Хирург вылез из машины и остановился, разминая затекшие ноги. Автомобиль стоял посреди большого двора, окруженного белевшими в темноте постройками - каменными амбарами и сараями. Позади, замыкая квадрат двора, поднималось более высокое здание - двухэтажный дом, тоже белый, с темной аркой ворот и высокой крышей, на которой бесформенной кучей смутно чернело гнездо аиста. Окна в доме ярко светились. Полосы света, падая поверх белых занавесочек, ложились на старые плиты мостовой, и рассыпанные по ней соломинки местами блестели, как кусочки стекла. Пахло навозом, где-то рядом слышались мерные звуки жующего скота и звонкое падение капель воды. Это была богатая крестьянская усадьба.
Высоко над двором в черном небе мерцали бледные звезды. Ковш Большой Медведицы своим краем указывал Полярную звезду, переливалась голубая Вега. Глядя вверх, хирург вдруг подумал, что, может статься, ему уже не видать ни этого неба, ни этих звезд. И пока он смотрел, оттуда, из темной вышины, прилетел далекий и слабый жужжащий звук. Он приближался и усиливался, переходя в быстрое шипение дружного полета. Уже слышно стало, как вдруг всхлопывают, перебивая ритм, проворные крылья, донеслись визгливые свистки селезней и глухое кряканье самок - большая стая свиязей шла высоко, под звездами. Вот она над головой, вот удаляется, но ее еще слышно, - а уже надвигаются новое жужжание и новые взвизги. Знакомые, милые звуки. Неужели он слышит их в последний раз? И, словно отвечая его мыслям, черноусый сказал:
- Не волнуйтесь, пане. Все зависит от вас. Идемте, нас ожидают.
Он направился к дому, за ним хирург, провожаемый, в двух шагах, вторым похитителем. Пройдя двор и поднимаясь на высокое каменное крыльцо, хирург снова приостановился. Опять живые звуки полета неслись из черноты неба, но теперь другие - дребезжащий звон и перешептывание нырков-гоголей. Как густо идет здесь дичь - и все на запад... Почему? Внезапно Румянцев понял: рядом большая река, конечно, Орда, поселок в излучине, которую птица срезает при полете. Стоит только взять карту этой местности...
Завизжав, открылась дверь, и вслед за черноусым Румянцев через темные сени вошел в жарко натопленную грязноватую кухню, где никого не было, а потом - в большую комнату, обставленную не плохой, но разнокалиберной мебелью. На непокрытом обеденном столе стояли рюмки - пустые и недопитые, две бутылки из-под местного вина и початая бутылка французского коньяка. Две лампочки горели в небольшой люстре над столом. Черноусый отодвинул для хирурга кресло. Второй человек, лица которого рассмотреть не удалось, осторожно неся какой-то сверток, прошел дальше, в глубину дома. Еще кто-то заглянул через приоткрытую дверь кухни и плотно притворил ее.
Румянцев опустился в кресло, черноусый сел на диван и вытащил пеструю пачку сигарет.
- Угодно? "Честерфильд"! Нет? Так, у вас российские. Наши всегда были плохи, а при демократии совсем не можно стало курить. Только заграница и выручает.
- Снабжает сигаретами? - начал хирург. - "И автоматами тоже", - хотел он прибавить, но удержался и, насупившись, уставился в пол.
В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь открылась, черноусый встал и смял сигарету. Вошли двое. Первый, одетый в спортивную желтую - под замшу - куртку, какие носят многие в этих краях, был высок, довольно грузен, но двигался легко и быстро. Его большое, с квадратным подбородком, чисто выбритое лицо было весело, улыбка открывала крепкие белые зубы, весь он словно излучал жизнерадостность и радушие. За его плечом поблескивали очки второго, молодого, но толстого и плешивого человека, в темном штатском костюме.
Высокий развел руки, как будто собирался обнять хирурга.
- Ну, наконец-то! Рад вас видеть, доктор! Благополучно доехали? Надеюсь, мои парни вас не помяли? Что делать, не всегда можно быть любезным, верно?
По-русски он говорил без всякого акцента. Хирург, не вставая, молча глядел на него из-под косматых бровей и словно ничего не понимал.
- Я, конечно, очень извиняюсь, но другой возможности заполучить вас не было. А нужны именно вы. Тут, понимаете, вышла неприятность с нашим товарищем. Для вас - сущие пустяки, заплатка на кишку - и через два часа будете в своей постели.
Хирург продолжал молчать, действительно несколько ошеломленный неожиданным тоном разговора, этой веселой и наглой самоуверенностью. Человек в желтой куртке громко захохотал.
- Да вы все еще не опомнились, я вижу? Неужели они вас так напугали? Или...
Он круто повернулся к черноусому:
- Пан Юзеф, а вы не ошиблись? Это - профессор Румянцев?
