Мерике-Люш не рассказывает Ваулину о своих обидах, о том, как беседу с ним вдруг обрывали коротким возгласом "Хайль!" Это означало, что он должен вскочить, как от толчка, выбросить руку, повторить возглас и тотчас уйти. Он часами ждал приема, для того чтобы продолжить доклад. С ним нисколько не церемонились. То, что он едва не погиб, то, что пришел обмороженный и потом долго лечился, - все это не вызывало сочувствия к нему. В Германию его не пустили. До весны он без дела сидел в Финляндии. Весной о нем неожиданно вспомнили. Он все же считался специалистом по блокадному району. В штабе возник план захвата малых островов, лежащих вблизи Гогланда. Зимой русские едва не пробились к самому Гогланду. Оттуда они могли угрожать берегам Финского залива, коммуникациям. Захват малых островов - вот что могло оградить Гогланд. Если острова окажутся в руках германского командования, можно будет перенести минные поля почти к самому Кронштадту. В первые дни весны советская подводная лодка пробралась в Балтийское море. Это было крупной неприятностью. Минные поля, придвинутые ближе к Кронштадту, перегородят дорогу советским подводным лодкам.
Несколько раз Мерике-Люш выходил в море и вылетал в воздушную разведку. Потом был назначен пробный выход новой быстроходной десантной баржи на Гогланд. С такими десантными баржами предполагалось захватить и Лавенсаари и Сейскари. Пробный переход оказался роковым.
"У них есть что-то новое", - успел сказать на десантной барже финский моряк, убитый в следующее мгновение осколком снаряда.
Да, это было что-то новое! Маленький корабль, легко и свободно маневрируя, вел губительный огонь.
В те минуты, когда из пригородного парка Мерике-Люш посылал безмолвное проклятие людям, с которыми уже не встретится, он понял, что неожиданной новинкой русских могла оказаться и конструкция Снесарева, которую Мерике-Люш условно для себя назвал "морским танком". Он пытался овладеть секретом. Задача оказалась непосильной. Но он был на верном пути, начав следить за Снесаревым.
Да, неудача. Он оставил следы, которые сумел разглядеть этот майор. Но других следов он не оставит. Ни слова не скажет ни о том проходимце, который был переброшен под видом раненого в Ленинград, ни о старике Мурашеве. Никто не узнает о Трубачеве, который, вероятно, бежал в тыл - от голода, от своего прошлого, от требовательного негласного начальника. Пусть сами ищут. С ним покончено, но важную тайну он унесет с собой.
…У Ваулина оставалось еще несколько вопросов.
- Что вы впрыснули Снесареву?
- Патентованное средство. Сон наступает через несколько минут.
- Когда вы хотели снова прийти к Снесареву?
- Рано утром.
- Зачем?
- Продолжить разговор. После такого сна наступает ужасный голод.
- А вы унесли последний кусок… Но если бы он выдержал этот… разговор?
Мерике-Люш молчал.
- Вы бы убили его?
- Я был твердо уверен в том, что он не выдержит.
- Но вы бы сделали это? Вы знали, что Снесарева навещают. Как поступили бы вы, если бы рано утром встретили девушку, которая его навещала?
И снова Мерике-Люш, говоривший до того много и даже с некоторым оживлением, сжался, чтобы стать меньше, незаметнее, словно опять хотел уйти в стену.
- Зачем вы унесли фотографию Снесарева?
- Фотография военного конструктора всегда может пригодиться разведке.
Ваулин понял, какой смысл хотел вложить в свои слова Мерике-Люш. Да, шпион всерьез надеялся на то, что Снесарев станет его агентом. И эта фотография как бы документ, который закрепит обязательства, улика, которая может быть использована, если в дальнейшем агент поколеблется.
Изворотливый, опаснейший человек, многоопытный в своем подлом деле, всегда с тысячей хитростей наготове, сидел по другую сторону стола. Но в одном фашист был слеп. Он не видел, не мог понять, что Снесарева не купить и не сломить. На этом кончалась изворотливость шпиона, дальше шла безграничная самодовольная тупость.
