худой мужчина без рубашки, с пистолетом за поясом и в скрипучих ботинках, отпер стеклянную дверь, запер ее за нами и провел нас к нескольким лифтам с табличкой "Скоростной, только от 41 до 50". Он медленно жевал резинку и говорил так тихо, как обычно разговаривают ночью.
- Не правда ли, великолепно? - спросил он, в третий раз нажав кнопку лифта. - Современная техника - это фантастика.
- Да, - согласился я. - Еще немного - и машины начнут нажимать на кнопки для вызова людей.
Он повторил эти слова самому себе, и закрывшиеся дверцы скоростного лифта отрезали его от нас. Лифт возносился так быстро, что у меня заложило уши, цифры на табло мелькали, как результаты игры в бинго. Кабина остановилась, издав мелодичный звон. У лифта стоял мужчина в белых брюках и свитере, на котором было написано "ГОРНО-СПОРТИВНАЯ КОМАНДА МИДУИНТЕРА".
- Сюда, приятель, - позвал он меня и пошел по коридору, размахивая белым полотенцем. Полотенце вращалось с резким присвистом. В конце коридора был спортивный зал. В самом центре зала, методично крутя педали велотренажера, сидел Генерал Мидуинтер.
- Заходи, сынок, - пригласил он.
Я загляделся на его огромные белые шорты, белую майку и белые мягкие перчатки. Генерал выглядел что надо!
- Ты уложился вовремя. - Он произнес это так, будто обращался к упакованному чемодану, довольный хорошо организованной транспортировкой.
- Слышал, что ты немного переутомился во время активного курса обучения. - Он взглянул на меня и подмигнул. - Я еду из Нью-Йорка в Хьюстон.
- Пять и три четверти, - сказал мужчина из горно-спортивной команды.
Мидуинтер немного покрутил педали и снова нарушил молчание.
- Следи за здоровьем, сынок, - наставительно сказал он. - В здоровом теле - здоровый дух. Избавься от лишнего веса.
- Я нравлюсь себе и таким, - ответил я.
Мидуинтер уставился на руль тренажера.
- Потакание своим желаниям приводит к сексуальной распущенности и увлечению порнографией. Ослабляет страну. - Его лоб покрылся капельками пота. - Это все - оружие коммунизма.
- Русские запрещают порнографию, - возразил я.
- Для самих себя, - сказал Мидуинтер, пыхтя. Он погрозил мне пальцем и повторил: - Для самих себя.
Только сейчас я понял, что подмигивания Мидуинтера были на самом деле нервным тиком.
- Раньше строили корабли из дерева, - сказал он, - а людей делали из железа. Теперь корабли делают из железа, а людей - из дерева.
- Русские? - Я сделал вид, что не понял.
- Нет, не русские, - обиделся Мидуинтер.
- Ровно шесть миль, Генерал Мидуинтер, - сказал мужчина в свитере.
Мидуинтер слез с тренажера, чтобы не проехать лишнего дюйма. Он потянулся за полотенцем, даже не глянув, там ли оно. Мужчина из горно-спортивной команды позаботился, чтобы оно оказалось на месте, потом натянул резиновую перчатку поверх белой перчатки на ручном протезе Мидуинтера. Генерал прошел в раздевалку и скрылся в душевой.
Сквозь шум воды донесся его громкий голос:
- Сегодня осталось только два типа умов. Первые хотят, чтобы все за них решало правительство, как за инвалидов. Им надо, чтобы все от пеленок до шляпы было сделано на какой-нибудь государственной фабрике, а тело закончило бы свой путь где-нибудь на свалке и было вывезено на удобрения.
- Меньше всего меня волнует посмертное использование моего тела в качестве удобрения, - сказал я.
Мидуинтер не услышал или не пожелал услышать мою реплику.
- …Вторые считают, что каждый волен сражаться за то, во что он верит, - продолжал Мидуинтер. Шум воды прекратился, но старик не понизил голоса. - В это верю и я. К счастью, Америка пробуждается. Многие прозревают и присоединяются к нашей вере-.
Последовала пауза. Мидуинтер вышел к нам, закутанный в белый халат. С чмокающим звуком он стянул резиновую перчатку с протеза и бросил ее на пол.
- Меня интересуют только факты, - сказал он.
- Правда? Сейчас мало кто этим интересуется.
Мидуинтер говорил мягким голосом, но будто разрезал меня на очень маленькие кусочки.
