- Не поломал бы ему ребра твой Олекса…
Что должна была сказать своим подругам Терезия? Как повести себя? Подхватить шутку, посмеяться: низко, мол, кланяется вам, девчата, Иван Белограй, всех обнимает, желает здоровья и счастья? Нет, она не засмеялась и даже не улыбнулась. Строго, с достоинством посмотрела на развеселившихся подруг, покачала головой:
- Эх, девчата, девчата!… Я думала, уважаете меня, а вы… Этот гвардейский пехотинец Иван Белограй такой же мой, как и ваш. Он освобождал для нас с вами Закарпатье, кровь заплатил за нашу свободу…
Виноградарши смутились. Они действительно уважали Терезию и совсем не хотели ее обидеть.
Бойкая на язык Мария первая дала отбой. Обняла бригадиршу, поцеловала в щеку.
- Не гневайся, Терезка. Все это мы от широкого сердца.
Теперь Терезия позволила себе улыбнуться:
- И насчет Олексы Сокача и ребер тоже от широкого сердца?
- А то как же! Вот явится сюда еще раз Иван Белограй, так мы ему так прямо и скажем: смотри, гвардеец, у нашей Терезии есть жених, и он очень и очень ревнивый.
- Ладно, девчата, довольно об этом, - серьезно и решительно сказала Терезия. - Не за тем я пришла к вам. Хочу попрощаться. До свиданья. Смотрите ж тут, не обижайте Соняшну гору.
- Не обидим, Терезка, будь спокойна! - дружно откликнулись виноградарши.
Попрощавшись с подругами, Терезия вернулась домой, где ее уже дожидалась машина. В тот же день она села в поезд Явор - Будапешт и покинула Советский Союз, так и не повстречавшись с Олексой Сокачем и, значит, не рассказав ему о своей встрече с Белограем. Вернулась из-за границы после первомайских праздников, когда ее "берлинский друг" был уже разоблачен. Терезия узнала об этом от майора Зубавина. А дома, от матери, она узнала о том, что, пока она была в Венгрии, приходил Олекса Сокач. Мрачный. Злой. Неразговорчивый. Молча положил на нижнюю ступеньку связку книг, которые когда-то брал читать у Терезии, и, молча, чужой и враждебный, ушел.
Терезия поняла, что до Олексы Сокача дошел слух о ее "берлинском друге". Она сейчас же бросилась в Явор, чтобы рассказать Олексе правду.
Дома его не застала: уехал на паровозоремонтный завод во Львов принимать для своей комсомольской бригады новый паровоз.
Терезия устремилась к другу Олексы - Гойде. С трудом сдерживая слезы, краснея от стыда, не смея посмотреть Василю в глаза, она чистосердечно исповедалась перед ним. Он сочувственно выслушал ее, утешил как мог: "Не горюй, Терезия, все у вас уладится". А потом, став озабоченно-строгим, спросил:
- Предупреждал тебя майор Зубавин, чтобы ты никому ничего не рассказывала об этом Иване Белограе?
- Предупреждал.
- Почему же ты не держишь слово, товарищ пограничная комсомолка? Почему первому встречному выкладываешь такие важные секреты?
- Разве ты первый встречный? Я же только тебе одному тебе рассказала.
- Могла мне и не рассказывать, так как я давно все знаю. Олексе тоже собираешься рассказать?
- А как же! Если ему не расскажу, так он… - Терезия запнулась и замолчала.
Василь Гойда смотрел на девушку веселыми, смеющимися глазами, а она готова была вот-вот расплакаться.
- Что же он сделает? - насмешливо спросил Гойда. - Разлюбит? Не женится?
- Он и так уже разлюбил! - Крупные слезы побежали по щекам Терезии. - Поверил сплетням!… Не захотел даже поговорить с моей мамой, убежал. - Терезия схватила руки Гойды и, сжимая их, умоляюще взглядывала ему в глаза: - Василь, расскажи ему, правду, образумь!
- Сначала тебя надо образумить, дивчина хорошая. Терезка, дурачина, успокойся! Выбрось из головы, что Олекса разлюбил такую дивчину, как ты! Немыслимо это дело. Да он сам к тебе завтра или послезавтра явится, сам прощения попросит и сам будет набиваться со своей любовью. Эх, Терезка, Терезка!… Золотая Звезда на твоей груди, а цены ты себе не знаешь. Побольше гордости, красавица! Повыше голову, знаменитая виноградарша! Недоступно сверкай глазами! Таких, только таких любит наш брат мужчина!
