Снимая с вешалки суконный, на полутеплой подкладке пиджак, Дударь обратил внимание на пуговицы. Сделал он это несознательно, механически, но, увидев пуговицы, уже не мог оторвать от них глаз. Вот они, все восемь штук, были точно такие же, как и та, которую он нашел несколько дней назад невдалеке от границы, - пластмассовые, табачного цвета. Все пуговицы, сколько их должно быть на пиджаке, оказались на месте, все пришиты желтыми нитками. Все, кроме одной. Эта пуговица, третья сверху, прикреплена наскоро, неумело, мужской рукой, черной ниткой.
Дударь достал из кармана своей форменной тужурки пластмассовую, табачного цвета пуговицу. Да, она была точно такой же, как и те, что пришиты к пиджаку квартиранта. На ней даже остались желтые фабричные нитки, точно такие, какими капитально пришиты семь других пуговиц. Дударь нашел ее в лесу, примыкавшем к железной дороге. В том самом лесу, где Иван Васильевич был как дома. Он точно знал, на каком дереве обломана ветка, на каком стволе ободрана кора, как стелется мох и лиственная подстилка, примяты ли они были зверем или охотником. Все лесные тропинки были ему известны, как извилины на собственной ладони. Новая обломанная ветка появится на тропинке, обгоревшая спичка, недокурок сигареты или клочок бумажки - все увидит Иван Васильевич и не успокоится до тех пор, пока не выяснит, кто проходил по его владениям и зачем. Не зря Дударя называли нештатным пограничником. В лесу, невдалеке от своего дома, на вероятном пути нарушителей границы, он оборудовал разного рода простейшие ловушки.
Нарушитель, оторвавшись от границы, идет обычно с меньшей осторожностью, чем в погранзоне, не ждет никаких пограничных сюрпризов. Дударь хорошо знал эта повадки лазутчиков. Он так расчетливо расположил свой ловушки, что нарушитель никак не мог миновать их. Они были очень нехитрыми, но тем не менее действенными. Был случай, когда бывалый лазутчик, переходивший границу, темной ночью задел ногой тонкую проволоку, протянутую от дерева к дереву, поперек открытого оврага, соединявшего две части леса. К концу проволоки был прикреплен звонок, обыкновенный звонок, какой вешают в Закарпатье корове на шею. Он находился у изголовья постели Дударя и просигналил ему среди ночи о том, что в лесу появился чужой человек. Триста дней эта сигнальная проволока молчала, а на триста первый заговорила. В другой раз в яму, вырытую Дударем на важной тропинке и прикрытую валежником и мхом, попался преступник, пытавшийся скрыться за границей.
Дом Ивана Васильевича Дударя пограничники называли второй своей заставой, а самого Дударя - главным часовым второй границы, охраняемой местным населением.
Естественно, что следопыт, пограничник Дударь не мог не увидеть пуговицу, потерянную кем-то на опушке леса, не мог не встревожиться, откуда она взялась.
В горницу вошла Алена. Иван Васильевич накинул на плечи дочери пиджак квартиранта:
- Отнеси постояльцу его добро, и я… пойду к Андрею.
- Что случилось, тато?
- Потом узнаешь. Смотри тут! - шепнул он и вышел.
Через полчаса он был перед воротами заставы, вызвал через часового старшину Смолярчука, рассказал ему о своем госте и пуговице. Смолярчук сейчас же повел лесника к капитану Шапошникову.
Так была пробита первая брешь к хитроумной комбинации "Бизона".
Зубавин и Шатров единодушно решили не арестовывать нарушителя границы, скрывавшегося под маской шофера Ступака. Это успеется. Надо было установить, с кем он связан и кто он такой: рядовой исполнитель операции "Горная весна" или ее атаман, резидент.
На другой день шофер Ступак проснулся рано. Помылся, оделся и, напевая вполголоса и одновременно прислушиваясь, не донесется ли откуда-нибудь голос Алены, неторопливо спустился вниз, вышел на солнечное крылечко. Густая, прохладная тень леса покрывала почти весь двор. Трава блестела росой. Со всех сторон доносился птичий утренний гомон.