- Так точно, пане майор! И, разрешите доложить...
Но хирург перебил его.
- Да, я - профессор Румянцев, полковник медицинской службы Советской Армии. И я решительно протестую против незаконного обращения со мной...
Он сказал "решительно", - но как раз решительности-то и не было в его голосе.
- Потрудитесь меня немедленно освободить и сказать, с кем я имею дело. Вы будете отвечать за насилие над советским офицером.
- Дорогой мой, зачем же так официально? Это - совершенно частное дело. Мы обращаемся к врачу, за врачебной помощью. Вы не имеете права отказать, кто бы мы ни были, это - ваш врачебный долг. Впрочем, протестовать вы обязаны, и, если меня когда-нибудь спросят, - он опять рассмеялся и сел к столу, - если меня спросят, я засвидетельствую, что вы уступили только насилию.
- Я не привык уступать насилию!
- А мы и не собираемся применять его. Мы не дикари, к нашим услугам все достижения цивилизации; говорите - сколько и в какой валюте?
Румянцев на мгновение зажмурился. Этот человек сам шел навстречу его плану. Но уступать было еще рано.
- Взять от вас деньги, а потом до конца жизни подвергаться шантажу? А если станет известно? Нет, риск слишком велик, я отказываюсь. Ищите себе другого врача.
Хирург встал, шумно отодвинув кресло.
- Ну, тогда будет уже не риск, а верная могила, - подхватил майор весело. - Сейчас Юзеф позовет людей, мы вас сведем в подвал... Там и закопаем. И никто никогда не узнает о вашем отказе, точно так же, как и о согласии. Гарантирую вам полную тайну. Ну? - Он подождал ответа, улыбка сползла с его лица, оно стало жестким, непроницаемым. - Знаете, профессор, вы не смотрите, что я смеюсь, просто у меня характер такой, а ваше положение очень серьезно. Напрасно вы упрямитесь. Нам известны некоторые ваши настроения. Вы человек старой формации... Ну, решайте, пока не поздно, мы теряем время, а человек может погибнуть... Не хотите? Что же делать. Пан Юзеф!..
Румянцев опять закрыл глаза, кажется, теперь довольно, можно уже уступить. Противно очень, но другой возможности выбраться отсюда нет. А выбраться нужно обязательно, в его руках нить, по которой можно распутать весь клубок. А раз так...
- Хорошо! - произнес он, и собственный голос показался чужим. - Сто тысяч в местной валюте вы можете заплатить? Только без всяких расписок!
Майор облегченно вздохнул.
- О, браво, доктор! Я знал, что мы договоримся. Сумма великовата, конечно, но - по специалисту и гонорар. Согласен и очень рад, что не ошибся в вас, у вас не будет поводов раскаиваться. Садитесь, сейчас наш врач все вам расскажет. Алоис, доложите профессору!
Майор откинулся на спинку стула, закурил, а профессор с удивлением заметил, что пальцы его слегка дрожат и лоб, под густыми рыжеватыми волосами, покрылся испариной. "Ну и крепко же он, оказывается, беспокоится за своего бандита! В чем дело?" - подумал профессор.
Толстяк в очках, до того жавшийся в углу, подошел и на плохом русском языке стал рассказывать, что имеется пулевое ранение бедра, сперва не показавшееся серьезным. Но потом был обморок, тошнота, живот болезнен, началось воспаление... Он хотя и неполноценный хирург, но имеет военный опыт. Он работал в российском госпитале и знает - первые шесть часов... а прошло уже двенадцать...
Поняв, что не услышит ничего дельного, Румянцев встал.
- Ах, боже мой, боже мой! - с досадой прервал он врача. - Показывайте вашего больного! - и пошел из столовой.
Алоис забежал вперед.
- Для операции все приготовлено - инструменты и материал... Есть даже пенициллин, достали кровь... Не клиника, то верно, но ведь во время войны... Пусть пан профессор посмотрит сам.
3. ДИВА
Маленькая комнатка во втором этаже слабо освещалась голубым ночником. Посредине стояла большая кровать. Пожилая женщина в огромном накрахмаленном чепце и воротнике встала со стула у изголовья. Алоис щелкнул выключателем, вспыхнул яркий плафон, и хирург увидел неожиданную картину.
На высоких подушках лежала молодая женщина. Ее красивое лицо, обрамленное светлыми волосами, было бледно. Большие, с густыми ресницами, голубые глаза раскрылись было навстречу вошедшим, но сразу зажмурились от яркого света. Изящно очерченные ноздри, полные алые губы, шея и грудь непрестанно поднимались в частом, неровном дыхании, и так же беспокойно сжимались тонкие пальцы. Майор подошел к кровати.
