Генерал выслушал его внимательно, не перебивая и не отвлекаясь ничем. И хотя мысль Астахова, видимо, показалась генералу несколько наивной, он не позволил себе улыбнуться, напротив, отнесся к словам капитана с должным вниманием и серьезностью, что, впрочем, не помешало ему заметить:
- Все это так, товарищ капитан, но этим вы не открываете ничего нового. Ценность карты для противника совершенно очевидна, однако получить ее не очень просто, тогда как короткое устное или письменное сообщение о том, что мы тогда-то такими-то силами и в таком-то направлении собираемся наступать, противника вполне бы удовлетворило. Это ведь гораздо проще и естественнее.
- Да, конечно, это проще, - согласился Астахов, - но это общее положение, а я беру частный случай. Если бы дело шло о широкой разработке операции с привлечением к этому большого количества исполнителей, то, конечно, правильнее было бы сделать ваше допущение. Но сейчас речь идет об очень ограниченном круге лиц, честность которых вне подозрений. Иными словами, я хочу сказать, что люди в данном случае не могли явиться источником информации.
- Вы имеете в виду больших начальников?
- Да.
- Но ведь, кроме них, к подготовке последней операции могли иметь некоторое отношение и другие работники штабов, - возразил генерал. - Насколько мне известно, в штабе инженерных войск чертежница, например, не такой уж большой начальник. Если мне не изменяет память, она всего лишь старший сержант.
- Так точно, товарищ генерал, Кедрова - старший сержант, но на этот раз она не имела отношения к карте. Это мне известно совершенно достоверно. К тому же, товарищ генерал, она работает чертежницей в штабе инженерных войск вот уже около двух лет и зарекомендовала себя за это время с самой лучшей стороны.
Генерал промолчал, хотя он и не был согласен с Астаховым, а капитан продолжал:
- Я все-таки убежден, товарищ генерал, что противник использует наши оперативные карты, каким-то образом проникающие за пределы штаба.
- Что же вы предлагаете?
- Я предлагаю эксперимент. Нужно срочно произвести разработку очень серьезной, но фиктивной операции. Нужно также, чтобы о фиктивности ее знали только два человека: вы и командарм. Все остальные должны принимать ее всерьез. И еще одно непременное условие: к разработке этой операции должно быть привлечено строго ограниченное количество лиц. Лучше всего, если вы сами составите список и предложите его командарму.
- Да, пожалуй, - согласился генерал после некоторого раздумья.
В тот же день генерал Погодин предложил идею Астахова командарму, и командующий, вопреки опасениям Погодина, одобрил ее.
- Это любопытно, - сказал он. - У нас сейчас оперативная пауза, так что, пожалуй, можно попробовать.
Командарм перелистал настольный календарь, подумал и спросил:
- Когда лучше, по-твоему?
- Да хотя бы завтра, - ответил Погодин.
- Ну что ж, завтра так завтра.
И вот утром следующего дня командарм собрал у себя командующих и начальников родов войск армии и приказал им начать разработку плана крупной наступательной операции.
В ШТАБЕ ИНЖЕНЕРНЫХ ВОЙСК
Поздно ночью в просторной штабной землянке инженерных войск армии помощник начальника секретной части старший сержант Яценко укладывал в обитые железом ящики секретные дела и карты.
В штабе, кроме Яценко да чертежницы Кедровой, никого не было. Генерал Тихомиров и полковник Белов с утра засели в землянке полковника и никого туда не пускали. Старший помощник Белова, майор Рахманов, и два младших помощника ушли ужинать. Похоже было, что они еще не скоро лягут спать, ибо, по установившейся традиции, офицеры штаба раньше генерала и полковника спать не ложились.
Уставший, вечно недосыпающий старший сержант Яценко ворчал:
- Нет ничего тяжелее штабной работы! Сидишь, как проклятый, день и ночь - и никакой видимости!