- Красота! - раскинув руки, громко произнес Ступак в надежде, что его услышит Алена.
Алены не было видно и слышно. Ступак постоял еще немного, потом спустился с крылечка и вышел со двора.
Под дощатым навесом, у самого полотна железной дороги, он увидел путевого обходчика. Дударь налаживал на рабочий ход снятую с колес ручную дрезину. С помощью стального рычага он поставил дрезину на рельсы, положил на ее площадку инструмент и поехал по направлению к туннелю. Он так был увлечен своим делом, что не заметил появления постояльца.
- С добрым утром, Иван Васильевич!
Путевой обходчик поднял голову, притормозил дрезину. Враждебная настороженность по отношению к Ступаку переполняла душу Дударя, но она не отразилась ни в взгляде, ни в выражении лица, ни в голосе. Отличный охотник и следопыт, он знал, что к опасному зверю надо подбираться тихо, ловко, застигать его врасплох.
- С добрым утром, Николай Григорьевич! - ласково приветствовал он квартиранта. - Ты куда? В графский замок? На работу?
- Угадали!
Ступак сел на край площадки дрезины, оттолкнулся ногой о щебеночный балласт. Дрезина легко покатилась под уклон, к туннелю.
В зубах старика была черная, обугленная трубка.
- Иван Васильевич, что же это вы свою древнюю люльку сосете? А где мой подарок?
- В сундук положил.
- Почему?
- Грех бросать такую люльку. Она у меня стародавняя, с того самого дня, когда Алена народилась. Извиняй, брат. С этой трубкой, с ровесницей моей доньки, я и на покой пойду.
- Понятно. Извиняю с удовольствием.
Дрезина вплотную подошла к темному входу в туннель. Ступак достал портсигар, щелкнул и, закурив, соскочил на землю, повернул направо, на узкую тропинку, ведущую в бывший графский замок, где была контора лесоучастка.
- До вечера, Иван Васильевич! - помахал он рукой путевому обходчику.
- Куда же ты, Николай Григорьевич? Поедем дальше, через туннель, напрямик.
Шофер Ступак не успел ответить. Невдалеке, в доме Дударя, грозно зарокотала трембита. Дубашевич уже знал тайну этого звука, но тем не менее испуганно насторожился.
- Громовица, - спохватился он. - Кто же это играет? Алена?
- Она самая. Каждое утро силу своих легких пробует. Садись, Николай Григорьевич, поедем через туннель, - повторил Дударь.
- Через туннель? А намного короче через туннель?
- Порядочно.
- Ладно, поедем. - Ступак бросил недокуренную папироску и вскочил на площадку дрезины.
Дрезина вошла в прохладную глубину туннеля. После яркого дневного света здесь было непроглядно темно. И когда глаза немного освоились с мраком подземелья, вдалеке впереди заголубела арка противоположного входа в туннель.
- Да, мрачновато здесь, как в могиле, - сказал Ступак. - Сколько метров земли над нашими головами?
- Не земли, а скал. Где двести семьдесят метров, где двести, где сто восемьдесят.
- Ого! Почему же такой туннель не охраняется?
Это был вопрос, которого ждал Дударь.
- Как не охраняется? - усмехнулся Иван Васильевич. - А я?
- Мало.
- Больше не требуется. У нас здесь тихо и мирно.
Луч фонарика путевого обходчика освещал железобетонные, закопченные до черноты своды и каменные стены туннеля.
Ступак осторожно озирался по сторонам, все запоминал и лихорадочно подсчитывал, сколько понадобится взрывчатки, чтобы подорвать туннель и тем самым вывести из строя магистраль, соединявшую Советский Союз с Чехословакией и Венгрией.
