- Она джазовая artiste.
- Понятно, - она затушила сигарету о край своей чашки и уставилась на пепел. - Я надеялась, что у тебя хватит ума уехать отсюда, Спатц. До моего возвращения. Слуги не любят этого, ты же понимаешь - немец в доме, а хозяин на фронте.
Он засмеялся, в возбуждении подошел к подоконнику и оперся на него.
- Тебя никогда не заботило мнение слуг.
- Нет, - их глаза встретились. - Хорошо, в таком случае, мне это не нравится. Немец в доме, когда хозяин на фронте.
- Скоро весь Париж будет заполнен немцами.
- И ты мне это говоришь? У тебя еще хватает наглости находиться в моем доме.
- Это не наглость, - поправил он ее. - Это шарм. В любом случае, мы всегда говорили друг другу правду…
Она позволила ему взять ее за подбородок и заглянуть в свои глаза, Спатцу, который всегда заботился только о себе.
- Это не значит, что мне нравится, когда повсюду - немцы, - сказал он резонно. - Я не просил их приходить. Так в чем же дело? Ты не обижена на мой… маленький спектакль?
- Я напугана, и все, - резко сказала она, стоя на расстоянии от него в центре гостиной. - Джек в Париже, ты знаешь?
"Джеком" мог быть любой из сотни разных людей, неважно какого социального уровня, или из какой страны, но для графини и Спатца это имя означало только одного человека, и это был Чарльз Генри Джордж Говард, двадцатый граф Саффолка, который как-то играл в поло со Спатцем в Довилле.
- Сумасшедший граф? Это имеет какое-то отношение к британскому правительству, полагаю.
- К Британскому директорату научных и промышленных исследований. Он, быть может, и дикий, абсолютно сумасшедший, - но он предупредил меня держаться от тебя подальше, Спатц. И сказал, что ты замарал руки.
- Нелл, он думает только о паре револьверов, которую он называет "Оскар" и "Женевьева", - его голос был необычно легким, - и пьет шампанское с утра до вечера…
- Джек сказал, что ты в опасности.
Беззаботное выражение на его лице испарилось.
- Слава Богу, нет.
- Тогда какого черта ты тут делаешь, когда нацисты наступают? Что ты собираешься делать, Спатц? Скоро бежать будет уже некуда. И ты не сможешь работать на них. Не сможешь.
- Тогда, возможно, я договорюсь с Джеком, - предположил он.
Она была предельно спокойна.
- Что ты имеешь в виду? Ты будешь помогать… британцам?
Он пожал плечами, словно крыльями.
- Если будет такая возможность. Если будет, что продать.
Она скривила рот.
- Бог мой, какие же у тебя иногда бывают грязные мысли. Для тебя нет ничего и никого святого?
- Ты, например, Нану, - это было ее детское прозвище, как напоминание о далеком прошлом.
- О, прекрати.
- Ты могла бы мне помочь.
- Я? - она повернулась к нему с недоверием. - Как я могу помочь? Джек помешан на науке!
- Ты знаешь людей, - он обнял ее за плечи и развернул к себе, - Ты могла бы достать мне кое-что для продажи.
- Так вот почему ты еще здесь, да? Чтобы использовать меня, - она сделала долгую паузу. - Хорошо. Говори, что я должна делать.
В конце концов она отправила Жан-Люка за машиной и уехала ночевать в отель.
Человек по имени Ганс фон Галбан видел, как она стояла на тротуаре перед открытой дверью машины, с отсутствующим выражением лица. Графиня его не знала, одежда была слишком велика для его худого тела, его карие глаза-буравчики постоянно блуждали. Она не узнала его и даже не посмотрела в его сторону. Он был сражен ее темными, блестящими волосами, обрамлявшими подбородок, и ее изящным профилем. Но затем со ступенек спустился немец и поцеловал ее в щеку, и тогда фон Галбан с некоторым отчаянием подумал: "Ах!". Спатц всегда умел очаровывать самых красивых женщин.
