Девушка наклонила голову, хитро прищурилась, показала на цветочную букву "М".
– Это ради меня?
– Это для нас.
Она шагнула ближе и рассмеялась.
– Марк, у вас накрашенные губы.
– Пришлось.
– Так нельзя. Вам надо переодеться. Я хочу посмотреть на вас как на мужчину.
– У меня ничего нет. – Марк смущенно пригладил юбку.
– Там, за сценой, есть костюмерная с парадной формой. Ее надевали музыканты перед концертом. Пойдемте.
Марина взяла Марка за руку и увлекла за собой. Она хотела включить свет в коридоре, но Марк перехватил ее руку.
– Не хочу, чтобы нас заметили и помешали.
– И я не хочу, чтобы мои охранники узнали, что я здесь, – озорно поддержала Марина. – Только как же мы выберем одежду в темноте?
– Я справлюсь, – заверил Марк. – Подождите.
Он зашел в костюмерную, провел ладонью по длинному ряду вывешенных мундиров. По шороху ткани и стуку пуговиц он определил нужный размер. Вскоре перед Мариной появился человек в военной форме. Девушка провела пальчиками по сукну.
– Я вас не вижу, – хихикнула она. – Пойдемте скорее на сцену.
При свете свечей она сначала улыбнулась, а потом недовольно всплеснула руками.
– А где фуражка? Почему не взяли фуражку, старшина?
– Я сейчас, – смутился Композитор, намереваясь вернуться в костюмерную.
– Потом. Лучше покажите мне новую песню.
Марк послушно сел за рояль, извинился:
– Я плохо играю. Я не музыкант.
– Вы – композитор! Вы замечательный композитор.
– Меня так в детстве дразнили.
– Правда?
– И потом… тоже.
– Ну так играйте, мой милый Композитор.
Марк осторожно дотронулся до клавиш, зазвучала грустная музыка.
После концерта он долго ждал Марину. В голове постоянно вертелись обрывки только что прозвучавших песен. Оставшись один на сцене, он встал в точности на ее место, принял такую же позу и попытался подражать ее пению. Но получалось плохо. Нет, обычные слушатели признали бы огромное сходство, но Марк еще раз убедился, что не может придать голосу ту удивительную полетность и тонкую вибрацию, которая превращает слушателей во влюбленных поклонников. Он нашел подсвечники, установил их на рояле. Цветами, оставшимися в гримерной, выложил на белой поверхности большую букву "М". Их единственное свидание должно ей понравиться. Дамскую сумочку с хирургическими инструментами он бросил в полумрак, на край сцены. Фотоаппарат он не взял. Сегодня он не понадобится. Чтобы заполнить последнюю строку в таблице ему достаточно линейки. Подготовившись, Композитор сел за рояль и замер в ожидании.
У него не было часов. В какой-то момент он испугался, что Марина не придет, и он никогда не узнает тайны ее голоса, но послышались шаги у служебного входа, его пальцы пробежались по клавишам, встречая долгожданную гостью.
Марина оперлась ладонью о рояль, вслушивалась в новую мелодию и в такт ей покачивала головой. Ее губы пытались нашептывать текст. Когда Марк закончил, она вздохнула.
– Как жаль. Я стихи забыла в номере, помню только отдельные строчки, а то бы сейчас прорепетировали.
– Слова неважны. Пойте, что угодно.
– Как это?
– Вы можете читать хоть сводку погоды, вас всё равно будут слушать… и любить.
– Это невозможно!
– А вы попробуйте.
– Сводку погоды? Ну, хорошо.
Вновь сдержанно зазвучал рояль. Марина озорно сверкнула глазами и запела:
– Вчера был дождь, сегодня снег, а завтра будет солнце. Все одевайтесь потеплее, а то замерзнете. Опять гроза, опять туман и снова будет снег. Я мерзну, мерзну, мерзну, мерзну. Где мой любимый человек?
