Я остановился в гостинице, и поскольку ухода там обеспечить было нельзя, пришлось лечь в госпиталь. Беда в том, что как раз в это время на севере произошла очередная заварушка. Из полевых госпиталей шли целые эшелоны с ранеными, и их надо было где-то размещать. Коек было мало, там, куда поместили меня, народу было полно, и к тому же отчаянно не хватало медицинского персонала. Я послал сигнал SOS одному знакомому итальянцу-штабному, и уже на следующий день оказался в огромной частной вилле близ Рима. Она принадлежала семье Старетти, взявшейся опекать выздоравливающих офицеров. Полагаю, - посмотрел на меня майор, - вы задаетесь вопросом: какое все это имеет отношение к тому, что случилось здесь на пляже вчера днем?
По правде говоря, я задавался не только этим вопросом. Коли уж на то пошло, я спрашивал себя: какое отношение эта пляжная история имеет ко мне? Но вдаваться в тонкости я не стал и просто кивнул.
- К этому я как раз и подхожу. - Майор стал растирать пальцы, словно они онемели от холода. - Старетти - любопытная семья. По крайней мере мне так показалось. Мать умерла, остались только старик и его дети - две дочери, Мария и Серафина, и сын, Батиста. Марии было около двадцати пяти, сестра - двумя годами моложе. Батисте было тридцать два. Сам Старетти - высохший, с морщинистым лицом и копной седых волос старикан. Тогда этому крупному, богатому, как Крез, римскому банкиру было семьдесят. Понятно, когда живешь в чужом доме неделями, в конце концов начинаешь разбираться в царящих в нем отношениях. Я частенько сиживал в саду с загипсованной ногой и перевязанными ребрами, а обитатели дома подсаживались и начинали разговаривать. То есть все, кроме старого Старетти, он-то почти все время проводил у себя в кабинете или наносил визиты министрам. В ту пору он был в Риме большой шишкой. Но Мария то и дело устраивалась рядом, да и Серафина тоже, хотя заговаривала она только об итальянце, благодаря которому я попал сюда. Они собирались пожениться. А потом начал появляться и Батиста.
Батиста ненавидел старика, а старик не особо обращал на него внимание. Мне кажется, дело не в последнюю очередь заключалось в том, что у Батисты было что-то неладно с сердцем, отчего его не взяли на армейскую службу. Старик же ждал не мог дождаться, пока австрияков в пыль сотрут. В общем, Батиста жаловался мне, что, мол, старик заставляет его слишком много работать, а денег не дает, в черном теле держит, и все повторял, что будет, когда отец умрет и деньги перейдут к нему, Батисте. Порой это начинало надоедать. Батиста представлял собой довольно жалкое зрелище, уже тогда он был тучен и вял; но мне ничего не оставалось, кроме как взирать на окружающий пейзаж, а он был еще более уныл: плоская, как доска, равнина с растущими тут и там рощицами кипарисов - тоска. Но одна особенность в Батисте меня задевала. Он унаследовал от отца деловой инстинкт и был наделен каким-то изощренным хитроумием, которое позволяло ему намного быстрее других просчитывать ходы. Позже мне предстояло еще больше в этом убедиться.
Учитывая все это, несколько недель пролетели довольно быстро. С Марией мы ладили совсем недурно. Наши отношения нельзя было назвать в строгом смысле отношениями пациента и сиделки, хотя бы потому что за мной ухаживала профессиональная сиделка. Но Мария не любила всех этих зеленых итальянских офицериков, гоголем разгуливающих по улицам и слишком много внимания уделяющих своей внешности. В этом отношении она отличалась от своей сестры. В общем, в конце концов вышло так, что мы с Марией решили, что, как только война кончится, я вернусь в Рим и мы поженимся. Но никому мы об этом не сказали, хотя, по-моему, проницательная Серафина кое о чем догадывалась. Понимаете ли, Мария была католичкой, это осложняло дело, и нам не хотелось заводить речь на эту тему, пока мы сами не будем готовы. Весной меня отозвали во Францию.
До августа все шло нормально, а потом я попал в газовую атаку. Я долго провалялся в госпитале, в конце девятнадцатого меня выписали, отхватив предварительно половину легкого, и велели жить в теплом сухом климате. Меня это вполне устраивало, и я наладил лыжи в Рим. Все были рады меня видеть, а Мария особенно. Через несколько недель мы объявили о помолвке.
Поначалу казалось, что все оборачивается наилучшим образом. Старик Старетти был счастлив. По-моему, ему было немного жаль, что я лишился не руки или ноги, а половины легкого, но тем не менее сулил он нам горы златые. Дело шло к свадьбе, а климат творил чудеса с моей грудью; но потом случилась беда.
К тому времени Батиста уже занял довольно видное положение в отцовском бизнесе. Однажды он пришел ко мне и спросил, не хочу ли я подзаработать немного денег. Естественно, меня интересовали подробности. Выяснилось, что немало людей без особого труда наживали небольшие состояния, задешево скупая у итальянского правительства излишки оружия и переправляя в Сирию, где арабы приобретали его по цене, в шесть раз превышающей закупочную. Единственное, что требуется, - капитал для приобретения оружия. Так это сформулировал Батиста.