- Моя игра проиграна, - сказал Мерике-Люш, проводя забинтованной рукой по глазам. - Снесарев оказался прав. Мне не уйти из города.
Но Ваулин понимал, что в чем-то Мерике-Люш продолжает игру.
- Я проиграл, - повторил Мерике-Люш, - Но скажите, как вы напали на мой след?
- Не забывайте, я веду допрос, а отвечаете вы. Скажите, как вам удалось открыть дверь в квартиру Снесарева?
- Открыть дверь частной квартиры… Разве это так сложно?
- Вы открыли ключом?
- Я подобрал ключ.
- А не отмычкой?
- Я хотел сказать - отмычкой.
- Хотели сказать? Вот она… - Ваулин вынул отмычку из ящика и положил ее на стол.
- Я ее, наверное, уронил, когда увидел, что на площадке лестницы кто-то стоит.
- Куда же вы побежали потом?
- В соседний двор. Там никого не было. Я спрятался в подвале. Переждал.
- Где вы взяли эту отмычку?
- У меня было много отмычек. Несколько штук я взял с собой.
- Те, которые подходят к наиболее распространенным образцам дверных замков?
- Совершенно правильно.
- И эту?
- И эту.
- Значит, уронили отмычку и побежали?
- Я уже сказал.
- И больше вы ничего не уронили?
- Нет, ничего.
- Осторожность вам изменила.
- Случайность такого рода всегда может… - начал Мерике-Люш.
Но Ваулин быстро его перебил:
- А откуда взялось вот это?
Он вынул из ящика стола крышку от маленькой эмалированной кастрюльки.
Мерике-Люш внимательно оглядел ее. И раньше, чем он ответил на вопрос, Ваулин почувствовал, что крышку Мерике-Люш видит впервые.
- Не знаю. Со мной такой вещи не было.
- Ее также нашли внизу.
- Не знаю. Ничего не могу сказать о ней.
- Допустим. Но вы утверждаете, что отмычку привезли с собой?
- Я устал повторять.
- Ну, от этого еще не устают. Вы просто не хотите говорить правду!
- Я вам все сказал.
Мерике-Люш на мгновение закрыл глаза.
- Вы твердо помните насчет отмычки? Она действительно была у вас с первого дня?
- Да, с первого дня. Если вам нужно, чтобы я повторил, я повторяю… Она была у меня в мешке, когда я спускался на парашюте в этот… загородный парк.
Ваулин встал:
- Мерике-Люш, вы лжете! И снова без всякой пользы. Сейчас один человек вам скажет об этом - ваш человек… Введите Мурашева, - попросил он солдата.
Дверь открылась. Мерике-Люш откинулся на спинку стула. Старик, стоявший на пороге, глядел на него ненавидящими глазами.
- Это… - прошептал Мерике-Люш.
Старик шагнул вперед, поднял руку и сказал хриплым, дрожащим голосом:
- Не забыл? Будь ты проклят, проклят!.. Ты что?.. Ты что?..
Мурашев хотел крикнуть: "Ты что обещал мне?", но в ярости не подыскал слова.
Это была последняя встреча. Много лет ушло с тех пор, как их свели для разговора в доме германского генерального консульства возле Исаакиевского собора.
5. Тройной камуфляж
На другой день Ваулин пригласил Снесарева заехать к нему. Предстояла очная ставка с Мерике-Люшем.
В тот далекий вечер больной Снесарев не мог отчетливо разглядеть незваного гостя - он прятался в полутьме. Но шпион казался ему крепким человеком. Другим Снесарев не мог себе представить его.
- Узнаете? - спросил Ваулин Мерике-Люша.
- Узнаю. Это инженер Снесарев, - прошептал шпион.
- А вы, товарищ Снесарев?
Снесарев развел руками и не сразу ответил. Не мог же Мерике-Люш быть таким в тот декабрьский вечер. Такие люди не спускаются на парашюте, не проникают тайком в осажденный город.
Перед Снесаревым стоял сгорбленный, осунувшийся человек с потухшим взглядом, лишившийся всех чувств, кроме одного - страха.
