- Ты уж молчи, Виктор. Знаешь, как сейчас молодежь говорит, помалкивай в тряпочку, - продолжал Ковров. - Знаю тебя, как облупленного. Против своего папаши не пойдешь. Если Пронин скажет - плевать на этот факт, ты плюнешь и разотрешь. И ни про меня, ни про товарища наркома не вспомнишь. Для тебя Пронин - и нарком, и папа римский. Молчи! Молчи, а то я сейчас столько лишнего наговорю, что, мама, не горюй. Молчи! У меня от твоих вопросов голова кругом. Пора тебе, Железнов, выйти из образа моложавого идиота. Я в твои годы… Вот Пронин знает. Пронин все знает.
Пронин молчал. Это была не маска равнодушия. На него действительно накатила апатия. Такое случается в начальственных кабинетах, когда Пронин вдруг осознает, что влип в серьезную растрату полезного времени.
- Левицкого нужно арестовать сегодня же! Сию же минуту! - не унимался Ковров.
- А я напишу рапорт лично товарищу наркому, что арест повредит делу, - сказал Пронин и картинно зевнул - как сытый кот.
- Руки выкручиваешь? Ну, погоди у меня. Пока что я отвечаю за это дело. Ты сперва меня из этого кабинета на снег выведи, а уж потом пиши рапорты.
- На снег - это завсегда можно. Дело недолгое. Слушай, Ковров, я тебе серьезно говорю. Арест повредит делу. Я уже знаю, что Левицкий нам врет. Значит, у меня есть оружие против Левицкого. Дай мне его припугнуть арестом. Это гораздо полезнее самого ареста. Ну, это же арифметика, ты же арифметику-то изучал.
- Ты у нас больно образованный стал. Ученый. Небось думаешь, мы все - это арифметика, а ты - тригонометрия. Иди, босяк, работай.
Ковров остался наедине со своими мрачными мыслями, рядом с проклятым телефоном, от каждого звона в котором комиссара передергивало.
Центральный телеграф
- В Бресте-то потише было? - спросил Пронин Железнова, когда они вышли в метель. Железнов лихо натянул любимую кепку.
- В Бресте вообще-то порохом пахнет. Поймали провокатора. За немцев агитировал. Дескать, придет хозяин с Запада, и жизнь станет слаще.
- Немец, что ли?
- Да нет, нашенский. И по национальности вроде не из немцев. Настоящая его фамилия - Белогубов. Бухгалтер из Смоленска. Ненадежный народ эти бухгалтеры. Каждого сажать можно - или за растрату, или за измену Родине. Но не можем мы всех бухгалтеров посадить. Кто-то должен вести бухгалтерию? Вот Белогубова и упустили.
- Бывает. Ну, с этим Белогубовым, я думаю, без тебя разберутся. А вот на телеграф надо ехать сей момент.
Сотрудники Центрального телеграфа четвертый день существовали на валерьянке и валидоле. В столе у директора имелся всесторонне продуманный донос на парторга. Парторг переложил из сейфа в ящик стола браунинг с единственным патроном. Остальные телеграфцы позеленели, осунулись, ощущали себя арестантами, которых вот-вот отправят на гильотину. Еще сильнее перепугались орлы из охраны… Пока еще никого не уволили, никого не отдали под суд. От этой паузы возникла уверенность, что кара по строгости превзойдет самые панические ожидания.
Железнов направился разбираться с коллегами из охраны. А Пронин огорошил визитом товарища директора.
- Я член партии с 1914 года. Я работал с товарищем Красиным.
- Профессиональный революционер? - спросил Пронин так, как будто не читал биографию Николая Николаевича Павловского, включая все малоизвестные эпизоды из его дореволюционной жизни.
- Нет, я не прерывал работы учителя. Сеял разумное, доброе, вечное. Перед революцией был директором школы. Обучали рабочих грамоте, арифметике по трехлетней программе. А что? Получить более капитальное образование при царе было трудновато.
Пронин кивнул.
- А осенью 1917-го где вы были?