Девушка обхватила себя за плечи, съежилась, словно действительно мерзла. Но, почувствовав, что ее слова попадают в такт, она повторила их громче и увереннее. Ее руки с распахнутыми ладонями взметнулись в сторону зрительного зала. Она пела так неистово и страстно, будто выступала на концерте. Когда мелодия стала затихать, она повторила вопрос о любимом несколько раз, прижала руки к груди и склонила голову.
Оба помолчали. Марина подняла влажные глаза и прошептала:
– Замечательно.
– Только не плачьте. – Композитор вскочил и невольно обнял девушку за плечи. – Если хотите, я сочиню веселую музыку.
– Прямо сейчас? Как для вас всё легко.
Марина склонила голову на плечо Композитора. Он уткнулся в ее рыжие волосы.
– А в детстве ваши волосы были русыми, – сказал он.
– Я покрасилась. Сказали, что артистка на сцене должна быть яркой. А русая – ни то ни се. Вы видели меня в детстве? – встрепенулась она.
– Давно. Я запомнил ваш голос. Он такой… неповторимый.
– Вам нравится только мой голос?
– Потом я услышал его по радио и…
– Что? Договаривайте.
Композитор молчал. Марина глаза в глаза смотрела на Марка.
– Почему вы разделяете меня и мой голос? Я – единое целое.
– Да, конечно. Но…
– Вы писали для меня чудесные песни и боялись познакомиться. Это из-за шрама? Вы боялись показаться некрасивым? Вы думали, что я оттолкну вас? Это не так. Вы самый лучший. Вы – гениальный. Вы неповторимый. Композитор вы мой, любимый.
Девушка прижалась и нежно поцеловала Марка в губы. Затем она резво выскользнула из объятий и засмеялась.
– У вас еще осталась помада на губах. Надо вытереть, как следует. Где ваш платок? У меня нет. А, вот ваша сумочка!
Она заметила у края сцены ридикюль, подбежала и распахнула его. Она всё делала порывисто и резко. Марк услышал, как из сумочки со звоном высыпались стальные скальпели, ножи и клещи. Он обернулся. Ее недоуменный взгляд поднялся с пола и встретился с его спокойными холодными глазами. Он поймал себя на мысли, что никогда не интересовался цветом ее глаз. Секрет ее обаяния совсем в другом. Он кроется ниже.
Композитор опустил взгляд на тонкую шею девушки. Вот его цель. Там спрятана тайна, познать которую он стремился всю жизнь.
Глава 38
По ночному шоссе служебный автомобиль доставил генерала армии Васильева в военный городок на предельной скорости. Командир части Гордеев встретил его безрадостной новостью:
– Пока не нашли, товарищ генерал армии. Но прилагаем все усилия. Прочесали все кусты. Ничего. Люди пошли по квартирам.
– Не уследили!
– Я думаю, может она… у сердечного друга? – осторожно подбирая слова, предположил Гордеев.
– А есть основания? Что-то замечали?
– Ничего конкретного, товарищ генерал армии. Но девушка очень красивая, сами понимаете. В нее половина наших офицеров влюбилсь.
– Любовь у них в одном месте чешется. Служить надо, а не любить!
– Я так… Только предположил.
– Дай-то бог, если так. Где она жила?
– В дом для самых важных гостей определили.
Войдя в комнату дочери, Васильев рявкнул:
– А где ее бравые телохранители? Лучшие из лучших, черт побери!
– Возглавляют поиск. Понимают, что с них первых спрос. Вот сюда пройдите, – Гордеев вывел Васильева на балкон. – Видите, канат смастерила из подручных средств и сбежала. Не иначе, на свидание.
– С кем?
– Не могу знать. Но найдем прохвоста!
Генерал армии вернулся в комнату, грузно опустился в кресло.
– Если кто из твоих подчиненных нашкодил, семь шкур спущу… Хотя, ты знаешь, выдать бы ее замуж за нормального офицера, мне спокойней будет.
– А чего, сыграем свадебку. У нас тут ребята хорошие.
Взгляд Алексея Васильева неожиданно упал на стол, где он заметил мятую бумажку. Генерал стремглав вскочил, разгладил листок.
– Что это? Откуда? Стихи. Опять стихи! Когда это здесь появилось?!
– Не могу знать, – растерянно вращал глазами Гордеев.