- Что ты имеешь в виду под видимостью? - спросила Кедрова. - Уж очень ты замысловато выражаешься, Остап.
- Никакой продуктивной работы не видно, вот что я имею в виду. Одна неосязаемая писанина.
- Неужели все эти ящики с "писаниной" неосязаемые? - засмеялась Кедрова.
- Ты все шутишь, Наташа, а я чертовски спать хочу!
Старший сержант Яценко, веселый, добродушный человек, действительно смертельно хотел спать. Вздремнуть хоть бы только три-четыре часа, но так, чтобы никто не потревожил, не разбудил и не спросил ключей от ящиков и шкафов или очередного исходящего номера, казалось ему верхом блаженства.
- Знаешь, Наташа, - сказал он, - я вот дождусь майора Рахманова и буду проситься на отдых, все равно я уже не работник. У меня один глаз только смотрит, а другой давным-давно спит. И тебе советую проситься. Чует мое сердце, будет у нас завтра работенка. Неспроста генерал с полковником заседают- похоже, что к новой операции будем готовиться.
- Что ж проситься, - вздохнула Кедрова, - начальство само знает, когда отпустить.
- Но ведь ты тоже вторые сутки не спишь и вообще все время недосыпаешь. Тебе ведь вредно.
- Э, брось ты это, Остап!
Яценко тяжело вздохнул и, помолчав немного, продолжал:
- Чертежная работа очень уж беспокойная. Ты бы на работу полегче попросилась…
Кедрова нахмурилась и сказала строго:
- Оставь, Остап, не люблю я этих соболезнований!
Яценко улегся на сдвинутые железные сундуки, подложив под голову пухлую папку, и хотя имел обыкновение засыпать почти мгновенно, на этот раз долго ворочался - все не мог успокоиться.
- Мне, знаешь ли, Наташа, - продолжал он, - очень нравится, что ты такая серьезная, рассудительная и строгая.
- Что-то ты сегодня слишком разоткровенничался, Остап? - удивилась Кедрова. - Никак еще в любви начнешь объясняться?
- Я бы и объяснился, да ведь ты смеяться будешь.
- Конечно, буду, - улыбнулась Наташа, обнажив удивительно ровные, влажно блестевшие зубы. - А ты спи уж лучше!
Яценко повернулся на другой бок, но в это время у входа в землянку раздались голоса, и он торопливо поднялся со своего железного ложа:
- Наши, кажись. Ох, чует мое сердце, не спать мне и эту ночь!
В землянку вошли полковник Белов и майор Рахманов.
- А ты чего не спишь, куме? - шутливо обратился Белов к старшему сержанту.
Полковник был постоянно весел. Кажется, еще не было такой неприятности, от которой бы он приуныл. Расточая направо и налево свои иногда несколько грубоватые шутки, он всегда делал это добродушно, не желая никого обидеть.
Пока Яценко бормотал что-то о том, что рад бы поспать, да возможности нет, полковник, не слушая его, направился к Кедровой и, улыбаясь, протянул ей руку:
- Приветствую вас, красавица!
- Вы бы лучше доброй ночи мне пожелали! - засмеялась Кедрова.
- Именно доброй, а не спокойной. До спокойной еще далеко.
- Значит, будем работать?
- Да, работать. Но вы не пугайтесь: трудиться придется мне, вы же ступайте пока отдыхать. - Полковник снова протянул ей руку и сказал: - Доброй ночи!… Ну, а тебе, куме, - обратился он к Яценко, - придется пободрствовать… Ого, как вытянулась твоя физиономия! И здоров же ты спать, куме! Ну да что с тобой поделаешь… Достань-ка мне дело номер тридцать да устраивайся здесь на ящиках. Ты ведь, говорят, как факир, можешь спать хоть на гвоздях. Ложись, куме, отсыпайся на здоровье, а когда понадобишься, я тебя разбужу.
В землянку вошли остальные офицеры штаба.