- Участвовал в революционных событиях. В Москве. Как видите, Зимнего не брал, - Павловский нервно улыбнулся. - Но в Москве было погорячее, чем в Петрограде.
- Это точно, - согласился Пронин. - Воевали с юнкерами?
- Можно сказать, что воевал. Агитировал на заводах. Имею за ту революционную работу благодарность от товарища… Ммм… от одного из высокопоставленных партийных работников того времени.
- Да уж скажите прямо: от товарища Каменева. Тогда ни вы, ни я, никто не знал, что он нам совсем не товарищ. Никто не заподозрит вас в предательстве. В те дни Каменев пользовался доверием ЦК. К тому же он находился в Петрограде, вы в Москве. Благодарность он вам подписал по представлению московских товарищей. Это не пятно на вашей биографии. Наоборот - вы можете гордиться, что причастны к завоеванию советской власти в Москве.
- Я и горжусь этим. Я горжусь, поверьте! - поспешно затараторил Павловский. - Память тех дней для меня священна! Я комиссар революции, выдвиженец Красина. Таким и помру.
- И хорошо сделаете. Нужно не только родиться, но и умереть коммунистом. Что происходит у вас, Павловский? Мы знаем вас как преданного революции комиссара, и вдруг - такая беспечность в новогоднюю ночь. Или праздник для вас теперь важнее службы?
Павловский утер слезы и посмотрел на Пронина пристально:
- Эх, если бы вы чуточку лучше меня знали, товарищ Пронин. Если бы мы с вами были старинными знакомыми. Вы бы не сомневались, что Николай Павловский не стал мещанином, не зажрался, не заржавел в начальственном кресле. Жена мне говорит: как был Павкой Корчагиным - так им и остался. Для меня вообще этого елочного праздника не существует - спросите у кого угодно. Я в 23.00 лег спать и в четыре утра проснулся, чтобы идти на службу.
Костюм Павловского был аскетичен: старенький потертый френч, солдатские сапоги. И очки он носил самые дешевые, да еще и дужку явно чинили, паяли. Облик соответствовал его словам. Но доверять нельзя ни словам, ни скромному костюму.
- Как могло случиться, что в учреждении, которое возглавляет такой несгибаемый боец, из сейфа пропал документ государственной важности?
- Я знаю, что меня вышибут из партии, - голос Павловского снова дрогнул. - Знаю, что арестуют. Наверное, будут бить. Не отрицайте, я все это знаю. Лучше убейте меня сразу. А стреляться я не буду. Я верю, что еще смогу пригодиться Родине. Не за горами большая война. Я рядовым пойду… Я грудью… - И Павловский снова зарыдал, прикрыв лицо огромным клетчатым платком, в который уже не раз сморкался.
- Ну, будет вам, - Пронин налил ему воды. - Выпейте. А хотите коньяку? - В портфеле Пронина нашлась и фляга. Пронин сразу понял, что святоша Павловский не держал в кабинете коньяку… Он расстегнул Павловскому френч. - Никто не собирается вас бить.
- А я хочу, чтобы били! - завизжал Павловский. - Меня мало убить! Я должен был предвидеть. Я должен был утроить охрану, каждый месяц заказывать новый сейф! У страны украли коды, а у меня украли честь. Кто мне ее вернет? Может быть, сейчас эти коды изучает Черчилль… - Павловский не переставал всхлипывать, сморкаться и утирать слезы.
- Итак, вы ушли домой поздно вечером. Расскажите, как это было. С кем попрощались, что заперли. По порядку и с подробностями.
- В десять вечера я выпил вот за этим столом стакан чаю с ванильным сухарем. Я всегда так делаю, чтобы уже не ужинать дома. В конторе уже никого не было. Работа шла в залах телеграфа, куда круглосуточно приходят клиенты…
- Сейчас меня не интересует общедоступная половина здания. Я спрашиваю про контору.