- Институт Гэллапа провел опрос, показавший, что восемьдесят один процент американцев предпочитает коммунизму ядерную войну. В Британии, например, так думает только двадцать один процент опрошенных. Энергичные американцы поддерживают лидеров антикоммунизма. Время внутренних конфликтов прошло. Америка должна удвоить ассигнования на вооружения и вывести на орбиты мощные военные спутники. Русским следует дать понять, что мы ими воспользуемся в случае необходимости. Мы не можем прохлопать наше первенство, как это было в случае с атомной бомбой. Да, мы должны немедленно удвоить военные расходы. - Он закончил свою тираду, посмотрел на меня и заморгал. - Ты меня понял?
- Я понимаю, - ответил я. - Вы говорите о той самой Америке, которая отделилась от Георга III только потому, что шестьдесят тысяч фунтов стерлингов показались ей слишком большими затратами на военные нужды. Но если даже ваше предложение и будет принято, разве СССР не удвоит свой военный бюджет?
Мидуинтер похлопал меня по руке.
- Может быть. Но мы сейчас тратим на войну десять процентов нашего национального валового продукта и можем удвоить эту сумму без особых проблем. А СССР уже тратит двадцать процентов своего бюджета. Удвоив затраты, сынок, Союз вылетит в трубу. Ты понял, сынок, - он рухнет. Европа перестала прятаться за ядерной мощью дядюшки Сэма. Будьте пожестче, оденьте нескольких стиляг в военную форму. Сомкните ряды, бейте сильнее. Ты понимаешь меня?
- Такая позиция мне кажется опасной, - ответил я.
- Она и опасна, - согласился Мидуинтер. - В период между 1945 и 1950 годами красные распространялись по миру со скоростью шестьдесят квадратных миль в час. Наше отступление неминуемо ведет к угрозе войны. Поэтому чем быстрее в конце концов мы по ним ударим, тем лучше.
- Я, как и вы, предпочитаю факты, - сказал я ему, - но факты не исключают логику. Вы считаете, что лучше всего способствуете возникновению опасной ситуации, вскармливая на свои средства частную армию и ведя против русских необъявленную войну.
Он помахал здоровой рукой, и кольцо с изумрудом сверкнуло в холодном утреннем свете.
- Все правильно, сынок, - улыбнулся он. - Хрущев как-то сказал, что будет поддерживать все внутренние войны против колониализма, потому что - цитирую его слова - "эти освободительные войны по своей сути - народные восстания". Конец цитаты. Что ж, именно этим я и занимаюсь на территориях, окулированных красными. Ты меня понимаешь?
- Мне кажется, - сказал я, - что подобные действия находятся только в компетенции правительств.
- Я уверен, что человек вправе бороться за то, что считает справедливым. - Глаз Мидуинтера снова дернулся в тике.
- Не спорю, может, и так, - кивнул я. - Но борьбу ведете не вы, а несчастные типы вроде Харви Ньюбегина.
- Притормози, сынок, - сказал Мидуинтер, - ты слишком круто берешь повороты…
Я посмотрел на старца и пожалел, что ввязался с ним в дискуссию. Я устал и боялся Мидуинтера, потому что тот не знал усталости. Он был храбр, могущественен и решителен. Политика обладает жесткой логикой телевизионного вестерна, а дипломатия - только средство проявления этой жесткости. Мидуинтер был грозен, он двигался, как борец наилегчайшего веса, уверенный, что в его команде - лучшие умы, которых можно купить за деньги. Ему не надо было оглядываться, чтобы убедиться, что армия американцев марширует за его спиной с малыми строевыми барабанами, дудками и большими ядерными дубинами.
Я находился в другой весовой категории. Но хороший агент должен быстро соображать и медленно говорить, поэтому я не торопился с ответом.
- Вы хотите защитить Америку, нанимая в Прибалтике мелких бандитов? Провоцируя насилие и субсидируя преступность в СССР? Разве вы не понимаете, что тем самым только укрепляете государственную власть и русскую милицию?
- Я говорю о… - громко перебил меня Мидуинтер, но теперь говорил я, не слушая его возражений.