Подобного рода диверсию, которую собирался совершить Дубашевич, иностранная разведка предусматривала на период, предшествующий войне, за несколько дней до ее объявления и на особо важных направлениях. То, что "Бизон" решил прибегнуть к этому крайнему средству теперь, в мирное время, имело свою вескую причину. Ему стало известно, что в скором времени из Советского Союза должны пойти маршруты с зерном, предназначенным для Чехословакии, где прошлые годы были засушливые, неурожайные. Десятки тысяч тонн не перевезешь в одном поезде. Их понадобится очень много. И вот, если туннель рухнет в самый разгар хлебных перевозок или в начале их, то эхо взрыва в Закарпатье дойдет и в Прагу, и в Москву, и в Нью-Йорк, и в Париж. Да, в этом "Бизон" был уверен. Удался бы только взрыв, а мобилизация мирового общественного мнения - дело второстепенное. Сотни, тысячи газет во всех уголках "Свободного мира" по единому сигналу затрубят о том, что Закарпатье сопротивляется режиму Советов, о том, что крестьяне Чехословакии не засевают свои поля русским зерном, о том, что от Праги до Братиславы, по древней земле Яна Гуса, начал разгуливать голод. Диверсию с туннелем должен был осуществить один Дубашевич. Именно один! Операция была предельно простой. Однажды ночью специальный самолет прилетевший из Южной Германии, сбрасывает в условленном месте, в квадрате "17-23", ящики с взрывчаткой. Парашютный груз приземлится в глухом лесу и будет лежать там до поры до времени. Шофер Ступак, предупрежденный радиограммой разведцентра через "Креста", садится в свою машину и едет в квадрат "17-23". Перетащив в кузов взрывчатку, упакованную в безобидные с виду пакеты, похожие на бумажные мешки для цемента, возвращается вниз, домой и под предлогом позднего времени оставляет машину во дворе путевого обходчика, а сам отправляется спать. Ночью он тихо выходит на улицу, ставит на рельсы дрезину, прикрепляет на ее площадке взрывчатку, обладающую страшной разрушительной силой, прилаживает к ней специальное приспособление, как бы антенну, и пускает к туннелю, а сам остается в отдалении, наблюдает. Как только дрезина войдет в туннель, антенна, выходящая за габариты туннеля, заденет гранитную облицовку и тем самым приведет в действие ударный механизм, после чего и последует взрыв.
Сфотографировав разрушенный туннель, на что потребуется всего лишь несколько секунд, Дубашевич исчезнет в лесу. В ту же ночь он перейдет границу в заранее облюбованном месте, на Верховине, напротив горы Пьетрос, проберется к зверолову по кличке "Глухарь" и оттуда доложит в разведцентр, что задание выполнил.
Взрыв туннеля в окрестностях Явора был лишь половиной плана "Бизона". Вторую часть операции "Горная весна" должен был выполнить Хорунжий, второй подручный Джона Файна, по кличке "Ковчег". На его долю предназначался взрыв плотины водохранилища, питающего новую гидроэлектростанцию. И этот взрыв тоже преследовал политическую цель: народ Закарпатья, мол, жестоко сопротивляется Советам.
Роль Джона Файна в этой операции сводилась к тому, что он координировал и направлял должным образом действия своих помощников: "Учителя", "Ковчега" и резидента Крыжа.
Большая лесовозная машина с прицепом спускалась по бывшей графской дороге от дома конторы лесоучастка львовских железнодорожников по направлению к Тиссе. Управлял лесовозом Ступак. Локоть левой руки выставил в спущенное окно дверцы кабины. Кепка сдвинута на затылок. В углу рта прилипла погасшая сигарета.
Дойдя до перекрестка, грузовик свернул налево, как делали все лесовозные машины, но не на большую дорогу, а прямо, на проселок, к Тиссе.
Это сейчас же зафиксировал часовой, стоявший на площадке наблюдательной вышки. Он снял трубку и доложил дежурному по заставе, что по направлению к границе приближается машина.
Дежурный по заставе был старшина Смолярчук. Он подтянул ремень, поправил гимнастерку и выскочил за ворота. Он был встречен радостными возгласами своих товарищей.
- А, вот и старшина! Легок на помине.
На зеленой, еще не вытоптанной лужайке собрались свободные от службы, отдыхающие пограничники. Их было человек восемь. И все они обступили мотоцикл, возле которого, чертыхаясь, колдовал чумазый, с засученными рукавами Тарас Волошенко. Повар приложил черную замасленную руку к козырьку фуражки, улыбнулся.