- Я прошелся по пустым коридорам, гасил свет в кабинетах. Зашел к командиру охраны. После моего ухода он выпускает в коридоры собак. Командир охраны… Товарищ Арефьев заверил меня, что сигнализация работает в штатном режиме и собаки готовы нести службу. Я пожал ему руку и вышел на улицу. Как раз подошел трамвай - почти пустой. Я проехал три остановки и вышел на Пушкинской, чтобы пройти на Большую Бронную, где я живу. Ничего подозрительного я в тот вечер не заметил. Увы… Даже машин поблизости от телеграфа не было. Только на улице Горького было кое-какое движение.
- Кого вы подозреваете? - отрывисто спросил Пронин.
- Я в тупике. Не знаю, о чем думать, кому верить. Первым в голову приходит, конечно, Арефьев. Раньше я его уважал, доверял ему. Все-таки чекист с десятилетним стажем. Спортсмен.
- Его уже арестовали, - отмахнулся Пронин. - Спасибо вам за разговор, товарищ Павловский. Мы еще увидимся. А сейчас - отдохните малость. Чайку, что ли, выпейте. А коньяк я вам оставлю.
- Спасибо, - Павловский посмотрел на него глазами преданной собаки. - Я не пью вообще-то.
- Выпьете как лекарство.
В холле Пронина уже ждал Железнов.
- Ну как?
- Обыкновенная истерика. Слежку за ним нужно продолжать. После разговора с этим страдальцем как будто мыла объелся. А у меня еще Левицкий. Но к нему заявимся вдвоем. Я вот к тебе приглядываюсь и скажу так: знакомство с классным портным тебе не помешает.
- А денег выделите?
- Ковров выделит. Ну, правда, выделит. Нужно тебе светское обмундирование. Ассигнование на костюм обещаю.
- Хорошее повтори и еще раз повтори. Правда, что ли?
- Истинная правда. Повторяю еще и еще раз.
Секреты портного
И снова Пронин наведался к Левицкому. Борис Иосифович долго бегал вокруг него с булавками во рту. Прикладывал к плечам куски ткани, напевал из Утесова, всплескивал руками…
- Этот тон подойдет вам, как я не знаю что.
- А не слишком монументально?
- Я с вас смеюсь, товарищ Пронин. Вы сами - монумент. Серьезный, положительный товарищ. Нельзя вам ходить, как рижский прощелыга.
Потом они сели пить чай. Тут-то Пронин и намекнул на показания соседей…
Левицкий ссутулился и еще сильнее укутался в плед.
- Вы понимаете, Иван Николаевич… Как мужчина, вы должны меня понять… Два месяца назад была у меня одна клиентка. Иногда я делаю и дамские пиджаки. И она…
Пронин прервал его дирижерским движением руки:
- Все понятно. Ни слова больше. Напишите мне только адрес. Я должен проверить, где вы были в ночь на первое января, и указать в отчете показания свидетелей. Иначе эта история никогда не закончится.
Железнов догнал Пронина на улице Горького, возле киоска "Мороженое". Он сиял и от прилива эмоций, несмотря на мороз, вертел ушанку в руках.
- Иван Николаич, я тут такое раскопал… Сведения точные! Этот Левицкий! - Железнов радостно хихикнул. - Этот самый портной, оказывается, посещает дамочку. Ей тридцать два года. Представляешь? Она у него вроде содержанки. Есть еще у нас пережитки! Я тут написал отчет для Коврова. И в новогоднюю ночь, и позже он проводил у нее время. Седина в бороду!
- Давай сюда отчет, - хмуро сказал Пронин.
Железнов протянул ему бумагу, аккуратно сложенную в конверт. Пронин на ходу порвал отчет на мелкие кусочки.
- Что не так, Иван Николаич? - Железнов возмутился. - Ерунда какая-то.
- Ерунда, что ты, Витька. Мы, брат, не гинекологи. Мы чекисты. Иногда нам приходится и в постель к людям лезть. Это противно, но иногда приходится. По острой необходимости. Понимаешь, по острой! Но нужно сохранять деликатность, сохранять человеческий облик. Иначе мы превратимся в ищеек, а то и в сладострастных сплетников. Ты вон с бабками на лавочке обсуди амурные приключения старика Левицкого. Понято?
- Понято, - понурил голову Виктор.