– Когда это закончится.
Алексей Васильев вспомнил, что дочь, обнаружив очередную подброшенную записку, первым делом спешила к роялю.
– Где ее рояль?
– В Доме офицеров.
– Там проверяли?
– Все двери закрыты, товарищ генерал армии. В окнах света нет. На ночь его закрывают. У нас строго.
– Внутрь заходили?!
– Никак нет.
– Кретины!
Васильев устремился вниз по лестнице. Гордеев едва за ним поспевал. У Дома офицеров генерал армии остановился. Ему показалось, что внутри играет рояль. Он прислушался, но сбивчивое дыхание и учащенное сердцебиение мешали сделать однозначный вывод. Васильев подошел к боковой двери, рванул на себя. Дверь легко распахнулась.
– А ты утверждал, что всё заперто, – возмутился генерал армии, протер вспотевшую лысину и крикнул в темный проем: – Марина!
Старая покосившаяся изба на окраине Аникеева встретила офицеров госбезопасности давно немытыми стеклами и мертвой тишиной. На дом указала заспанная соседка, услышав вопрос о шраме на шее. "Там недорезанный живет. Тонькин внук. Учительствует по музыке. Такой же непутевый, как его мать. Одно хорошо – тихий. Почитай, с похорон Тоньки раза два его видела".
В дом вошли с оружием в руках, выбив дверь. Ворвавшись в комнату, Трифонов сразу заметил громоздкий магнитофон, пропавший из квартиры поэта. Жильца в доме не оказалось. Зато в чуланчике обнаружили фотоувеличитель. Технические диковинки в старой избе удивили. Вслед за домом обыскали сарай. И тут офицеров ждала новая страшная находка.
– Сергей Васильевич, тут такое! – осипшим голосом вскрикнул Нестеров.
В руках он держал раскрытую металлическую коробку армейского образца. Пальцы дрогнули, ящичек грохнулся на пол, стопка фотографий вылетела из него и веером рассыпалась под ногами.
– Там, там… – потерянно шептал лейтенант.
Трифонов направил вниз луч фонарика. Желтый круг выхватывал из темноты жуткие кадры растерзанных лиц, вспоротых глоток, распотрошенных носов. Разорванная человеческая плоть черными дырами кричала с крупных снимков. С одной из фотографий остекленевшие глаза жертвы смотрели прямо на подполковника. Трифонов невольно отшатнулся, под ногами застонала расшатанная доска, рядом нервно дернулся перепуганный лейтенант, выхватил пистолет и пугливо заозирался, направляя ствол то в один, то в другой темный угол.
Трифонов растянул узел галстука, потер ладонью под сердцем. Низкое помещение давило духотой и осязаемым страхом, хотелось выбежать на воздух. Хорошо, что подчиненный не видит его побледневшего лица. Нужно показать пример выдержки. Подполковник присел. Холодный глянец фотокарточек обжигал кончики пальцев. Зажмуренные глаза предательски косились в сторону, ворох снимков долго не мог уместиться в тесный ящик.
– Его берлога. Утром вызовем бригаду и продолжим обыск, – решил Трифонов и, словно пьяный матрос, покачиваясь, вышел во двор. В руках он сжимал железный ящик. Ему он казался очень тяжелым и наэлектризованным.
Путь по коридорам Дома офицеров давался тучному генералу-армии тяжело. Он спешил, всюду натыкался на углы, один раз даже шлепнулся, не заметив ступеньку. Гордеев, шедший сзади, не успевал вовремя находить выключатели и зажигать свет. В спешке они тыкались в разные двери, попадали в подсобные помещения, забрели в комнату с духовыми инструментами, где Васильев задел тромбон, и его дребезжащее гудение еще долго гуляло по коридорам. Каким-то образом они оказались в фойе Дома офицеров. Генерал армии увидел высокую дверь с надписью "Партер" и рванул ее на себя.