- Ну, Дива, вот вам и профессор! Теперь все будет хорошо!
Она быстро и невнятно проговорила несколько слов.
- Ей душно и хочется пить, - перевел майор.
Хирург взял влажную вздрагивающую руку. Дива посмотрела на него с надеждой и страхом. Считая частые удары слабого пульса, Румянцев почувствовал жалость к этому существу, такому юному - почти ребенку - и такому хорошенькому. Как ее втянули в эту преступную кровавую авантюру?
- Дайте-ка спирт или одеколон, что есть! - резко бросил он, пристальнее вглядевшись в лицо Дивы.
Смочив из поданного флакона угол простыни, он обтер Диве рот, пятно кармина осталось на полотне. Желтоватая бледность губ так изменила ее лицо, такие серые тени сразу легли на него, что все невольно переглянулись. Майор чуть прищелкнул языком и отошел за спинку кровати.
- Ясно? Уберите подушки и переставьте в ноги эти ваши кирпичи. Она обескровлена, а вы ей задрали голову к самому потолку. Думать же надо! Вот уж действительно неполноценный... Ну, так. Это совсем другое дело. Хорошо, давайте посмотрим рану. Вы бы, пожалуй, все-таки вышли отсюда, - предложил Румянцев майору, - ведь вы не врач? Ну, как угодно.
Алоис откинул одеяло, сестра разрезала бинт и сняла пропитанную кровью повязку. На белой коже темнела маленькая, с неровными краями ранка. Из глубины ее выступал свежий, вишнево-красный сгусток. Хирург смотрел долго и внимательно, потом его длинные пальцы легли на тело раненой, и опять он словно ждал чего-то.
- Стетоскоп есть? - спросил он, наконец, и, взяв у Алоиса эбонитовую трубочку, склонился над раной. Майор, перегнувшись через изголовье, начал что-то шептать раненой, но хирург погрозил свободной рукой. Все молчали, следя, как наливаются кровью ухо и шея профессора.
- Так! - сказал Румянцев, выпрямляясь, с очень серьезным лицом. - Рану можно закрыть. Побрить кожу вы, конечно, не догадались. Ну, посмотрим дальше... Нет, сперва ноги...
Окончив осмотр, он кивнул майору, и они вышли. Внизу, в столовой, хирург резко обернулся.
- Ну, знаете, это, конечно, меня не касается! Но скажу вам, что впутывать в такое дело женщину и подставлять ее под пулю, - просто подло. Зачем вы потащили ее с собой? Вот, теперь любуйтесь! Вы - мужчина!
Майор, видимо, был задет, он раздраженно пожал плечами.
- Что вы хотите? Я - лицо подчиненное. Но если с ней что-нибудь случится, я не оберусь неприятностей, черт бы ее побрал!.. Здесь работаешь, рискуешь, а когда все организовано, является кто-то и делает свой... Да, впрочем, неважно. Но постарайтесь помочь ей.
- Н-да, вот как? А я-то... предположил другой повод вашего волнения - более романтический. Ну, все равно. Посмотрим, что удастся сделать. Где ваш неполноценный хирург? Ага, здесь уже! Так вот что: явлений со стороны брюшной полости я у вашей больной не нахожу. Нет, подождите с облегченными вздохами, ранение тяжелое. Повреждена наружная подвздошная артерия, врачу, надеюсь, понятно... (Алоис закивал головой.) Это - кровеносный сосуд, питающий ногу. Если бы кровь свободно выливалась наружу, - раненая погибла бы в несколько минут. Но рана узкая... Что там еще?
Дверь приоткрылась, и женский голос сказал, что пани Дива просит к себе пана Юзефа. Черноусый кивнул, но остался дослушать.
- Рана узкая, говорю я, закрылась сгустком, это пока спасает... А в глубине - больше литра крови, и кровотечение может возобновиться в любую минуту. Нужно оперировать немедленно. Заодно выясним вопрос о брюшной полости. Хорошо, что не взялись за операцию сами. Эта милосердная сестра, монашка, может дать наркоз? Отлично. Ну, покажите, где и чем будем оперировать. А вы сейчас идите к больной, предупредите ее о необходимости операции и скажите мне, согласна ли она. Порядок прежде всего.
Хирург мыл руки у старинного, с мраморной доской умывальника, нажимая ногой педаль. За его спиной сестра-монахиня уговаривала раненую считать и Алоис шипел на Юзефа - тот, в белом халате, за санитара, робел и совался без толку.