Эти двое мужчин встречались пятью годами ранее, когда они оба приехали в Париж, как беженцы едут в лучшие места, туда, где можно говорить по-немецки, не произнося: "Хайль, Гитлер". Спатц отлично говорил по-французски, а фон Галбан вечно чувствовал себя чужаком. У них было одно и то же имя, и одна и та же любовь к джазу. И пристрастие к прогулкам по Монмартру. Они встретились в клубе "Алиби", задолго до появления там Мемфис Джонс, во время перерыва между выступлениями, когда особенная радость говорить на родном языке разбудила в них простую и внезапную симпатию. Но если бы фон Галбан знал, что в действительности представляет из себя Ганс Гюнтер фон Динкладж, он бы вряд ли стал с ним дружить. Несколько анекдотов, пара историй. Этот мир спекуляций и инсинуаций, в котором Спатц чувствовал себя, как рыба в воде, был знаком и ему, но он никогда к нему не принадлежал.
Теперь фон Галбан стоял на тротуаре со шляпой в руке и болезненной бледностью на лице, удивляясь, зачем он пришел. Его французский всегда подводил его в моменты смущения.
- Ганс, - Спатц перешел через дорогу и протянул руку. Нацистское приветствие не для него.
- Я… надеюсь, я тебя не побеспокоил.
- Нет. Я хотел пойти выпить. Присоединишься?
- С удовольствием, - он беззвучно повернул голову в сторону незнакомой женщины, которая скользнула в машину, махнула на прощание рукой и выехала на улицу.
- Моя двоюродная сестра, - пояснил Спатц, - Графиня Луденн. Я жил у нее, пока она была в Бордо, но она неожиданно вернулась сегодня утром.
- А теперь снова уезжает?
- Она беспокоится о своем муже. Он на фронте.
- Ах, - выдавил фон Галбан. Он слышал о сестре Спатца. Но не знал о существовании мужа.
- Ты выглядишь болезненно, Ганс, - Спатц запрокинул свою светловолосую голову. - Жолио-Кюри слишком уж загружает тебя в этой лаборатории.
- Если бы только это!
Он растерянно посмотрел на широкий бульвар, удивляясь тому, что улица была совершенно безлюдной. Остальная часть города целый день была заполнена толпами людей, беженцев с севера с бледными лицами и усталой походкой, пробиравшихся вместе с детьми, собаками на поводках, одеждой и всем их нехитрым скарбом на тележках. Тележки! Для Ганса это было невероятно и удивительно, но он был парализован своей нерешительностью: остаться и поддерживать Жолио до последнего или бежать, как об этом просила его жена. Анник все равно бы уехала без него, прямо сейчас она должна была отвозить девочек к родителям за город, она сказала, что он сможет приехать к ним, когда найдет способ обеспечить им безопасность. Он не знал, как рассказать об этом Спатцу, Спатцу, который смотрел на него так, словно никто и ничто не могли потревожить его внутреннего покоя. Он был прекрасно одет и искал место, где бы выпить, как будто вся его жизнь была одним сплошным праздником.
Спокойствие квартала Пасси было нарушено внезапным шумом мощного мотора. Длинная и блестящая машина двигалась на юг по Рю де Лонгшамп.
- Бельгийцы, - заключил Спатц, - завтра они будут в Испании. У них всегда много денег, и они уезжают от проблем на своих быстрых машинах. У тебя есть машина, Ганс?
Фон Галбан покачал головой, страх сдавил ему горло.
Они шли, не произнося ни слова, по красивым и ухоженным улицам шестнадцатого округа, по Рю де Белль-Фейль, по проспекту Виктора Гюго. Площадь Трокадеро кишела автомобилями, фундамент дворца Шайо был завален мешками с песком. Спатц остановился, сунув руки в карманы брюк, и уставился на массивное здание. Оно было построено всего несколько лет назад и относилось к фашистскому стилю в архитектуре.