- Товарищ бывший тракторист, выручайте! Замучила эта капризная кляча.
- Некогда, Тарас, служба.
Лесовоз подходил к заставе. Смолярчук вышел на середину дороги, поднял руку. Лесовоз остановился.
- Куда следуете, товарищ водитель?
Из кабины выглянул шофер. Он, как старому и хорошему знакомому, улыбнулся старшине.
- Не узнаешь, зеленая гвардия? Я ваш постоялец. Вчера нас Алена Ивановна познакомила. Правда, на дворе было темно, могли и не запомнить моего лица. Так запоминайте, старшина! - Ступак снял кепку, пригладил волосы. - Прошу, как говорится, любить и жаловать.
- Слушаюсь, будет исполнено. - Смолярчук был строг. - А пока отвечайте, товарищ постоялец: куда следуете?
- Следую сюда, на заставу, с целым назначением: получить пропуск в погранзону.
- Документы сдали?
- Еще вчера. Через начальника лесоучастка Борисенко.
- Подождите, наведу справки.
Смолярчук скрылся по ту сторону ворот заставы.
Ступак спустился на землю и с простецкой улыбкой на лице, улыбкой рубахи-парня, подошел к пограничникам, щелкнул портсигаром, оделил сигаретами всех желающих.
- Что, браток, не трещит твой драндулет? - спросил он насмешливо.
Волошенко оторвался от мотоцикла, уныло махнул рукой:
- Два часа с окаянным мучаюсь.
- Почему? Искра в землю ушла?
- Дальше! Наверно, в самые тартарары! - Волошенко пнул мотоцикл ногой. - Осточертел ты, сокровище! Язву языка с тобой наживу. Рак сердца и нервов. Скоропостижно состаришься. Не сходимся мы с тобой характерами. Нет родства душ. - Он взял руку шофера Ступака. - Слушай, друг, могу тебе сосватать эту породистую клячу под названием Харлей-Давидсон.
- Ну-ка, дай мне эту клячу.
Ступак деловито вывернул свечи из обоих цилиндров мотоцикла и, осмотрев их, вдруг широко размахнулся, забросил в дальние кусты. Потом, также деловито и молча, подошел к своему лесовозу, достал инструментальный ящик, порылся в нем, нашел две новые, подходящие по размеру свечи, ввернул их в цилиндры мотоцикла. Вытерев руки ветошью, он уверенно расположился в стареньком, с потертой кожей седле, нажал на стартовую рукоятку, дал газ. Мотоцикл оглушительно затрещал, рванул с места, оставляя позади грязносерый хвост дыма.
Пограничники смеялись, глядя на незадачливого водителя мотоцикла. Сдвинув на брови зеленую фуражку, он смущенно скреб стриженый затылок.
Сделав небольшой круг, Ступак вернулся к воротам заставы, сошел с седла, передал руль Волошенко:
- Бери, браток, свою бывшую клячу, катайся на здоровье да помни Николая Григорьевича… Кури, ребята!
И он снова щелкнул портсигаром, оделил всех пограничников сигаретами.
Пока солдаты курили и слушали веселые и копоткие рассказы бывалого шофера, начальник заставы Шапошников и старшина Смолярчук тщательно изучали документы, представленные начальником лесоучастка львовских железнодорожников. Особенное их внимание привлек паспорт. Николай Григорьевич Ступак. Год рождения 1923. Украинец. Уроженец Киевской области. Все необходимые печати на месте. Фотография аккуратно подклеена, и заштемпелеван ее белый краешек. На положенной странице синел трафаретный квадратик, в котором черными чернилами, красиво и четко, добавлено от руки, что владелец паспорта прописан в городе Львове, в 3-м отделении милиции, 7 мая 1947 года, по улице Костюшко, дом 17, кв. 9. И прописка была засвидетельствована замысловатой подписью начальника паспортного стола и круглой гербовой печатью.
Шапошников в десятый раз перелистывал паспорт, вглядывался сквозь лупу в каждую подпись, сделанную на нем. но не обнаружил ни одной подчистки, подделки.