- Ну-с, - повернулся к ним полковник, - вы тоже марш все спать! Подъем в шесть ноль-ноль. Доброй ночи и приятных сновидений!
РАЗВЕДСВОДКА
К исходу дня офицеры общевойсковой разведки штаба армии составляют разведсводку. Короткий, отпечатанный на одной или двух страницах документ впитывает в себя кропотливую и небезопасную работу многообразных разведывательных органов армии за целые сутки. Тут есть все: положение войск противника, действия его авиации и артиллерии, данные дневных наблюдений за передним краем и всеми просматриваемыми участками фронта неприятеля, результаты ночных поисков и опроса пленных, данные авиаразведки и наблюдения за работой вражеских войсковых раций.
Добывая эти сведения, десятки опытных разведчиков с различных пунктов, вооружившись стереотрубами, перископами и биноклями, зарывшись в землю или забравшись на деревья, в любую погоду просматривают каждую видимую пядь земли врага.
Пройдет ли группа солдат вдоль фронта, проследуют ли повозки с ящиками, донесется ли шум поезда со стороны вражеской станции, промелькнет ли где-нибудь между деревьями связной мотоциклист - все это тщательно занесут в свои журналы наблюдений разведчики-наблюдатели, указывая точную дату, время суток, квадрат или более точную координату топографической карты. Ничто не ускользнет от их внимания. Они все услышат и увидят. И даже тогда, когда пелена тумана закроет поля видимости, когда длительные дожди косым пунктиром заштрихуют просматриваемые участки, все равно разведчики будут вести наблюдения, занося в журнал плотность тумана, длительность дождя, его интенсивность и глубину видимости.
Когда же ночь черным своим маскхалатом скроет от глаз территорию врага, на смену зрению разведчиков придет их слух. Наблюдателей сменят тогда "слухачи". Они почти вплотную подберутся к переднему краю обороны врага и настороженно станут прислушиваться к малейшему шороху, едва слышным звукам, доносящимся издалека. По ровному глухому шуму опознают они движение пехоты, по дробному гулу, фырканью и цокоту копыт - конницу, по прерывистому лязганью металла - артиллерию и по беспрерывному металлическому грохоту гусениц и резкому шуму моторов - танки и самоходки.
Уйдут разведчики и в глубину вражеских позиций и там, за много километров от переднего края фронта, поведут скрытое наблюдение за огневыми точками, живой силой и оборонительными сооружениями врага.
А пока войсковая разведка будет прощупывать передний край и тактическую глубину обороны противника, авиация углубится в его тылы, а радиоразведка тщательно и непрерывно будет следить за работой его засеченных радиостанций, их перемещением, исчезновением или появлением новых раций.
К вечеру через пункты сбора донесений, через посыльных и нарочных стекутся в штаб армии письменные донесения, схемы, карты, аэрофотоснимки, шифровки. И тогда штабные офицеры-разведчики примутся наносить все это на карту, тщательно сопоставляя свежие сведения с уже имеющимися.
Постепенно такая карта густо покроется графическими символами фортификационных сооружений, артиллерийских позиций, огневых точек и минных полей. Впишутся номера новых вражеских частей, переместятся старые. Беспрерывно меняющаяся обстановка на карте еще энергичнее придет в движение. Она дополнится и уточнится с каждым телефонным звонком, с каждым вновь полученным донесением. Напряженным, лихорадочным пульсом войны забегают по карте цветные карандаши офицеров-разведчиков, нанося все новые и новые условные знаки.
Обычно разведсводка бывает готова к вечеру. Однако в этот день еще задолго до установленного срока начальник разведки штаба армии доложил командарму, что перед фронтом армии противник пришел в движение.
- Что же это - перегруппировка? - спросил его командарм.
- Части противника перемещаются почти без соблюдения обычных мер маскировки, - ответил начальник разведки. - Похоже, что гитлеровцы встревожены чем-то и спешат усилить свою оборону.