Когда шпиона увели. Снесарев сказал:
- Тогда он стоял в тени. Я его не видел. Давно он переменился?
- Совсем недавно. Когда его привели сюда, он в первые минуты держался надменно. И знаете, что ему помогало? Выстрелы.
- Какие выстрелы?
- Вражеские. Я начал допрос, а гитлеровцы начали обстрел города. Мне пришлось посадить гостя подальше от окна. Один снаряд разорвался совсем близко, и Мерике-Люш, который в ту минуту еще назывался Польницем, презрительно усмехнулся. Но надменности хватило ненадолго. Вскоре он сдал и с каждым днем сдавал все больше и больше. Остался только страх, ну и, конечно, злоба.
Ваулин открыл коробку, полную желто-янтарного табаку, достал книжечку папиросной бумаги.
- Прошу. С Большой земли подарок прислали. Аромат такой, будто сидишь по крайней мере в Сухуми. Когда мы с вами там будем, а?
- Страх и злоба? - повторил Снесарев. - Только это? Но была же у него смелость.
- Смелость игрока, который делает верную, безопасную для себя ставку. А она оказалась весьма рискованной. И он не выдержал жизни в осаде. У него не оставалось признаков того, что можно считать настоящей смелостью. Шпион сделал несколько ошибок. Это потому, что у него пропала прежняя собранность. Он петляет. Нет больше жителя Пскова, а есть житель Острова. В другой обстановке, более привычной для него, он нашел бы вариант поумнее. А тут подстегивал страх. Даже рюкзак заграничного образца с пружинкой был заметной ошибкой. Это были следы, которые нам предстояло прочесть. Все дело в той жизни здесь, которую он не мог представить заранее. Не мог понять. И ему не обойтись было без промахов. Спасла его только случайность, да и то лишь на время. Что двигало им раньше? Инерция наглости, что ли, тупого сознания своего превосходства над всеми. Настоящей смелости без глубокой убежденности в своей правоте не бывает! Ваши строители - те по-настоящему были смелы!
- Да, но ведь он рисковал, когда шел ко мне.
- Все то же. Риск шулера, игрока, играющего наверняка.
- Но он рисковал снова и еще больше. На следующее утро. Представьте себе. Даже взяться за ручку той самой двери, войти в подъезд - какого напряжения это требовало! Еще минута - и матрос его схватил бы.
- Нет, не схватил бы его матрос.
- Почему?
- Потому что он перестраховал себя. Внизу притаился сообщник.
- Но кто же?
Вместо ответа Ваулин протянул Снесареву маленькую фотографическую карточку.
- Узнаёте? Вглядитесь, пожалуйста, внимательнее. Правда, фотография довоенная. Я бы мог не беспокоить вас по этому поводу - все уже выяснено, - но у меня будут потом другие вопросы.
- Совсем обыкновенное лицо. Не помню, чтобы встречал его.
- Лицо, верно, обыкновенное. Но злобы этот человек был необыкновенной, самой свирепой. Не мог простить новому миру того, что лишился своей мельницы и крупорушки. Он-то и сообщил Мерике-Люшу о вас, о вашей работе над новым типом корабля.
- Как он мог узнать о ней?
- Значит, вы не видели его в заводской проходной?
Снесарев развел руками:
- Не обращал внимания…
- Он там стоял вахтером. Целых четыре года до войны. Впрочем, в то время он еще ничего не предпринимал. Ему было приказано выжидать и изучать. Перед началом войны он получил рацию, а когда начались обстрелы города, стал корректировать.
Снесарев порывисто поднялся с места:
- С завода? С территории завода?
- Да… В ноябре на парашюте спустился Мерике-Люш. И вот Мурашев рассказал ему о работе инженера Снесарева.
- Погодите! Минутку! Мурашев? Высокий, в черной куртке?
- Ну, это не очень редкие приметы.
- Но он прибежал тушить пожар!
- Прибежал.
- Теперь я его вспомнил. Погодите, погодите… Но я видел, как он в столовой, кажется в декабре, просил добавить ему супу. Он очень исхудал. Что же, Мерике-Люш не кормил его?