Зрительный зал встретил его еще не выветрившейся духотой и запахом догорающих свечей. Два грустных огонька дрожали по краям рояля, с трудом расталкивая пыльный воздух. Более ничего. Пустая сцена и трехногий белый инструмент в центре. Овальный выступ рояля, обращенный в сторону зала, был украшен грудой цветов. Генерал армии даже растерялся. Как же так? Выходит, он ошибся. Марина убежала на ночь глядя не для того, чтобы разучивать новую песенку. У дочери свидание! Это так естественно в ее годы.
Успокоившийся генерал армии хотел было покинуть зал, но тревожный взгляд Гордеева его остановил. Более высокий командир части, вытянув шею, что-то рассматривал на сцене. Васильев оглянулся. Пустой помост, рояль и цветы. Снизу из партера больше ничего не было видно.
Гордеев неуверенно указал пальцем.
– На рояле, на цветах…
Васильев неуклюже устремился к сцене. Посередине россыпи цветов виднелось нечто округлое, правильной формы. Сначала показалось, что лежит ваза. Она упала, и из нее высыпались цветы. Но ваза должна быть гладкой, а этот предмет не отсвечивал, наоборот, по мере приближения генерал замечал некоторую неряшливость в очертаниях. Уткнувшись животом в край сцены, он протер слезящиеся от напряжения глаза и ясно увидел на фоне пламени свечи рыжую челку.
Генерал разом вспотел, не отрывая глаз от рояля, сдвинулся вправо, тяжело поднялся по ступенькам на сцену и сразу понял, что не ошибся. На белоснежном рояле в потрясающем черном платье среди пурпурных гвоздик лежала его дочь. Васильев увидел ее бледные щеки, закрытые веки и чуть вздернутый нос. Казалось, что девушка спит. Взволнованный генерал сделал несколько стремительных шагов, стараясь ступать на цыпочках, и замер над роялем. Он разглядел на шее дочери голубую косынку в темных влажных пятнах. Под ней в обе стороны по глянцевой белой поверхности медленно расползалась алая лужа крови. Стебли цветов пропитывались густой влагой.
Генерал схватил девушку за плечи и бережно потянул на себя. Округлившиеся от ужаса глаза наблюдали, как растягивается косынка на шее, приподнимается легкое тело, а голова остается неподвижной. Сильные мужские руки дрогнули. Девичье тело дернулось в сторону. Замотанная косынка повернула отрезанную голову. Она перекатилась через цветы и опрокинула свечку. Рыжие волосы вспыхнули, издавая шипение и неприятный запах.
Боевой генерал издал душераздирающий вопль. Вместе с криком он выплеснул весь запас энергии и рухнул без сознания.
По бетонной дороге через лес к контрольно-пропускному пункту шагал развязный старшина в расстегнутом парадном мундире. Фуражки на нем не было, длинные волосы неряшливыми прядями топорщились на оттопыренных ушах. В руках он сжимал бумагу с большой таблицей. Там, где позволял лунный свет, он разворачивал ее, всматривался в цифры и сладостно мычал. В эти мгновения на его искривленной шее был виден узловатый шрам.
Так Композитор выражал свое счастье.
На повороте его догнал отголосок мужского отчаянья. Композитор равнодушно зафиксировал новый звук и ускорил шаги. Со снисходительной усмешкой он припомнил минуты собственной слабости при встрече с певицей. Он так был очарован ее уникальным голосом, что забыл о главной цели свидания. Он даже не контролировал свой голос, хотя для него звуковая маска являлась таким же естественным атрибутом, как для других повседневная одежда. Неужели в тот момент он был абсолютно "голым"?
Звон падающих на сцену скальпелей вернул ему холодный рассудок. Певица уснула в его жестких объятиях, не успев испугаться. Он не стал делать лишнюю работу и вскрывать ей носоглотку. Ему требовалось изучить лишь вход в гортань. Для этого лучше всего было отделить голову от шеи под самым подбородком. Когда работа была проделана, всё измерено и занесено в таблицу, он привел в порядок тело девушки и даже, как обещал, сыграл для нее веселую мелодию, сочиненную тут же.
На освещенной площадке перед КПП вдоль шлагбаума прохаживался солдат с автоматом. Он заметил странного военнослужащего, когда тот вышел на свет и радостно замычал, разглядывая бумажку.