ФОТОПЛЕНКА КЕДРОВОЙ
В тот же день генерал Погодин срочно вызвал к себе Астахова. Аудиенция была предельно короткой, но капитан Астахов был не только удовлетворен ею - он был счастлив.
Генерал принял его, как обычно. Ни одним словом не высказал он своего одобрения, но по выражению его лица, по интонации голоса и по многим другим почти неуловимым признакам капитан понял, что генерал им доволен.
Командарм не только одобрил поданную им мысль, но и осуществил ее. И вот теперь официальные данные разведки со всей убедительностью объективных фактов подтверждали идею Астахова. Противник, оказывается, уже принимает контрмеры против вчера только разработанной штабом армии фиктивной наступательной операции.
Это была почти победа, но капитан воспринимал ее не как свое личное торжество, а как торжество логики, в которую он так верил и без которой не представлял себе разумной деятельности.
Выйдя от генерала и направляясь к себе, Астахов несколько поостыл и стал рассуждать спокойнее. И тут он понял, что повод к торжеству еще слишком незначителен. По сути дела, все осталось по-прежнему и до решения основного вопроса еще очень далеко. Но все-таки круг, в котором находилось порочное звено, сузился, и сузился не произвольно, не случайно, а вследствие специально проведенного разумного действия. Значит, если и дальше действовать в какой-то логической последовательности, то будет найдено и окончательное решение.
Рассуждая таким образом, капитан пробирался по узкому, скользкому от грязи дощатому настилу вдоль улицы поселка, в котором был расположен штаб армии. До домика контрразведчиков было уже недалеко, когда из соседнего переулка неожиданно вышел майор Гришин и направился навстречу капи, тану. Поравнявшись с ним, Астахов хотел было доложить своему начальнику о посещении генерала, но майор перебил его.
- Все знаю, - сказал он. - Я только что от разведчиков. Похоже, что замысел ваш удался. Поздравляю! А теперь у меня к вам дело. Знаете ли вы, что у Кедровой имеется фотоаппарат?
- Да, конечно. Она этого и не скрывает.
- Что у нее - наш "ФЭД" или какая-нибудь заграничная штука?
- Наш "ФЭД". Имел удовольствие у нее фотографироваться. Могу доложить - фотограф она отличный.
Майор попросил у Астахова зажигалку. Прикуривая, сказал, понизив голос:
- Поинтересуйтесь-ка ее пленкой. Она проявляет ее в фотолаборатории армейской газеты. Были вы сегодня в редакции?
- Нет, не был.
- Ну, так зайдите непременно.
Гришин кивнул капитану и завернул за угол. Астахов пересек грязную улицу и направился на окраину поселка. Однако он не прошел и трехсот метров, как увидел вдруг Кедрову. Она выходила из армейской столовой.
"В редакцию я еще успею, - решил капитан. - Нужно воспользоваться случаем и поговорить с Наташей".
- А, Наталья Михайловна! - весело воскликнул он. - Далеко путь держите?
- К себе, в штаб.
- Ну так нам с вами по пути. Не возражаете, если я пройдусь с вами немножко?
- Ну что вы, товарищ капитан! Пожалуйста!
Они пошли рядом. Капитан стал придумывать, как бы естественнее завести разговор на интересующую его тему. А Наташа, не глядя на Астахова, сказала:
- Знаете, товарищ капитан, когда меня называют по имени и отчеству, мне почему-то всегда кажется, что надо мной подшучивают.
- Почему же? - удивился Астахов.
- Не знаю. Лучше уж, по-моему, называть просто по имени или по фамилии. В армии так больше принято.
- Похоже, что вы сегодня не в духе, - заметил капитан, пристально вглядываясь в утомленное лицо Наташи.
- Нет, я просто устала. Эти дни много приходилось работать…, А вы, кажется, в отличном настроении?
- Я всегда бываю в хорошем настроении, когда ясно понимаю, что происходит вокруг.
- Даже если плохое?
- Да, даже если плохое. Только я непременно должен разобраться во всем.