- Мы выясняем алиби Левицкого. Если у тебя есть свидетельства его пребывания на квартире гражданки в новогоднюю ночь, то алиби мы установили окончательно. И - шабаш. Больше нас личная жизнь товарища Левицкого не интересует. И не смей об этом распространяться. Иначе будешь распоследней бабой.
- Да я уж понял, Иван Николаевич.
- А ты не только пойми, но и запомни. Мы, между прочим, должны еще Левицкому "эмку" найти. Это наша прямая обязанность.
- Кирий с ребятами отправился в Ногинский район. Туда, где видели подозрительную "эмку".
- Это где бензин покупали? Ну-ну. Дорогу осилит идущий. Но я чувствую, что одним Ногинским районом дело не решится.
- У меня есть список всех "эмок", находящихся в частной собственности. Есть около пятидесяти свидетельств о местонахождении различных подозрительных "эмок".
- Подозрительные - это те, для которых шоферы бензин покупают с рук? Нет, так мы никогда не найдем автомобиль Левицкого. Тут нужна схема посложнее. Первое. Воры могли избавиться от автомобиля. Зачем им возить с собой улику? Подозрительный автомобиль обременяет. Значит, нужно искать "эмку" разбитую, взорванную или выброшенную.
- Об этом мы не подумали.
- Я не подумал, я. Будем наверстывать. Есть и второе. К крыше "эмки" Левицкого шофер приделал металлический багажник. Я взял у старика фотографию автомобиля с багажником. Если враги рискнули использовать автомобиль - они могли оставить багажник. Штука полезная. Но "эмок" с такими багажниками немного. Это слишком явная примета.
- Думаешь, они от нее избавились?
- Скорей всего. Но есть шанс - двадцать процентов из ста, - что они пожадничали. Ведь ты же не рассчитываешь поймать шпионов, которые разъезжают на ворованной "эмке"? В лучшем случае мы найдем каких-нибудь уголовников, которые даже при желании не смогут нас вывести на заказчиков.
Виктор уже нахлобучил шапку и поеживался на ветру.
- А меня Райхман вызывал. Обсудить белорусские дела. Размах у него!
- Да уж куда нам до молодого, да раннего Райхмана.
- Он и про вас спрашивал. Говорит, "мы теперь в одной лодке".
- А почему "теперь"? Мы с ним всегда были в одной лодке. Чекисты, как есть. Странные разговоры.
Ковров встретил Пронина угрюмо. С каждым днем он выглядел все мрачнее. Молча указал на кресло и без приветствий начал:
- Бумага на тебя, Иван Николаев. Сурьезная бумага. Опасно ты ходишь, Пронин. Бдительность потерял. Потонешь, дурачина, и меня за собой в трясину потянешь.
- А что стряслось-то?
- Стряслось! - крикнул Ковров. - Ты рассуждаешь, как на светском рауте. Или у тебя железная выдержка, или ты потерял чувство опасности. И то, и другое глупо.
"Значит, железная выдержка - это глупо, - думал Пронин. - Любопытно, расследование по телеграфу его уже не интересует?"
- Еще скажи спасибо, что бумага пришла ко мне! А то бы нас двоих отправили за Можай без предупреждения. Хочешь стать мертвецом?
- Горю желанием.
- Тогда читай. - Ковров достал из папки бумагу и швырнул ее Пронину.
- "Троцкистско-зиновьевский подпольный, центр…" Ерунда какая-то. Меня ж туда внедряли! "Вредительская деятельность… Базаров… Крестинский…" Курам на смех! Даже убийство мне приписали. А Базаров, значит, невинная овечка?
- Поверь мне, Иван Николаич, гораздо более смешные бумаги становились роковыми для десятков честных большевиков. Целую роту можно составить из оклеветанных. Только эта рота никогда не поднимется в бой, потому что мертвецы не поднимаются из-под земли. Поэтому отставить шутки. К этой бумаге нельзя отнестись легкомысленно. Ты знаешь, что вчера такая же бумага пришла на Райхмана? Да-да, на нашего цветущего балетомана и любимца Фортуны!