Резкий окрик постового неприятно удивил Композитора. Кто смеет мешать его великому плану? Да еще таким никудышным голосом! Сегодня он завершил грандиозный многолетний труд и стал обладателем самого ценного в мире секрета, а тут – нелепое препятствие в лице тщедушного бездарного солдатика. Только сейчас, остановившись перед акустическим ничтожеством, он осознал всю степень величия своего открытия.
Оглушающий вопль восторга вырвался из груди Композитора. Крик был столь мощен и неистов, что постовой втянул голову, зажал уши и попятился к домику охраны. Там встрепенулся дремавший сержант. А Композитор всё буйство чувств выплескивал в могучем утробном реве. Достигнув максимума, его крик свалился в низкий диапазон и стал похож на рычание, а затем перешел в мощный, пронизывающий невидимой вибрацией, убийственный гул.
Перепуганный сержант заперся внутри поста, скорчившись на полу. Обезумевший солдатик, оставшийся снаружи, дернул ручку, увидел в руках скобу с вырванными шурупами и в отчаянье выпустил автоматную очередь в закрытую дверь. Композитор услышал стон раненого сержанта, сжалился и добил его инфразвуковым импульсом. Дорога была свободна. Композитор поднял камешек, стукнул по металлическому шлагбауму и с интересом послушал, как тот звенит. Насладившись протяжным звучанием, он покинул войсковую часть.
Выживший солдатик так и не смог внятно объяснить, почему он убил своего командира. На одном из допросов в военной прокуратуре в Москве он услышал гул поднимающегося лифта. Солдатик застонал, оттолкнул следователя и выбросился из окна пятого этажа.
Глава 39
Круглосуточная засада, устроенная в деревенской избе в Аникееве, результата не принесла. Прошла неделя после убийства Марины Васильевой, а Композитор в свой дом так и не явился. Трифонов понимал, что врасплох преступника не застанешь, его обостренный слух издалека обнаружит спрятавшихся сотрудников. Поэтому многочисленные оперативники дежурили в электричках, на станции Литвиновка и приглядывали за всеми дорогами в Аникеево.
Однако Композитор никак себя не проявлял.
Тщательные обыски, проведенные в доме преступника, принесли много улик. Украденный магнитофон, одежда с каплями крови, резиновые перчатки, идентичные найденным на месте преступления, многочисленные фотографии жертв – полностью изобличали преступника, но не давали зацепку, где его искать. Был обнаружен добротный фотоаппарат с непроявленной пленкой, но она оказалась пустой. Никаких бумаг, кроме блокнота со стихами и чистых нотных листов, в доме не нашли.
Сергей Трифонов в очередной раз листал блокнот с вырванными страницами. Отсюда Композитор брал тексты песен для Марины Васильевой. Поэт использовал блокнот не только для стихов, но и как записную книжку. На многих страницах то тут, то там виднелись наспех записанные номера и телефоны. Их тщательно проверили, но это оказались координаты случайных знакомых погибшего поэта.
Подполковник блуждал взглядом по буквам и цифрам, пока не заметил на чистой странице выдавленные следы от ручки. Предыдущий лист был вырван. Трифонов вернулся на несколько страниц назад. Поэт писал легко и небрежно, без нажима, окончания букв скорее повисали в воздухе, чем отпечатывались на бумаге. А здесь кто-то явно давил на ручку или карандаш, старательно выводя цифры. Трифонов расположил лист под наклоном к свету и переписал то, что увидел.
Семь цифр. Как в номере телефона!
Адрес и имя абонента можно было проверить по телефонной базе, но это заняло бы время. Вполне вероятно, что кто-то воспользовался блокнотом еще при жизни поэта, и у следствия опять пустой контакт. Зачем напрасное ожидание.
Подполковник придвинул телефон и набрал записанный номер. После долгих гудков на другом конце провода устало откликнулся мужской голос:
– Алло.
– Позовите Композитора, – наобум брякнул Трифонов.
Возникла пауза. Затем собеседник перешел на вкрадчивый тон и осторожно поинтересовался:
– А вы, собственно, кто?