- В Испании о физике и говорить нечего, - сказал фон Галбан, заканчивая диалог, который был начат некоторое время назад.
- Скоро ее и здесь не останется, - Спатц отбросил окурок, - все к этому идет. Ты уезжаешь, потому что путь к славе лежит где-то еще, а ты тщеславен. Мы оба это понимаем, Ганс. Твоя жена не хочет, чтобы ты остался и работал на Гиммлера и его людей.
Генрих Гиммлер, как они оба знали, командовал СС - элитным и криминальным подразделением нацистской партии. Несколько месяцев тому назад Гиммлер и СС вынесли такой жестокий обвинительный приговор еврейским физикам, что даже Вернер Гейнзенберг - не еврей и самая большая надежда Германии по части атомной бомбы - думал, что его карьера кончена. В мире под командованием Гиммлера для Ганса фон Галбана будущего не было.
Казалось, что Спатц уже знает все самое важное, и Ганса это не удивляло. Уже несколько лет молва связывала праздного повесу Воробья с адмиралом Вильгельмом Канарисом, главой абвера - сети немецкой разведки. Спатц был шпионом. Как еще ему так легко удалось бы попасть в немецкое посольство в Париже? Как еще он мог приезжать и уезжать, словно наследник королевского трона, свободный от конвенций и ожиданий, и от нужды зарабатывать себе на жизнь? Перелетная птица. Именно поэтому они стояли на перекрестке, уставившись на громаду образца фашистской архитектуры, потому что Спатцу нужно было знать то, о чем знал Ганс.
- Ты хороший физик, Ганс, - сказал Спатц задумчиво. - Один из лучших, когда-либо рождавшихся в Европе. Конечно, ты австриец, но аншлюс сделал различие незначительным. Теперь мы все счастливые братья, живущие в Рейхе, да? На самом деле проблема в том, что твоя мать еврейка, и поэтому ни одно немецкое или австрийское учреждение не сможет нанять тебя, не нарушив закона. Verboten. Ценой жизни.
Он не стал дожидаться согласия фон Галбана.
- Так что твое решение стать полностью французским гражданином и жениться здесь, возможно, было правильным. Или было бы таковым, если бы французы не решили возобновить последнюю войну вместо Гитлера. Ты знаешь, что у армии Альянса нет танков? Что они противостоят самой большой танковой армии, которую когда-либо видел мир? Ты Знаешь, что самолеты люфтваффе превосходят французские в соотношении десять к одному?
- Черчилль пошлет британские самолеты.
- Черчилль бережет каждый самолет. Они нужны ему, чтобы предотвратить вторжение в Британию. Если Франция сдастся.
Фон Галбан облизал губы.
- За границей ходит слишком много слухов. Не знаешь, чему верить.
- Пока кто-то не прочитает телеграммы, - сказал Спатц безжалостно. - Немецкое посольство закрыто, как мы оба знаем, и поверь мне, в этом городе действует подпольная немецкая сеть. Я каждый день с ними общаюсь.
- Твоя верность родине может быть под подозрением, - сказал фон Галбан в ответ. - Бог знает, что ты имеешь в виду под словом… подпольная.
- Ложь. Правда, - Спатц нетерпеливо пожал плечами, словно крыльями. - Зависит от дня. Годами я жил, опустив голову и держа свою задницу подальше от Берлина, Ганс. Но теперь Берлин стоит у меня на пороге, и, думаешь, мне это нравится? Думаешь, я хочу видеть мальчиков в форме feldgrau, марширующих по Елисейским полям?
- Но, - он подыскивал слова, его голова всегда была занята числами, - ты только что сказал…
- Что я покупаю время. Да. Если они поймут, что я сотрудничаю с ними, они, возможно, оставят меня в покое на достаточно долгое время, чтобы я успел сделать свои дела. Моя двоюродная сестра знает людей из британской дипломатической миссии.