Пронин сохранял каменное лицо. Только седоватая прядь упала на лоб.
- Ты не удивлен? - насупился Ковров и продолжил кричать: - А если нас всех сдадут в утиль? Если мы все не оправдали доверия? Знаешь, какая в нашей работе форма отставки? - Ковров провел рукой по горлу. - И - "напрасно старушка ждет сына домой". Ты понял?!
- Ты так кричишь, как будто с Барнаулом разговариваешь. А я рядом, в метре от тебя, - Пронин зевнул.
Ковров встал. Поднял руку - кажется, он хотел ударить Пронина - и разочарованно рубанул воздух. Потом со скрипом крутанул сапогами по паркету, изображая па из лихого казачьего танца, и замер.
- Сделаем следующим образом, - сказал он уже не так громко. - Я вынужден подать рапорт наркому о том, что ты замедлил работу с Левицким. Внесу предложение ударить по тебе выговором. Нам всем необходимо, чтобы в этой заварухе хотя бы я остался в безопасности.
- Ясно.
- Что тебе ясно? Думаешь, предатель Ковров, карьерист, иудина душонка? Врешь! Я действовать буду. Вас, дураков, выручать. Кто-то ведет против нас игру. Возможно, грузинские товарищи или ленинградцы. Так пускай они думают, что я против вас, что я хочу потопить и Пронина, и Райхмана.
Пронин продолжал сидеть - нога на ногу - и говорил с Ковровым профессорским тоном:
- У тебя шпиономания. Во-первых, я мало знаком с Райхманом, и объединять нас в группу - верх идиотизма.
- Это не я вас объединил. Это…
- Я тебя не перебивал. Хотя говорил ты похуже Цицерона, Лютера и Керенского. И вместе взятых, и по отдельности. Я не вхожу ни в какую группу, кроме ВКП(б). В моем досье, как тебе известно, написано: "Во фракциях не состоял". И никаких грузин и ленинградцев не существует.
Ковров хмыкнул. Он уже снова сидел в кресле, обхватив ладонями дряблые щеки.
- Может, и этой анонимки не существует? Тогда твое счастье.
- Как видишь, я не обращаю внимания на твои провокации и продолжаю отчет о проделанной работе. Что касается Левицкого, ни о каком замедлении разработки не может быть и речи. Установлено, что в новогоднюю ночь Левицкого не было на Огарева. Он встречал Новый год на улице Воровского, куда отправился общественным транспортом. А "эмка" стояла на Огарева. Все это установлено точно. А Кирий сейчас орудует в Ногинском районе. Ищет "эмку".
Ковров впервые за несколько часов улыбнулся - а такое с этим весельчаком случалось редко.
- Вот Кирий мне нравится. Хороший малый, здоровенный - оглоблей не перешибешь. Лучший в твоей группе. Я его выше Железнова ставлю, не говоря уж про Мишу Лифшица.
Пронину захотелось посовещаться с Железновым и Лифшицем в домашней обстановке. Агаша сварила кофе, напекла творожных слоек. Чекисты собрались в кабинете Пронина. Иван Николаевич полулежал на тахте.
- Противник начал показывать себя. Это хорошо. Значит, мы потянули за ту самую ниточку. Укололи в нерв. Где он, этот нерв? Я предполагаю, что с Левицким нужно еще поработать. Каждый из нас должен пошить у него по костюму. Понятно?
- Больно дорого берет ваш Левицкий! - улыбнулся Железнов. - Нашего жалованья не хватит.
- А ты продай часы. Или портсигар загони на Тишинке. Обмещаниваешься, Железнов.
- Да как же я без часов-то, Иван Николаевич!
- А ты не придуривайся. У тебя несколько отменных часов в ящике стола без дела лежат. Все награждаем тебя, дарим. Вот и продашь на толкучке. Да и сбережения надо иметь при нашем-то денежном довольствии. А то, наверное, все барышни, ресторации… Эх, Витька, знал бы я в 1918 году, что ты таким станешь, когда каждой картошине сердце радовалось… Честное слово, чаще бы тебя порол.