- К чему? Ведь это заарканенный зверь. Мерике-Люш ни крошки на него не тратил из своих ресурсов. Он мог помыкать им и без того. Но все-таки Мурашев был тонкая штука. И если говорить о природном уме, то ум нее, чем его начальник. Найти его было не так-то просто. Помогла отмычка. Утром на другой день не он, а Лабзин приходил к вам. Мурашев послал его, чтобы проверить, все ли спокойно, а Мерике-Люш спрятался в подвале соседнего дома. Лабзин взял на всякий случай в столовой маленькую кастрюльку с кашей, чтобы сказать, что несет вам еду. Но, когда сверху его окликнул матрос, он испугался, побежал и уронил отмычку и крышку от кастрюльки. Мы изучали эту отмычку и установили, что она сделана здесь. Стало быть, у Мерике-Люша есть помощник? Потом уж мы узнали, что отмычку тайком мастерил Мурашев у вас на заводе.
- И этот самый Мурашев корректировал, иначе говоря - наводил на нас огонь немецкой батареи?
- Да, Мерике-Люш исчез, а Мурашев остался. По имени мы его еще не знали, но о том, что такой корректировщик есть, можно было догадаться.
- А ведь он едва не погубил нашу работу.
- Он не каждый день орудовал. Не было у него возможности все время сидеть у рации. Помните ночные воздушные тревоги?
- Помню.
- Гитлеровцы в то время в воздухе почти не показывались. В городе тревог не было. Только на вашем заводе объявляли их по ночам. Однако бомб с самолетов не бросали.
- Но "Юнкерс" завывал. "Юнкерс"! Я сам слышал.
- Это был не "Юнкерс", а наш самолет. И наш летчик, недовольный заданием. Он предпочел бы дневные бои.
- Но характерный звук мотора… Гудящий, прерывистый, зловещий, угрожающий…
- Да, на самолете стоял немецкий мотор.
Снесарев слушал, стараясь не проронить ни слова.
- По вашему лицу видно, что вы близки к разгадке. Две ночи завывал этот "Юнкерс" в двойных кавычках. Он вызывал Мурашева на свидание. Мы опасались, что неизвестный нам помощник Мерике-Люша не явится на свидание. И в первую ночь он действительно не явился. Потом оказалось, что ночевал он в городе. Но на другую ночь свидание состоялось. Очень уж велик был для него соблазн. Зачем каждый день рисковать у рации, когда он сразу мог разделаться с вашим новым кораблем? Поднялись ракеты - и Мурашев был пойман.
- И все-таки я многого еще не понимаю, - в раздумье произнес Снесарев.
- Спрашивайте.
- Спрашиваю. Прежде всего - о цехе. А"?
- Этого вопроса я и ждал.
- Осенью его разбомбили, а в марте засыпа́ли снарядами. И цех и подходы к нему. Чуть не каждый день.
- И методично. Не правда ли?
- Методично? Это было дикое, бессмысленное занятие. Да, если угодно, была некоторая методичность в бессмыслице. Но можно ли объяснять все это случайностью? В чем же дело?
Ваулин, улыбаясь одними глазами, посмотрел на Снесарева:
- А дело в том, что у нас был пульт управления огнем противника.
- Пульт управления?!
- Название, разумеется, условное. Надо было управлять огнем вражеской батареи. Надо было отвести опасность от вашего цеха, чтобы защитить вашу работу. Это и удалось сделать.
- Но как же удалось?
- Решение оказалось простым. Рация провалившегося шпиона-корректировщика осталась. Позывные были известны. С помощью рации, от лица мнимого корректировщика, который все еще существовал в представлении немцев, им давали ложную цель: метров на двести - триста в сторону от вашей площадки. Вы помните, что иногда в спокойные часы над старым разбитым цехом возводился камуфляж?