Быть немцем - плохая шутка, подумал фон Галбан. Вот Спатц: типичный ариец, с подтянутой фигурой и золотой головой. Но мать Спатца была британкой, его бывшая жена была еврейкой, и, как и у самого Ганса, у Спатца была благородная приставка фон в фамилии. Любой намек на аристократическое происхождение, и ты становился зерном для мельницы Гитлера. Против Ганса фон Динкладжа существовало три компрометирующих факта, и любой из них мог быть известен в Рейхе.
Фон Галбан двинулся дальше, бесцельно, словно его ноги могли спасти его.
- Gott in Himmel, что же мне делать, Спатц?
- Решить свое будущее. Потому что полжизни уже прошло, и я думаю, что люди задумаются об этом через пару дней. К тому времени ты должен быть уже где-нибудь в другом месте.
- Но у меня нет денег. Нет машины. Только жена и двое детей.
- Канарис тебя не защитит? - спросил он.
Босс Спатца ненавидел Гитлера, как и все в абвере.
Спатц посмотрел на фон Галбана.
- А министр Дотри тебя защитит?
Фон Галбан кротко вздохнул. Спатц знал даже об этом: что работа Ганса в лаборатории Жолио была под защитой Рауля Дотри и Министерства вооруженных сил. Непроизвольно лицо Жолио, худое и скуластое, возникло у него перед глазами: глаза Жолио, пронзительные, как у Бога. "Ни слова, - говорил великий человек, - ни слова о том, что мы делаем, не должно выйти за пределы этой комнаты".
- Может быть, - предположил Спатц, - мы могли бы защитить друг друга.
- Как?
- Объединив наши усилия, - он остановился на мгновение, сосредоточив взгляд на кончике своей сигареты. - У меня есть деньги. Допуск к транспорту. Я могу вывезти Анник и твоих девочек. А у тебя…
- …есть информация, - закончил Ганс. У него перехватило горло так, что он едва мог говорить. - Информация, за которую определенные люди готовы заплатить. Ты ведь это планировал, Спатц. Да?
Воробей сунул свою золоченую зажигалку в карман.
- С той самой ночи, когда твои люди украли мою воду в Норвегии, - ответил он.
Глава четырнадцатая
Джо Херст уставился на конверт, лежавший у него на столе, массивные углы конверта из манильской бумаги были слегка изогнуты от неаккуратного обращения и слишком долгого путешествия. Он не знал, как поступить с этим конвертом, посланным два дня назад человеком, который теперь уже мертв. Он попытался разгадать намерения Стилвелла: взял у Леони Блум конверт и поехал в главный офис банка Парижа и Нидерландов, где спросил Жака Альера. Но ему сказали, что месье больше не работает в этом банке.
Конец истории, больше никакой информации.
Потом он подумал о Салли Кинг, возможно, теперь это письмо принадлежало ей так же, как и этому таинственному Альеру, и он позвонил в больницу для иностранцев.
- Она уехала, - сказала медсестра, - Ей позвонил джентльмен. Он оплатил ее счет.
Один в своем кабинете в консульстве, борясь с приступами ревности, Херст приступил к решению проблемы недоставленного письма.
"Джентльмены не читают чужих писем", - думал он, глядя на небрежный почерк. Генри Стимсон, дипломат, который придумал это высказывание, не признавал шпионства ни в каком виде. Стимсон сжег бы письмо Стилвелла и больше бы о нем не вспоминал.
Херст достал украшенный гравировкой нож для писем и вставил серебряное лезвие под клапан конверта.
Тут раздался стук в дверь: мягкий, сдержанный, как поцелуй в ухо. "Стучит женщина, - подумал он с надеждой. - Салли?" Он быстро убрал конверт Стилвелла в ящик.
- Войдите.
В дверном проеме появилась голова.
- Мистер Херст, полагаю?