Василь Гойда утешал Терезию в таком же духе еще полчаса. К концу разговора с ним она перестала плакать и на ее просоленных слезами губах блеснула первая улыбка. Она ушла от Василя Гойды уверенная в том, что такой парень обязательно наладит ее дружбу с Олексой.
Олекса Сокач вернулся из Львова на новом паровозе "ЭР 777-13". Локомотив поставили на запасный путь. Он сейчас же был окружен группой молодых яворских паровозников. Комсомольцы сняли с трубы предохранительный щиток, осторожно смыли керосином смазку, заправили буксы, подтянули все гайки, подбили буксовые и дышловые клинья, выкупали весь паровоз от трубы до колес, покрасили по своему вкусу, не жалея самых дорогих красок.
- Ну, хлопцы, как мы ее назовем? - спросил Олекса, закончив покрывать алой нитроэмалью колеса машины.
- Ганной-Терезией! - воскликнул кочегар Иванчук.
Иванчук так покорно сложил руки на груди, так виновато усмехнулся и так смиренно зажмурился, что все комсомольцы засмеялись. Вынужден был улыбнуться и Олекса.
- Давайте назовем ее просто… "Галочкой", - предложил он.
- Кто она такая, эта самая Галочка? - спросил Иванчук. - Замужняя или еще невеста?
Под общий смех товарищей Олекса ответил, что Галочка - это обыкновенная птица с длинным сизым носом, с черным хвостом и черными крыльями.
К вечеру машина "ЭР 777-13", сияющая лаком, медью, никелем, с полным тендером угля и воды, готова была вступить в строй действующих локомотивов.
Олексе Сокачу хотелось сию же минуту вскочить на паровоз, раздуть пламя в его топке, поднять пар и помчаться с тяжеловесным поездом в любую часть света. Увы, этот желанный момент отодвигался на продолжительное время, так как на линии было достаточное количество рабочих паровозов. Послезавтра, согласно графику, станет на очередную промывку "ЭР 770-09". И только тогда "Галочка" будет иметь право на огонь, на пар, на труд, на жизнь. Через два дня! А что же делать Олексе сегодня? И завтра?
Он вздохнул и, оглядываясь на свою "красавицу", отправился домой.
На выходе из ворот депо он лицом к лицу встретился с Андреем Лысаком. На практиканте был светлокоричневый, с золотой искрой костюм, песочного цвета шелковая рубашка и желтые сандалеты. Он был надушен и модно причесан.
- А, Олекса, здорово! - Он протянул Сокачу обе руки. - Поздравляю с получением паровоза, товарищ бригадир! Когда в рейс?
- Когда прикажут. Ты еще не раздумал практиковаться на моем паровозе?
- Что ты! Наоборот. Я только об этом теперь и думаю, как буду с тобой работать.
- Не похоже! - Олекса с ног до головы оглядел Лысака.
Лысак вздохнул, развел руками и поднял глаза к небу:
- Грешен: люблю красивую рубашку и добротный пиджак, люблю выпить хорошего вина. Молодость!… Состарюсь, так все разлюблю, все, кроме молока! - Лысак засмеялся. - Сегодня тоже собираюсь грешить. Может, составишь компанию, а? - Он похлопал себя по карману: - Деньги имеются.
Он покачал головой.
- На чужие не гуляю. - Он достал пятьдесят рублей, протянул Лысаку: - Вот тебе долг, держи!
- Какой долг? Чепуха! - Андрей решительно отстранил руку Сокача. - Спрячь, если не хочешь, чтоб я рассердился. Вчера я тебя угостил, а завтра - ты меня.
- Нет, дружище, от меня ты не дождешься угощения. Возьми!
- Пожалуйста, могу взять. Ты куда сейчас идешь?
- Никуда.
- Как это - "никуда"?
- Так. Домой. На Кировскую.
- Нам по дороге. Я провожу тебя.
Андрей взял Олексу под руку, и они вышли из депо.
- Что это ты сегодня такой колючий? - ласково спросил Лысак.
- Я всегда такой.