- Ну, еще бы…
- Довольно, впрочем, наивный камуфляж. Но, если есть декорация, значит, она что-то скрывает. Это была приманка для воздушных разведчиков противника. Они, можно предположить, доносили, что в том месте, куда бьют орудия, действительно есть что-то важное, прикрытое декорацией. Таким образом, данные корректировщика заслуживали доверия. Пилоты-наблюдатели подтверждали его донесения.
Снесарев в волнении ходил из угла в угол.
- Позвольте… - Он не досказал.
- Понимаю. Извлекаете из архива новое воспоминание. Какое?
- Однажды перекрыли огнем подходы к нашему цеху, но в самый цех не попали.
- Знаю об этом.
- И мы сидели как взаперти. Надя хотела к нам пройти и чуть не погибла. Но ведь тут чуть-чуть влево - и прямое попадание в цех.
- Ну они нередко ошибались. И у Мурашева не всегда была возможность их поправить.
- И тогда-то этот трус Лабзин отправился к нам из столовой с термосом!
- За ним водилась не только трусость. Он был подручным Мурашева, из их шайки. Но я слышал, будто в столовой он работал честно.
- Об этом все говорили.
- В прошлом у него было три судимости за воровство. Он скрывал их, бегал из города в город. А Мурашев узнал, припугнул и постепенно приручил. Он не воровал у вас в эти голодные месяцы, потому что мог попасться. Мурашев запретил ему рисковать. Он был заинтересован в том, чтобы Лабзину доверяли. Лабзина посылали на разные работы. Одно время он даже помогал Пахомычу монтировать станцию. Это также устраивало Мурашева. Что бы Лабзин ни делал, куда бы он ни ходил, все было известно круподеру. Как видите, Лабзину верили.
- Я помню, как этот Мурашев просил у Лабзина в столовой супа.
- И тот отказал? Разыгрывали представление.
- Но как был убит Лабзин?
- Его пристрелил Мурашев. Он не хотел оставлять живого свидетеля. Когда после ракет за ними погнались, Мурашев пропустил его вперед и выстрелил в спину. Думал, что Лабзиным займутся, а сам он тем временем скроется. Но обманулся в расчете. Он еще пробовал отстреливаться на льду, но не сумел - схватили. Ну, а главного преступника сюда доставил корабль конструкции Снесарева. И здесь можно поставить точку.
- Поставить точку этой истории? Мог ли я думать, что в ней столько сложных ходов?
- В сущности они были довольно просты. Потребовался тройной камуфляж: мнимый корректировщик, мнимый "Юнкерс", декорация, которая сама себя разоблачает под взглядом пилота, даже неопытного.
- А знаете, - засмеялся Снесарев, - ведь нашу безопасность связывали с необыкновенным даром угадчика снарядов. Это Ганька, племянник Пахомыча.
- Вот как! Угадчик шестого разряда! - засмеялся и Ваулин. - А парнишка действительно чуял, куда летят снаряды. Полезный парнишка!.. Рассказал я вам все это потому, что надо подумать, как дальше организовать работу. Без конца отводить огонь на руины нельзя. Сейчас немцы в дураках, но они могут догадаться. Они еще стоят у городских ворот. Ведь вы же будете строить эти корабли?
- Конечно, будем! Даже перейдем на серию. У нас уже есть достаточный опыт. И люди крепче, чем зимой.
- Флот ждет ваших кораблей. Очень ждет! Когда они в строю, у флота меньше скованности. Нынче летом борьба разгорится на Кронштадтском плесе. Несомненно, будет так.
- И еще один вопрос: кто был летчик, который ночью появлялся над нами?
- Ответ будет печальный. Летчик, в то время старший лейтенант Самохин, а позже капитан Самохин, недавно погиб в дневном воздушном бою.
С улицы донеслось завывание сирены. Ваулин выглянул в окно. На крыше дома через улицу стояли наготове скорострельные зенитные орудия с обоймами снарядов в поблескивающих на солнце медных гильзах.
- Опять завывает! Очередной весенний визит. Спустимся в убежище. Там побеседуем. Поговорим о кораблях. У меня, как у многих сухопутных людей, повышенный интерес к ним. Так пойдемте, переждем.
С резким грохотом дали первый залп скорострельные зенитки на крыше.