- Да, чистая работа, - сказал он, бросая паспорт на стол. - Выпишите ему пропуск. Старшина, приготовьте дополнительные наряды для прикрытия границы.
Смолярчук с удивлением посмотрел на начальника заставы, но промолчал.
Пропуск был выписан. Вложив его в паспорт, Шапошников вышел за ворота заставы. Смолярчук направился вслед за капитаном.
На зеленой лужайке сидели пограничники. В их дружеском кругу по-хозяйски расположился шофер Ступак. Он играл на гитаре и пел цыганский романс. Все солдаты, кроме Волошенко, с восхищением его слушали. Повар усиленно дымил козьей ножкой и сплевывал через плечо. Выражение его лица было красноречиво: слыхали, мол, такие песни, не удивишь, не тронешь сердца.
Увидев начальника заставы, пограничники поднялись. Ступак оборвал игру и пение, энергично вскочил, ловко приложил руку к козырьку кепки:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Здравствуйте. Значит, у Ивана Васильевича на жительство остановились? - спросил Шапошников, передав шоферу паспорт и пропуск.
- Так точно, товарищ капитан!
- Хороший старик. Повезло вам на хозяина.
- И мы не хуже хозяина! - Широкая, добродушная улыбка расплылась по лицу Ступака. - Разрешите быть свободным?
Шапошников кивнул и скрылся за воротами заставы.
Ступак развернул на лужайке машину и, поднимая пыль, направился к дороге.
Смолярчук и его товарищи провожали глазами удаляющийся лесовоз.
- Лихой парень! - с завистью и восхищением сказал один из солдат.
- Талант! - добавил другой.
- Родись не красивым, а талантливым.
- Хлюст! - сквозь зубы, с презрением проговорил Тарас Волошенко.
Это суждение повара было таким неожиданным, что все пограничники повернулись к нему, ожидая разъяснения.
Волошенко, так горячо и преданно любивший шутку, раздувавший самую слабую искру юмора, где бы она ни возникала, был непривычно серьезен.
- "Свой в доску" этот ваш талант! - зло сказал он. - Без всякого мыла, как говорится, в друзья лезет. Дюже свой. Верно, товарищ старшина?
Смолярчук для видимости не согласился с Волошенко:
- Не понимаю, Тарас, почему тебе не понравился Николай Григорьевич. Парень как парень, не хуже нас с тобой.
- Души в нем нет, одна кожа да кости, да еще язык-балабоша. Я его насквозь вижу.
- Да ты ему просто завидуешь, - пошутил Смолярчук. - Как же не завидовать! Конкурент объявился. Такой же веселый, как ты, такой же…
Волошенко позволил себе перебить старшину:
- Правильно, я веселый. У меня это от души, а у него притворство. Ваньку он валяет.
"Молодец, Тарас, разбираешься в людях", - подумал Смолярчук. Вслух он сказал:
- Ну, вот что, веселый человек: готовься во внеочередной наряд. Соколов, Филимонов, Тюльпанов - тоже в наряд!
Глава пятнадцатая
В субботу, закончив рабочий день в книжном магазине, Крыж степенно прошагал по привокзальной площади, пересек центр Явора и, отвесив не менее дюжины поклонов знакомым, добрел до Гвардейской, вошел в свой дом и приступил к выполнению тайных обязанностей, обязанностей резидента разведывательного центра "Юг".
Он сдвинул в сторону большой портрет Тараса Шевченко и постучал в дощатый, замаскированный обоями лаз, ведущий в помещение, где нашел себе приют Джон Файн.
Тайник сейчас же раскрылся, и в темном квадрате люка показалась голова "Черногорца".
- Добрый вечер, сэр, - сказал хозяин по-английски.
- Здравствуйте, Крыж, - откликнулся по-английски Файн. - Отработались?
- Отдыхаю до понедельника. Будем обедать?
- С удовольствием. Я порядком проголодался. - Файн потянулся на руках и легко, с акробатической ловкостью выпрыгнул из люка. Потом он вошел в комнату, служившую Крыжу библиотекой. - Есть новости? - спросил он по-русски.
- Есть! Сейчас выкладывать или потом, когда подкрепимся?
- Когда подкрепимся.