- Нет, не всегда. Праздник у тебя, новый паровоз получил, а ты… Может, случилось что-нибудь? - Лысак шлепнул себя ладонью по лбу, остановился, придержал товарища. - Да, Олекса, правда то или неправда, что про тебя и про Терезию говорят? Будто слесарь Иван Белограй, демобилизованный гвардеец из Берлина, отбил у тебя Терезию, женится на ней. Верно это или сплетни?
Олекса угрюмо молчал.
- Ну, а ты сам как думаешь? - вдруг спросил он и вызывающе посмотрел на Лысака.
Андрей не ожидал такого ответа. Он растерялся и не сразу нашелся, что сказать. Готовясь по поручению Крыжа к разговору с Олексой, намереваясь у него выведать что-нибудь об Иване Белограе, он предусмотрел, казалось ему, все, что скажет Олекса и что он ответит. Нет, оказалось, не предусмотрел.
- Я думаю… думаю, что это неправда.
- А зачем же ты тогда лезешь с этой неправдой в мою душу?
И выражение лица Олексы и его взгляд были злыми, а руки сжимались в кулаки. Это не испугало Андрея.
- Не кипятись, механик. Я все это тебе по-дружески сказал, чтоб ты знал, какие идут разговоры о Терезии и об этом геройском слесаре Иване Белограе. Интересно посмотреть на него - какой он? Говорят, красавец, глаз не оторвешь. Верно это?
- Не знаю.
- Да ты видел его или не видел?
- Ну, видел. Мордастый. Высокий, как верблюд.
- Давно видел?
- Еще до отъезда во Львов.
- А после приезда не видел?
- Нет… Да чего ты пристал с этим Белограем? Пошел ты с ним знаешь куда…
Последние слова Олексы отрезвили Андрея Лысака. Он понял, что сказал лишнее, не в меру был настойчив и неосторожен в своих расспросах. А ведь дядя Любомир специально предупреждал: смотри интересуйся Белограем как бы между прочим. Надо было исправлять положение, выкручиваться. Андрей засмеялся, по-дружески обхватил плечи Олексы:
- Никуда я не пойду с этим Белограем. Не нужен он мне. С тобой я пойду, на Кировскую.
- Не пойдешь со мной на Кировскую. Я останусь здесь, на Степной. Мне надо зайти к товарищу.
Олекса снял с плеча руку Андрея, холодно кивнул и направился во двор, огороженный высоким цветущим терновником. Здесь жил Василь Гойда.
- А, вот ты и сам явился! Очень хорошо! Молодец! Чуткий товарищ, быстро догадался, что счастье в опасности.
Такими словами, глядя на Олексу смеющимися глазами, встретил его Василь Гойда.
Олекса хорошо знал характер друга и поэтому не придал особого значения его словам. Он, как обыкновенно, поздоровался, достал сигареты, сел к окну, где всегда сидел, и приготовился подробно рассказывать, как ездил во Львов, какой получил паровоз, как разукрасила его комсомольская бригада. Но Василь Гойда неожиданно направил разговор совсем на другие рельсы. Закуривая, он сказал:
- Недавно у меня была Терезия…
Олекса испуганными глазами смотрел на друга и ждал, что тот еще скажет.
- Привет тебе передавала, - добавил Гойда. - Удивляется, почему ты ее забыл, почему перестал ездить на своем мотоцикле на Соняшну гору.
- И больше ничего она тебе не говорила? - спросил Олекса. Лицо его окаменело, голос зазвенел.
Гойда сделал вид, что не замечает перемены ни в лице Олексы, ни в его голосе.
- У нас с Терезией большой был разговор, всего не упомнишь.
- Про меня она больше ничего не говорила?
- Про тебя? Постой, дай вспомнить. Да, вот!… "Соскучилась я, говорит, по Олексе, а он, дурак, не догадывается об этом, не показывается над Тиссой".
- Василь, ты брось эти свои шутки! Я с тобой серьезно. Знаешь, ты, что Терезия сделала? Она… она… - Олекса махнул рукой, отошел к окну.
Гойда похлопал ладонью по спине Сокача.
- Правильный у тебя язык, Олекса, умница: отказался слушаться твоей глупой головы и ревнивого сердца. Эх, ты!… Поверил сплетням…
Олекса круто, всем корпусом повернулся к Гойде, воскликнул с гневом и болью:
- Не сплетни это! Я сам разговаривал с Иваном Белограем и собственными ушами слышал, что он говорил.
- Интересно, что он тебе говорил?
- Ну… почему он демобилизовался, почему приехал в Закарпатье. Ради нее все это сделал. Оказывается, он ее жених. Вот! А я, дурак… И не мне одному он хвастался своей невестой: все депо знает.
- Он, и должен был хвастаться, такая у него была роль. А вот ты, Олекса, должен был бы поехать к Терезии и поговорить с ней, правда то или неправда.
- Правда!
- Ничего ты не знаешь.
- Знаю! Она с ним давно переписывалась, я сам его письма читал.
- Вот видишь!… Терезия показывала тебе белограевские письма. Значит, никакого жениховства не было. Переписывалась с ним, как с другом, как с солдатом, который освобождал Закарпатье, а ты…
- Ты брось ее защищать, не стоит она!
- Стоит! - закричал Гойда. - Слушай, голова, два уха, когда ты разговаривал с Иваном Белограем?
- Давно.
- С тех пор не видел его?
- Нет.
- И не увидишь. Иван Белограй исчез. Уехал из Явора… Куда? В неизвестном направлении. Почему? Потому что… Одним словом, он понял, что Терезии ему не видать, как собственных ушей, и драпанул. Подробности я расскажу тебе в другой раз. Вот и все. Между прочим, какое на тебя произвел впечатление этот Иван Белограй? Говорят, с виду он был симпатичным парнем. Как по-твоему?
- На такой вопрос я уже отвечал. Что это вы все так интересуетесь Белограем?
Гойда подбежал к другу, схватил его за руку:
- Ты сказал, что уже отвечал на такой вопрос? Кто еще интересуется Белограем?
- Из Львова приехал на практику Андрей Лысак. Вот он и допрашивал меня: верно ли, что Белограй жених Терезии, когда я видел его, до отъезда или после приезда, красивый ли он…
- Андрей Лысак? Франт с Железнодорожной? Сын портнихи? Откуда ты его знаешь?
- Собирается, на моем паровозе практиковаться. Хочет стать машинистом.
- И как ты ответил на его вопросы?
- Как и полагается. Послал ко всем чертям.
- И правильно сделал. Олекса, слушай меня внимательно. Ты любишь Терезию. Она тебя тоже любит. И не переставала никогда любить. Если ты себе не враг, если считаешь меня своим другом - верь моим словам! Верь и завтра же садись на свой мотоцикл, мчись на Соняшну гору, обними и поцелуй Терезию. Можешь ей ни одного слова не говорить, только обними и поцелуй. И все будет в порядке, как и раньше.
Убежденность Гойды, его загадочный тон обескуражили Олексу Сокача:
- Василь, ничего не понимаю… Ты чего-то не договариваешь.
- Не договариваю, правильно. Договорю потом, когда буду иметь право. Ясно?
- Кажется, начинаю догадываться.
- Ну, так делай это молча, ни с кем не делись своими догадками. - Он многозначительно улыбнулся: - Этого требуют интересы твоего счастья, а также государственные интересы.
Так, полушутя, полусерьезно, закончил разговор Гойда с Олексой Сокачем.
Олекса вернулся домой поздно вечером.
Мать Олексы, как всегда, не ложилась, ждала его возвращения.
Анна Степановна души не чаяла в сыне. У нее была только одна тревога, одна забота, одна радость - Олекса. Просыпалась она, когда он еще спал; ложилась, когда он уже спал. С утра до ночи трудилась: готовила завтрак, обед, стирала белье, разглаживала рубашки, штопала носки, вязала из шерсти телогрейки, шарф или рукавицы. У Олексы всегда были и новые рубашки, и свежая обувь, и хороший костюм, не переводились сигареты. Бережливая Анна Степановна умела тратить деньги так, что Олекса ни в чем не испытывал недостатка. К деньгам, заработанным сыном, прибавляла изрядную долю своих. Прекрасная вышивальщица, унаследовавшая это ремесло от матери и бабушки, от несравненных ясеницких мастериц, она зарабатывала порядочно.
Никогда она не жаловалась Олексе ни на какие свой болезни и заботы. Но зато каждый день спрашивала, как он, Олекса, работал, с кем встречался. Больше всего мать интересовалась его дружбой с Терезией. Тут ее любопытство не знало границ. Все ей надо было знать: не разбаловалась ли она, став знаменитой виноградаршей, добрая, или злая от природы, почитает ли свою мать, что умеет делать, кроме выращивания винограда, любит ли наряжаться, бережливая или мотовка. Олекса, посмеиваясь, утешал мать: "Хорошая она, мама, не беспокойся". Но разве есть на свете слова, которые могли бы примирить мать с тем, что ее сын уже не всецело принадлежит ей, что его сердцем овладел кто-то другой…
Мать молча поставила перед Олексой ужин. Пока он ел, Анна Степановна сидела у плиты, сердито постукивая спицами и не поднимая глаз. Он поужинал, закурил и, подойдя к матери, прижался щекой к ее щеке.
- Эх, Олекса, Олекса… - Анна Степановна положила на стол аккуратный, в темнокрасном переплете томик "Молодая гвардия". - Вот, твоя Ганна-Терезия просила передать.
- Ганна? - Олекса схватил книгу, раскрыл ее, ожидая увидеть письмо или, на крайний случай, какую-нибудь надпись на заглавной странице. Ни письма, ни надписи не было. Встряхнул книгу, перелистал страницы - ничего. Он перевел взгляд на мать, хотел спросить у нее, когда была Терезия, что она говорила, в каком была настроении. В глазах матери он увидел осуждение его радости.
Под окном послышались шаги, и кто-то забарабанил пальцами в стекло:
- Эй!… Товарищ Сокач!
- Кто там? - Олекса открыл окно.
В палисаднике, держась за шершавый ствол цветущего абрикосового дерева, стоял знакомый парнишка из депо, рассыльный Грицай. Олекса ясно видел облупленный нос Грицая, его крупные губы, рыжую голову, парусиновые туфли на босых ногах и все-таки не поверил глазам. О, появление Грицая в столь позднее время означало так много, что поверить сразу было нелегко.
Олекса молча смотрел на позднего гостя.
- Что так смотришь? Не узнаешь?
И какой же у Грицая славный голос, как много он обещает! И какой он вообще весь замечательный, этот неприкаянный, без отца и матери, парнишка!
- Ты чего пришел? Что тебе надо? - спросил Сокач.
- Твою машину срочно, сверх всякого графика, заправили. В двадцать три ноль-ноль. Покурим, а?
Сокач достал пачку сигарет "Верховина", бросил ее на подоконник.
Грицай аккуратно размял сигарету, зажег спичку, закурил. Олекса терпеливо ждал.
- Заправили, говорю, твою машину, - повторил рассыльный. - Так что готовиться надо в поездку.
- Когда ехать? - Олекса притворно зевнул.
- На семь тридцать приказано вызвать.
- Куда поедем?
- На "Северный полюс".
- Что же, на полюс так на полюс. Зайди на Железнодорожную, к практиканту Лысаку, предупреди, что завтра поездка. - Он еще раз и, конечно же, опять притворно зевнул. В душе Олекса ликовал. Ему хотелось схватить парня за руки, втянуть в окно и отгрохать с ним посреди ночи гопака.
Грицай сказал, что начальник депо уже приказал предупредить практиканта, и ушел, шаркая своими парусиновыми туфлями.
Если бы не позднее время, если бы Терезия жила не на самой границе, а где-нибудь в городе, Олекса сейчас бы помчался к ней и сказал, что завтра… "А не напутал ли чего Грицай? - вдруг подумал он. - Не розыгрыш ли это? О, если так!…"
Олекса оделся и, сказав матери, что скоро вернется, выскочил на улицу. В конце ее светились большие, во всю стену, окна дежурной аптеки. Отсюда можно соединиться по телефону с паровозным депо. Дежурный слово в слово подтвердил все, что сказал рассыльный. Завтра!… В семь тридцать… Да, теперь не может быть никаких сомнений. Олекса повесил трубку, выскочил из аптеки и остановился. Что же теперь делать? Куда идти? С кем поделиться радостью?
На башне городского совета тускло мерцали бронзовые стрелки, почти накрывающие одна другую. Небо повсюду густо усеяно звездами. Только на севере оно закрыто не то облаками, не то горами, похожими на облака.