- Это удивительно! - с любопытством посмотрев на Астахова, Наташа улыбнулась и добавила: - Извините, но у вас очень самодовольный вид.
- Вы вообще, кажется, не очень-то лестного мнения о моей внешности, - усмехнулся Астахов, чувствуя, что ему приятно идти рядом с Наташей. - Во всяком случае, до сих пор я получался довольно мрачным на ваших фотографиях. Знаю, знаю, не ваша в том вина. Видимо, не фотогеничен. Любопытно, однако, каким вышел я на последнем снимке? Помните, вы щелкнули меня своим "ФЭДом" дней пять назад?
- Помнить-то помню, - ответила Наташа, - но пленку до сих пор не удалось проявить. Абсолютно нет свободного времени.
- А может быть, вы доверите мне эту операцию?
- Какую операцию? - не поняла Наташа.
- Да проявление пленки. Я поручу это нашим лаборантам, и они сделают все не хуже вас. Наташа молчала.
- Пленка ведь с вами, наверно? - спросил Астахов.
- Да, пленка со мной, но стоит ли утруждать вас?… Я и сама скоро освобожусь.
Ей, видимо, не хотелось давать пленку Астахову, но капитан сумел настоять на своем, и она уступила.
- Завтра же я верну вам все это в проявленном и отпечатанном виде, - весело заявил Астахов. - Можете быть спокойны.
- А я и не беспокоюсь, - ответила Наташа.
Они были теперь возле дома Астахова, и он остановился в нерешительности - провожать девушку до штаба инженерных войск или попрощаться?
- Ну, до свиданья, Наташа, - не без сожаления проговорил он наконец, решив не провожать ее дальше, так как она все равно стала бы возражать, наверно.
- До свиданья, - ответила Наташа и неторопливо пошла через огород мимо окон домика Астахова.
Капитан смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом соседнего сарая. Он вспомнил недавний разговор с Гришиным, и ему стало смешно, что он назвал тогда интерес свой к Наташе профессиональным интересом. Просто она ему нравилась. Было в ней что-то привлекательное, хотя он и не мог пока определить, что именно. Не внешность только. Ведь вот машинистка Валя гораздо красивее ее, однако к ней он совершенно равнодушен. Нет, в Наташе было что-то другое…
Астахов оставался у себя недолго. Он просмотрел несколько бумаг, принесенных из оперативного отдела его помощником лейтенантом Ершовым, и собрался уже уходить, когда кто-то робко постучал в его окно. Капитан вышел из-за стола и выглянул на улицу. Там, под окном, стояла Наташа.
- Заходите же, заходите, пожалуйста! - крикнул он и, поспешив к дверям, широко распахнул их. - Прошу вас, Наташа!
Наташа вошла, смущенно улыбаясь.
- Извините, что беспокою вас, - сказала она. - Я отдала вам пленку, а потом вспомнила, что у меня там есть снимки, которые нужно срочно отпечатать. Я, пожалуй, сейчас же пойду в лабораторию и проявлю их сама.
Наташа заметно волновалась, и это не ускользнуло от внимания Астахова.
"Почему же она волнуется так?" - подумал он и тут же принял неожиданное решение.
- Вот беда! - воскликнул он. - Вам определенно не повезло, Наташа. Я только что отослал пленку в нашу лабораторию для проявления. А что у вас за срочность такая?
- Да ничего особенного. - Наташа, казалось, взяла себя в руки и говорила теперь спокойно. - Раз уж вы ее отослали, ничего не поделаешь. Простите, что оторвала вас от работы…
Когда Наташа ушла, капитан вызвал лейтенанта Ершова, приказав ему отнести пленку в лабораторию и срочно проявить ее.
Отправив пленку, Астахов направился было к выходу, но в это время раздался телефонный звонок. Капитан подошел к телефону и снял трубку.
- Зайдите ко мне, - прозвучал строгий голос.
Это был голос генерала Погодина.