Сейчас, стоя в этой импровизированной операционной, профессор меньше всего думал о предстоящей операции. Одно заботило его - достаточно ли хорошо сыграл он взятую на себя роль, выпустят ли его живым отсюда? Как будто ему поверили. Когда майор заговорил о своих неприятностях, в его голосе звучала уверенность в сочувствии. Неужели этот человек так примитивен, что достаточно показать себя продажным, чтобы сразу стать ему "своим"? Судя по знанию языка, это "специалист по России" - хорошо же он разбирается в русских людях! "Некоторые мои настроения им тоже известны!" "Человек старой формации!" Вот самоуверенный идиот! Информирован хорошо, а понимает плохо. Что он, Румянцев, из старой дворянской семьи, что отец его был офицером и что сам он однажды неудачно выступил на партийном собрании и потом поспорил с замполитом? Этого им было достаточно, чтобы дать такую оценку?! Ну что ж, тем лучше. Очень противно и тяжело то, что он делает, особенно неприятна толстая пачка денег в заднем кармане, но так нужно. Первым делом - спасти эту гадину. Если майор не врет - она знает больше всех. А может быть, соврал? Где ей, такому птенцу! Скорее - фанатичная националистка из ясновельможных, хотя, с другой стороны, говорила-то она как будто по-английски. Ну черт с ней. Если ему все удастся, тогда разберут, что она такое. Да, попал он в историю! Лет пятьдесят назад у его матери был точно такой умывальник с педалью - мог ли он подумать, что придется...
- Пане профессор! Больная засыпает, - сказал Алоис.
"Только бы не убили меня, когда закончу, - подумал хирург. - Нужно пойти еще с одного козыря". Он бросил щетку и обернулся:
- Я готов. Но вот что: вы, врач, должны понимать и вы, господа, также имейте в виду - судьба конечности после операции неизвестна. Нога может омертветь, и за нее придется побороться. Если начнется гангрена и не удастся ее остановить, ногу нужно будет отнять. Ну, дайте вытереться - и спирт на руки...
Вот и кончились сразу волнения и тревога. Перед ним обложенный бельем ромб желтой от йода кожи и рана в нижнем углу его. Хирург уже не помнит ни о том, где он и кто его окружает, ни о том, кто лежит под этой простыней, ни даже о собственной своей судьбе. Это - обычное операционное поле, врач думает только о нем и о той обычной работе, которую начинает сейчас и которую должен выполнить так же хорошо, как всегда. Все обстоятельства, могущие возникнуть в ходе операции, и все соответствующие им решения отчетливо представляются ему. Да, как всегда.
Взяв скальпель и привычно подражая своему давно умершему учителю, он прошептал: "Ну, cum Deo!" - и вдруг с удивлением заметил, как монахиня и черноусый сделали постные лица и перекрестились.
...Операция была закончена. Приказав Алоису и сестре милосердия сделать переливание крови, хирург в сопровождении Юзефа вышел в столовую. Майор сидел, откинувшись на спинку кресла. Покрытое холодным потом лицо его позеленело, глаза были мутны. Он с трудом приподнялся навстречу хирургу.
- Ну, вот и все! Отдайте ей на память! - Хирург бросил на стол смятую автоматную пулю и крепко потер руки. - Говорил я вам - надо было уйти вовремя, вот и пришлось вас вытаскивать. Выпейте чего-нибудь. Эй, пан, дайте рюмку коньяку вашему шефу. Пожалуй, и я выпью глоток. Вот ведь странные люди - человека зарежут, не моргнув, а падают в обморок от окровавленной салфетки - больше-то вы ничего и не видели. А впрочем - suum quiquae! Выпейте же!
Но майор отстранил поданную рюмку.
- Нет, я не пью. Все прошло уже. Скажите, как она?
Хирург не спеша сел, закурил. Да, он думает, что раненая будет жива. И нога пока что питается неплохо. Все возможные в данный момент средства он применил. Ну, а что будет дальше - увидим. С неделю придется за нее поволноваться. Он скажет их врачу, чтобы вводил пенициллин и внимательно следил за ногой. На что именно обращать внимание - он также растолкует. Если появятся тревожные признаки - пусть делает блокаду симпатических узлов... "Если только понимает, с чем это кушают", - прибавил он про себя.
- И все это время она должна оставаться здесь?
- Да, безусловно. Чем больше покоя, тем лучше. Такой девушке не годится ходить на протезе.
- Так. Вам нужно будет самому последить за ней, - сказал майор решительно.
- Что? Значит, вас не интересует сохранение тайны? Ах, интересует. А как же я ухитрюсь ее сохранить, если не буду дома к утру? Это - явная нелепость. Или вы просто решили прикончить меня здесь, когда я стану не нужен? Нет, извините. Если вы не отправите меня домой немедленно, как было условлено, то уж не подпускайте меня к раненой и не слушайте моих советов. Мне жаль девушку, но если меня поставят в такое положение...
- Нет, нет! Остаться вам, конечно, нельзя. А не могли бы вы приехать еще раз? Конечно, не даром.
Хирург минуту подумал: