Когда подъезжали к широкой промывине против щели Сия-Зал, откуда и сейчас бежал мутный ручей, с другой стороны к промывине подъехала подвода, запряженная парой лошадей. Правивший лошадьми парень, показавшийся Якову знакомым, соскочил с телеги, остановился у промывины. Кайманов сразу узнал в молодом курде верного друга детства Барата. Остановив лошадь, он тоже подошел к краю промывины, защищая рукой глаза от бившего прямо в лицо утреннего солнца.
То ли Барат увидел, что на левой руке смотревшего на него рослого человека не хватает безымянного пальца, то ли по другим приметам узнал друга, но до Якова донеслось громкое взволнованное восклицание:
- Ёшка, скажи, дорогой, сплю я или не сплю? Ты это или не ты?
- Я, Барат, я, - отозвался Яков, чувствуя, как увлажняются глаза.
Барат, превратившийся за время разлуки во вполне сложившегося мужчину, перешел вброд прямо в чем был - в брюках и чарыках - через шумевший поперек дороги поток, бросился к Якову. Тот раскрыл навстречу ему объятия.
- Салям, Барат-джан! Здравствуй, дорогой друг! Как я рад тебя встретить на родной земле! А это моя жена, - представил Яков Ольгу.
- Салям, баджи! Коп-коп салям, сестра милая, - искренне приветствовал ее Барат.
По улыбающемуся и в то же время настороженному лицу Ольги Яков видел, что физиономия Барата показалась ей самой разбойничьей.
- У меня тоже есть жин, - с гордостью заявил Барат.
- О-о! - протянул Яков. По старой памяти встретил он Барата как мальчишку, вместе с которым ловил змей и резал мешки караванщиков, а оказывается, разговаривать с ним надо, как со взрослым мужчиной. Яков хорошо знал обычаи курдов.
- Кургун ми, брока чара? - перейдя на серьезный тон, спросил он.
- Кургун якши! - сразу оценив вежливость Якова, ответил Барат.
Теперь нужно было спросить, как его настроение:
- Аволата чара?
Барат, улыбаясь, ответил, что и настроение в порядке.
После этого полагалось справиться, как себя чувствует сын, но Яков не знал, есть ли у Барата сын.
- Лоук чара? - спросил он полушутливо.
- Барат расплылся в сияющей улыбке:
- О, якши! Бик якши!
- Жиннета чара? - спросил Яков, зная, что сначала надо спросить, как себя чувствует сын, а потом уже, как себя чувствует жена.
- Бик якши.
- Качик чара? (Неужели у него и дочка есть?)
К удивлению Якова, оказалось, что у Барата есть и качик и тоже - якши! Ай да Барат!
Теперь полагалось спросить о хозяйстве: как, мол, чувствует себя твоя лошадь - "мойн чара?", как поживают твоя корова - "мунге чара?", бараны - "паз чара?", собака - "сека чара?". Но Барат, загордившийся было от таких знаков уважения, не выдержал, обернулся к выстроившимся по ту сторону потока рабочим и завопил во все горло по-курдски:
- Эй, Алешка! Эй, Мамед! Эй, Балакеши! Эй, Савалан! Ёшка-джан приехал! Надо на охоту скорей, архаров стрелять! Большой шашлык будем делать!
На той стороне потока стояли рабочие бригады Барата, махали руками, приветствовали Якова. Среда них Яков увидел Алешку Нырка, которого сразу узнал по широкому добродушному лицу.
Два человека отделились от группы и, помахав Якову и его спутникам ружьями над головами, ушли в горы, как понял Яков, в надежде подстрелить козла или архара. Алешка Нырок и толстый Мамед Мамедов по примеру Барата перешли ручей вброд. Остальные принялись ставить палатки.
Такой сердечный прием развеял у Ольги смутные опасения, хотя разбойничья физиономия Барата и сейчас не внушала ей особого доверия.
Скосив глаза, Яков усмехнулся, отметив разочарование на скуластой физиономии Галиева, который теперь убедился, что Яков никакой не нарушитель, а местный старожил.
- Ну вот мы и дома, - сказал Яков, помогая Ольге сойти с подводы. - Желаю хорошо доехать, - с той же усмешкой сказал он наблюдавшим за ним Светлане и Дзюбе.
- А давай, Яша, твого тютюна закурымо, - предложил Дзюба. - Мий шось нэ высох.
Яков подошел и дал Дзюбе свой кисет, перехватил укоризненный взгляд Светланы.
- Вы скрытный, самолюбивый человек, - сказала она. - Почему сразу не признались, что здесь выросли?
- А почему я должен был об этом говорить? - вопросом на вопрос ответил Яков.
- Чтобы первые встречные не читали вам глупых наставлений.
- Кому что нравится, - мстительно сказал он.
- Оля, поехали с нами. Пока ваш муж закончит здесь работу, поживете у нас, - предложила Светлана.
- Ездить тряско, вчера, видно, намучилась, - словно извиняясь, сказала Ольга. - Я уж здесь с Яшей побуду.
- Все равно будем ждать вас в гости. Счастливо оставаться!..
- Счастливого пути!..
Дзюба зачмокал губами, дернул вожжи. Возок тронулся, раскачиваясь на выбоинах, застучал железными ободами колес по камням.
- Где же наш дом, Яша? - оглядываясь, спросила Ольга.
- Где бригада, там и дом. Жить будем в поселке. А пока что денек-другой надо здесь побыть. Видишь, дорогу размыло. Ремонт требуется срочный. Поживем в палатке, потрудимся: я с киркой, ты с поварешкой. Верно говорю?
Дружный хор голосов поддержал Якова. Барат уже разводил костер, ощипывал подбитых по дороге охотниками жирных горных курочек.
- Ай, яш-улы! - воскликнул Барат. - Молодец, что приехал. Дорога всем даст работы! Вода у нас есть, - показал он на видневшийся вдали вход в пещеру. - Дрова есть! Хозяйка тоже есть! Курочки есть! Вай, харашо!
- Ну как, Оля? - спросил Яков. - Поживем пока тут? А починим дорогу, под свою крышу на Дауган пойдем.
Ольга молча кивнула, взяла у Барата одну из курочек:
- Кто ж так птицу щиплет?..
- Ну вот и ладно, - с облегчением проговорил Яков.
К нему подходили и здоровались старые знакомые.
Некоторых он узнавал с трудом, других и вовсе не помнил. Но все это были люди из родного поселка, и Кайманов почувствовал, что теперь он по-настоящему дома. Столб сизого дыма струился над костром, вокруг которого уже раскинулись две палатки. Легкие волны тумана, поднимавшиеся от земли, стлались над ущельем. Вокруг замерли в молчании освещенные солнцем горы.
Хорошее место. Кстати, и Ольгу не нужно будет оставлять одну с незнакомыми людьми в незнакомом поселке. Да и на работу далеко не ходить: вылез из палатки - и вот она, размытая ливнем дорога.
Яков взял кирку и лопату, снял все свое имущество с телеги и, оставив Ольгу хозяйничать у костра, погнал лошадь к видневшемуся под горой карьеру. Он знал, что значит строить дорогу. Норма - десять арб гальки в день. Их надо накирковать в карьере, насыпать в телегу, привезти и сгрузить. Конечно, хорошо бы сначала поехать в поселок, увидеть родные места, побыть на могиле отца, обойти Дауганскую долину. Но сейчас уезжать нельзя: каждая пара рук - золото. Задерживаются грузы, простаивает транспорт. Не раз приносил он отцу обед к этому ущелью. А теперь - сам дорожник.
Когда Яков с телегой гравия вернулся к дороге, Барат на ломаном русском языке что-то рассказывал Ольге, кажется, про охоту. Ольга внимательно слушала.
- Барат на охоту пошел! Да? - ткнул Барат пальцем себе в грудь.
Ольга молча смотрела на него.
- Один курочка стоит! Да? - продолжал Барат. Сдвинув на затылок свою вязаную шапочку, он почесал густой ежик волос. - Маленький ребятишка делал!..
- На гнезде, что ли, сидела? - спросила Ольга.
- Во-во-во! - обрадовался Барат.
- И ты стрелял?
- Ай, зачем стрелял? Что ты! Петушков наловил. - Барат даже головой замотал. - Барат никогда не стрелял. Барат никогда ружье в руки не брал. Ножик - харашо, ружье - плохо. Маленький ребятишка стрелять нельзя! Маленький ребятишка любить надо!
И, вгоняя Ольгу в краску, Барат добродушно подмигнул ей, давая понять, почему он рассказал, как один "курочка ребятишка делал" и почему "ребятишка любить надо, а не стрелять".
- Ну и что? - отворачиваясь, чтобы скрыть смущение, спросила Ольга.
- Большой петушок надо стрелять, - заговорщически сказал Барат. - Зачем много-много курочек бегал?
"Эк тебя разобрало с остротами", - недовольно подумал Яков.
- Эй, Барат, - сказал он, - на такого петушка, как ты, полпуда соли надо: дроби жалко.
- Ай, Ёшка! - послышалось в ответ. - Для тебя и пуд соли не жалко!..
Ольга как будто не обратила внимания на их пикировку. А Яков дал себе слово не отходить от нее, шутками там или байками повеселить жену.
Но ни поработать всласть, ни побыть с Ольгой в этот день Кайманову не удалось.
Едва они всей бригадой сели обедать, расхваливая новую повариху, на дороге показались два пограничника с "заводным" конем: красноармеец Шаповал и командир отделения Галиев, Оба спешились, пожелали обедавшим доброго аппетита, после чего Галиев щелкнул каблуками, официально доложил:
- Товарищ Кайманов, начальник заставы за спасение его жены и задержание нарушителя объявляет вам благодарность и приглашает к себе.
Яков посмотрел на Ольгу.
- Большая честь, - сказал он. - Придется, Ольга Ивановна, нам с тобой ехать.
- Поезжай, Яша, один, - ответила Ольга. - Я с твоими друзьями побуду.
ГЛАВА 4. НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
Привычный к горам конь легкой рысью несет Якова вслед за Галиевым и Шаповалом. Дорога, петляя по склонам, ведет на подъем. Уже через полчаса пути чище и прохладнее стал воздух.
Там, где свисает с карниза куст ежевики, - родник. У родника Яков и Барат еще в детстве ловили диких курочек. Привезут отцам, работавшим на дороге, обед, а сами в горы. Расставят силки и на каком-нибудь паласишке или кошменке лягут спать спина к спине, чтоб теплее было, да еще дерюжкой прикроются - любо-дорого! На рассвете слышат: "чир-чир-чир!" Летят! Смотришь, попадется одна-две. Тут уж и охота веселей. На этот случай у них и клетка из тонких прутиков припасена. Самочку - в клетку, и снова - к роднику. Курочка в клетке - петушок обязательно прилетит. До тех пор будет вокруг клетки бегать, пока в силки не попадет. Не было случая, чтобы петушок, бегая вокруг клетки с курочкой, в силки не попал...
Яков тяжело вздохнул. С наслаждением бы он сейчас отправился на охоту. Пострелял бы архаров или козлов, а то силками курочек наловил. Отец, тот даже в поле ружье брал. Мало ли какой случай? Волков в горах полно. Есть и барсы, и леопарды...
Мерно рысит конь, временами пофыркивает, встряхивает головой, отгоняет мух. Поворот за поворотом бежит навстречу дорога. Наконец, вильнув последний раз, прямой стрелой вонзается в долину Даугана.
От волнения Яков привстал на стременах: перед ним - раскинувшийся вдоль дороги родной поселок. Глинобитные домики под купами деревьев, пыльные акации, чинары, карагачи, сомкнувшие над дорогой свои кроны.
Мало в поселке воды. Нет вдоль дороги арыков. Пересохла даже лужа, где всегда возле бетонной колоды полно было лягушек.
Яков пустил коня шагом. Припомнив место, откуда провожал в последний путь отца, свернул к поселковому кладбищу.
Как и раньше, кладбище заботливо огорожено глиняным дувалом, чтобы не тревожили мертвых звери или скот.
Сойдя на землю, Яков оставил коня возле выросшей у ворот кладбища акации, прошел за ограду, увидел в глубине сложенный из плитняка обелиск. На обелиске - дощечка с аккуратно выжженной надписью:
"Григорий Яковлевич КАЙМАНОВ - член Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Родился в 1884 году.
Вениамин Фомич ЛОЗОВОЙ - врач. Родился в 1896 году.
Погибли в борьбе с врагами Советской власти в 1918 году.
Пусть земля будет вам пухом, дорогие товарищи".
Горькое чувство вины перед отцом и доктором сжало сердце Якова. Из далекого прошлого появилось искаженное горем лицо голосившей по покойнику матери. Вот и пришел он к холодным ногам...
"Береги мать... Ты ни в чем не виноват. Прощай, Глафира!" - будто слышал он родной голос.
Яков стоял у могилы и машинально перечитывал выжженные на табличке слова. Люди не забыли отца и молодого доктора, сберегли их могилы.
- Начальник заставы Карачун велел обелиск сделать, - сказал Галиев. - Уважение к живым, говорит, начинается с уважения к памяти мертвых. Приезжал комиссар из округа, беседу проводил о твоем отце.
- Откуда комиссар знает отца?
- Брат у него с твоим отцом похоронен. Их тогда в один день расстреляли.
"Значит, точно. Здесь Василий Фомич", - подумал Яков.
Постояв еще несколько минут, он в глубокой задумчивости вышел с кладбища.
До поселка ехали молча. Каждый дом, каждый переулок, акация или чинара - все отзывалось в сердце щемящей болью. Вот и камень-валун у дороги. В детстве казался громадным, а оказывается, самый обыкновенный, не больше стола. Вот почтовая станция. Так и кажется, что сейчас откроется дверь и выйдет из нее лечивший Яшку конюх Рудометкиных - Али-ага. Но улицы пустынны: все жители то ли в горах, то ли в поле. Лишь по окрестным склонам лазят мальчишки да лениво тявкают в поселке собаки. Цокот копыт, далеко разносившийся в долине, стал громче и ближе, отдаваясь от стен домов, словно сам поселок приветствовал Якова.
У бетонной колоды, обложенной вокруг каменными плитами, лошади замедлили шаг, потянулись к воде.
- Можно напоить, - сказал Галиев. - До заставы рукой подать. Коней сюда гоняем, поим из кяризов.
Яков промолчал. Он-то лучше Галиева знал, что это за колода. Бетонную колоду, из которой пили кони, верблюды и овцы, делал его отец. Огромными плитами, аккуратно пригнанными друг к другу, выложил он площадку вокруг колоды. Время нисколько не тронуло его работу. Знал Яков и кяризы - с десяток протянувшихся цепочкой колодцев, соединенных подземной галереей. Под сводами галереи тонким ручейком течет чистая родниковая вода. Чем дальше в горы, тем глубже колодцы, выстроившиеся вдоль дороги. По каплям собирается вода в галерее, стекает в бассейн, из которого подведена к бетонной колоде трехдюймовая труба с вентилем.
Всадники отпустили подпруги лошадям. Те потянулись к воде, стали пить, как пили до них сотни и тысячи лошадей и верблюдов, коров и овец.
- Меньше стало воды, - сказал Галиев. - Засорились кяризы, чистить надо.
- Наверное, илом занесло, - отозвался Яков.
Он с удивлением рассматривал плиты вокруг колоды. Какой огромной силой надо было обладать, чтобы ворочать, укладывать и обтесывать их! Метровый плитняк к колоде они возили с отцом на быках со Змеиной горы. Яшке тогда казалось обычным, что отец один ворочает каменные глыбы. Но сейчас-то он понимал, что каждую такую глыбу обыкновенным людям даже втроем не поднять. Две пули, два ничтожных кусочка свинца оборвали жизнь такого могучего человека!..
Лошади напились. Всадники снова подтянули подпруги, сели в седла, шагом направились к заставе.
Вот и Змеиная гора, на которой Яков и Барат в тот памятный день поймали гюрзу. Яков невольно посмотрел на свою левую руку, пошевелил обрубком пальца. Думал ли молодой доктор, спасая ему жизнь, что сам в тот же день расстанется с жизнью? Думал ли отец, беспокоясь о пропавшем где-то сыне, что в последний раз ищет его?
Миновали еще один подъем, на повороте которого стражем стояло круглое, как шапка, сложенное из камней, с бойницами на все четыре стороны, оборонительное укрепление. Вдоль дороги потянулась каменная стена казармы, с узкими и высокими окнами. За казармой - овраг. Казаки погранпоста часто пили водку, а мальчишки собирали в овраге бутылки. Во дворе таможни стоял железный ящик с негашеной известью. Набьешь в бутылку извести, нальешь воды, пробкой заткнешь, получается бомба. Крепко попадало Яшке от отца за эти бомбы.
Теперь здесь, где раньше был казачий пост, - застава пограничников. Начальник заставы приказал на могиле отца и Вениамина поставить обелиск. "Уважение к живым начинается с уважения к памяти мертвых" - так сказал Карачун. Почему-то Яков подумал, что начальником должен быть мудрый пожилой человек.
Перед казармой - широкая площадка. Дорога, окруженная горами, вьется дальше на подъем. Там граница.
Стоявший у ворот заставы часовой пропустил их во двор. С крыльца казармы сбежал среднего роста худощавый и ловкий в движениях молодой командир - начальник заставы, с портупеей через плечо, маузером на боку. Вслед за ним - сильный и гибкий, с хищным обликом курд. Что-то знакомое было в его лице, но Яков не мог вспомнить, где его видел. Курд держал в руках винтовку, указывал рукой в сторону сараев, стоявших в глубине двора, что-то горячо доказывал начальнику заставы. Яков проследил за его взглядом. Недалеко от конюшни стоял привязанный к столбу ишак. На его спине алела не то рана, не то потертость от вьюков. Над ишаком кружилась сорока и все норовила сесть на спину: свежая кровь не давала ей покоя. Но едва сорока садилась на ишака, тот начинал лягаться, высоко вскидывая зад.
Споривший с начальником курд прицелился. Командир сделал предостерегающий жест, но поздно: грянул выстрел. Сороку словно кто-то подбросил вверх. Взмахнув крыльями, она перевернулась в воздухе и, зацепившись за круп ишака, упала на землю. Ишак отпрянул в сторону. Яков спешился, подошел к нему, поднял убитую птицу. Пуля попала в грудь, вырвав с другой стороны мясо и перья. Чувство жалости к птице и в то же время чувство зависти к стрелку охватило Якова. Впервые он видел такой меткий выстрел.
- Эй, Кайманов! - окликнул его командир. - Здравствуй, дорогой! Знаю, Яковом зовут. Мне о тебе комиссар Лозовой говорил. Я пригласил тебя чарку выпить, по душам поговорить, а у нас опять чепе: ишак на заставу с контрабандой, да еще раненный, пришел, а людей, что с ним были, нету. Надо искать. Так что давай с первого знакомства включайся в службу. Зовут меня Федор Афанасьевич Карачун, а это - Аликпер Чары оглы, старший бригады содействия с заставы Пертусу, лучший стрелок во всей округе.
Аликпер! Товарищ по набегам на караваны! Как ты изменился и возмужал! Несколько секунд Яков и Аликпер ревниво изучали друг друга.
Смелый, открытый взгляд карих, с прищуром глаз, прямой нос, красивое загорелое лицо. Во всем облике Аликпера - хищная повадка, как у барса, крадущегося по следу джейрана. Он изучал взглядом Якова, похлопывая крепкой загорелой рукой по цевью винтовки, словно выбирая, куда еще вогнать пулю.
- Салям, Аликпер Чары оглы! - протянул руку Яков.
- Эссалям алейкум, Ёшка, - с готовностью ударил ладонь в ладонь Аликпер, с силой сжал Якову пальцы. - Какой ты большой, красивый стал...
- Ты тоже парень что надо, - сказал Яков и в свою очередь сжал ему руку.
- Ну хватит вам один на другого силу тратить, поберегите для бандитов, - остановил их Карачун.
Яков отпустил Аликпера и дружески толкнул его в плечо. Сам получил такой же увесистый тумак. Оба весело захохотали.