Он вежливо поднялся и кивнул.
- А вы?
- Эмери Моррис. Из юридической фирмы "Салливан и Кромвелл", - он был коренастый, ухоженный, но чересчур чопорный. - Боб Мерфи сказал, я могу войти…
- Пожалуйста, - Херст пододвинул стул, - Вы знаете Боба?
- Думаю, все знают Боба, - заключил Моррис. Он нагнулся и втащил в дверь большую картонную коробку. - Я как-то работал на него по одному пустяковому делу.
- Вы по поводу Филиппа Стилвелла, не так ли? Морг согласился выдать его тело. Ваша фирма должна решить, хотите ли вы заказать место на корабле для его останков, и если так, то вам понадобится помощь нашего консульства. Конечно, нужно нанять сотрудника похоронного бюро и купить гроб…
Моррис посмотрел на него из-за своей коробки; его ноздри над щетинистыми усами подергивались.
- Передайте это управляющему партнеру, мистеру Максу Шупу. Я не спешу возвращаться в офис "Салливан и Кромвелл".
- Да? - Херст посмотрел на него с любопытством.
- А что касается останков молодого Стилвелла, то мне наплевать на это, сэр.
- Понятно, - он не пригласил его снова сесть. - Чем могу быть полезен?
Моррис улыбнулся.
- Нет, нет, мистер Херст. Вопрос в том, что я могу сделать, чтобы помочь вам.
- Прошу прощения?
- В этой коробке, - юрист слегка подтолкнул ее ботинком, - лежат документы из кабинета Филиппа Стилвелла, которые скопились там за последние несколько месяцев. Я выкрал их прошлой ночью, взял на себя эту ответственность, потому что, если бы не я, то Шуп сделал бы это. И Шуп, мистер Херст никогда бы не отдал их вам. Он бы их сжег. Эти документы уничтожат Макса Шупа.
- Каким образом? - Херст опустился на свой стул.
- В них записано, со всеми подробностями, как Шуп систематически нарушал Акт об американской нейтралитете, содействуя и подстрекая французское правительство в нынешней войне.
Херст разразился смехом. Они все поддерживали и подстрекали французское правительство, но не афишировали этого.
- И вы принесли эти документы мне?
- Американскому посольству следует знать, - резко сказал Моррис, - что Стилвелл был орудием в руках Шупа. На дружеской ноге с французами. Такое сотрудничество в условиях войны вряд ли укладывается в рамки политики "Салливан и Кромвелл". Мистер Фостер Даллс закрыл парижский филиал в прошлом сентябре именно для того, чтобы избежать такого рода инцидентов. Шуп врал Даллсу. Использовал собственные симпатии и интересы для прямого давления на американский закон. Стилвелл был его орудием.
- Почему вы не пошли с этим к Фостеру Даллсу?
- О, я еще сделаю это, - уверил его Моррис. - Карьере Шупа в "С. и К." пришел конец. Но жизнь в Париже такая нестабильная, после того как немцы перешли Мез, все разбегаются отсюда на все четыре стороны. Думаю, что консульство - лучшее место для хранения доказательств. В случае если Шуп задумает бежать. Не дожидаясь, пока его осудят.
- За что? За нарушение Акта о нейтралитете?
- Нет, нет, мистер Херст, - быстро улыбнулся Моррис. - За убийство Филиппа Стилвелла.
В коробке оказалось восемь папок, по одной на каждый месяц войны, в них лежал довольно странный набор документов, какой только мог себе вообразить Херст: бумаги, исписанные Стивеллом от руки, имеющие смысл только для их автора, статьи, вырезанные, кажется, из научных журналов, короткие сообщения, подписанные М. Ш., похоже, были от Макса Шупа; письма, адресованные в Банк Парижа и Нидерландов.
Все сводилось к списку дат, который Херст нашел в последней папке и был написан Стилвеллом от руки.
Март, 1939 год