- Хорошо, вернемся к Америке. Здесь вы еще больше помогаете русским, распространяя по стране фальшивые обвинения и ложные страхи. Вы позорите свой Конгресс. Вы позорите свой Верховный суд. Вы позорите даже президента придуманными подозрениями. Чем вам не нравится коммунизм? Тем, что русские не подчиняются вашим приказам. А я предпочитаю демократическую Америку с избирательными урнами. Еще я предпочитаю получать приказы от конкретного лица, а не по телефону. Телефону нельзя посмотреть в глаза, чтобы понять, не лжет ли он.
Я направился через спортзал мимо генеральского кресла, и единственный представитель горно-спортивной команды Мидуинтера уставился на меня в растерянности. Ему не дали приказа.
Но Мидуинтер быстро отреагировал и успел схватить меня за рукав здоровой рукой.
- Вы останетесь, - сказал он, - и выслушаете.
Я выдернул руку, но мужчина в свитере уже встал между мной и дверью.
- Скажи ему, Карони, - попросил Мидуинтер, - скажи ему, что он никуда не уйдет, пока не выслушает меня.
Мы уставились друг на друга.
- Хорошо, - наконец сказал я, - только не хватайте меня за рукав, а то запачкаете мой единственный выходной костюм.
- Вы устали, - мягко сказал Мидуинтер, - у вас сдали нервы.
Выражение его лица смягчилось. Теперь оно не угрожало, а призывало к примирению.
- Карони, - крикнул он, - принеси этому парню теплый костюм, ботинки, рубашку и все прочее. Проводи его в мой душ, помоги размяться. Он всю ночь провел в самолетах и машинах. Приведи его в порядок, Карони. А через час мы позавтракаем.
- Хорошо, Генерал, - ответил Карони голосом, лишенным всякого выражения.
- Я останусь здесь, Карони, - продолжил Мидуинтер, - и проделаю еще три мили на тренажере. Таким образом я доеду до границы штата Тенесси.
Я принял душ. Карони разложил меня на массажном столе и здорово поработал над лишним жирком, попутно объяснив некоторые тонкости коронарной болезни сердца. Костюм в "елочку" из дакрона и шерсти появился, как по велению факира. Когда меня повели в личные апартаменты Мидуинтера на верхнем этаже его стеклянного офиса, я выглядел как страховой агент.
На столе, покрытом ярко-желтой скатертью, благородно блестели серебряные ножи и вилки из Скандинавии. В отличие от его загородного дома здесь было полно нержавеющей стали, современной абстрактной живописи и стульев. Такие стулья, по-моему, конструируются архитекторами. Сам Мидуинтер сидел под картиной Матье на странном металлическом троне и смотрел в окно, приставив к глазам бинокль. Он производил впечатление актера из плохого фильма о космических пришельцах.
- Знаете, за чем я наблюдаю? - спросил он.
Вид отсюда был великолепен. Статуя Свободы, Эллис-Айленд и едва различимый в тумане мыс Стейтен-Айленда. Холодные серые волны бухты вздымали грязную пену. В сторону Гудзона, накренившись, тянулось полдюжины буксиров, а на пароме у Стейтен-Айленда теснились пассажиры.
- Как заходит в порт один из больших кораблей? - предположил я, вглядываясь в пейзаж за стеклянной стеной.
- Я наблюдаю за соколами - вон там, в трех футах отсюда. Сапсаны поедают мелких птичек. - Мидуинтер отложил бинокль. - Соколы живут в этих башнях с орнаментом. Больше всего им нравятся башни готических соборов. Я почти каждое утро любуюсь, как они охотятся. Какая скорость! Чудо!
Он повернулся и осмотрел меня.
- Послушайте, - сказал он неожиданно очень громко, - этот костюм великолепно смотрится! Его вам принес Карони?
Я кивнул.
- Пожалуй, попрошу и мне принести такой же.
- Послушайте, мистер Мидуинтер, - сказал я. - Я ценю комплименты богатых деловых людей, особенно неискренних, потому что им нет нужды умасливать кого бы то ни было. Но это ставит меня в неловкое положение. Так что, если вам все равно, я предпочитаю выслушать все, что вы хотите сказать, прямо сейчас. Без любезностей и предисловий.
- Вы прямой молодой человек, - сказал Мидуинтер. - Мне это нравится. Американцы любят поговорить, прежде чем перейти к делу. Немного болтовни о том, "какая у вас очаровательная жена и чудные детки" перед тем, как отдать приказ. Вы же, британцы, ведете себя по-другому, а?
- Не хотел бы вводить вас в заблуждение, - ответил я. - Многие из нас поступают точно так же.