Нетрудно представить себе, что я ухватился за эту возможность. Батиста заныл, что у него есть только тысяча фунтов, а нужно как минимум пять, иначе и затевать ничего не стоило. Я согласился добавить четыре. Это почти все, что у меня было, не считая пенсии и небольшой доли в недвижимости кузена; так что я был совсем не против превратить четыре тысячи в двадцать четыре.
В бизнесе я не разбирался вообще. Дебит от кредита не мог отличить. Дайте мне людей и оружие, поставьте задачу, и я с ней справлюсь. Но в бухгалтерии, во всех этих сделках я не понимаю ровным счетом ничего. Всем этим я предоставил заниматься Батисте. Он сказал: нужны наличные, и я дал ему наличные. Он сказал, что всеми деталями займется сам. Так тому и быть. Я даже подписал кучу бумаг, которые он дал мне на подпись. Наверное, я сделал глупость, но в любом случае я не настолько хорошо владел итальянским, чтобы проверять его, даже если б и захотелось.
До времени все шло своим чередом, но однажды старик Старетти попросил меня зайти к нему. Ему стало известно, сказал он, что я заключил сделку с двумя людьми - чьи имена мне ничего не говорили, - связанную с отправкой в Сирию партии оружия, и выдал им письменную гарантию оплаты двадцати пяти процентов от продаж. Я ответил, что о двадцати пяти процентах слышу впервые, а пять тысяч фунтов действительно вложил вместе с Батистой на приобретение и транспортировку оружия. О подробностях сделки мне ничего не было известно. Об этом стоило спросить Батисту.
Он сильно рассердился. Имелась письменная гарантия. Подписывал я ее или нет? Что-то, говорю, подписывал, но что именно, понятия не имею. "Не валяйте дурака!" - прикрикнул он и потребовал объяснений. Короче говоря, выяснилось, что подписанная мною бумага гарантировала двадцать пять процентов прибыли двум синьорам из министерства обороны Италии, давших разрешение на продажу оружия. Иными словами - крупная взятка. К старику Старетти явился, кипя от ярости, сам министр обороны: он желает знать, что это, черт возьми, за игры, в которые оказался втянут его будущий зять. Не очень приятное положение для одного из ведущих банкиров страны.
Естественно, я все отрицал; тогда он послал за Батистой. И уже в тот самый момент, когда он вошел в кабинет, я понял, что меня кинули. На его лице играла самодовольная ухмылка, и мне очень захотелось врезать ему так, чтобы не поднялся. Он клялся, что ничего не знает. Сказал, что был потрясен.
Майор стиснул кулаки так, что косточки на пальцах побелели.
- Вот, собственно, почти и все, - вновь заговорил он. - Судя по всему, какое-то время назад старик Старетти изменил завещание в пользу Марии - по нему она наследовала половину его состояния. Батиста решил поломать это дело, и вполне преуспел. А помимо того, облегчил мой карман на четыре тысячи. Между мной и стариком произошла жуткая сцена. Он обвинил меня в желании очернить имя его сына и жениться на дочери ради денег. Никакой свадьбы не будет, заявил он, и если я в течение двадцати четырех часов не покину Италию, он позаботится о том, чтобы меня арестовали, и разразится большой скандал. Италию, - медленно продолжал майор, - я оставил, но еще раз свалял большого дурака, потому что позволил Марии вопреки воле отца уехать со мной. Мы обвенчались в Бале.
Он замолчал. Я не сказал ни слова. Да и что тут скажешь? Но оказывается, он еще не закончил. Он откашлялся.
- Женщины - странные существа, - сказал майор и замолчал. Великое открытие. - Наверное, моя благоверная, покидая со мной родной дом, даже не подозревала, что у меня практически нет денег. К дешевым гостиницам она не привыкла. Мы попробовали немного пожить в Англии, но это оказалось вредным для моих легких. Тогда мы отправились в Испанию, а потом и оттуда пришлось убраться. Некоторое время мы пробыли в Жуан-ле-Пен, но это оказалось слишком дорого, и мы перебрались сюда. Ей все здесь ненавистно. Не следовало ей бросать своих. Мы для нее - чужаки. Она ненавидит даже английский язык. А иногда кажется - и меня тоже. По-моему, она так и не простила, что я позволил Батисте обвести себя вокруг пальца. Говорит, что на меня, верно, какое-то умопомешательство нашло. Бывает, и в разговоре с посторонними повторяет то же самое. - В его голосе прозвучала бесконечная усталость. - Видели бы вы ее вчера, когда она узнала в этом типе Батисту. Ей ведь известно, что он со мной проделал, и все равно была вне себя от радости, увидев его. Это стало для меня сильным ударом. А тут еще он начал выступать. Он унаследовал отцовское состояние, а надо мной посмеялся. Ту старую историю перевел на шутку. Хороша шутка! Будь у меня в руках оружие, пристрелил бы его, честное слово. А так просто ударил, да и то не в самодовольно ухмыляющуюся рожу, а в толстое брюхо. Свинья! - Голос у майора сорвался, и он закашлялся, но тут же взял себя в руки и с вызовом посмотрел на меня. - Должно быть, вы считаете меня полным болваном, а?
Я невнятно запротестовал.
- Да нет, не так уж вы и заблуждаетесь - горько рассмеялся он. - А сейчас, когда я кое о чем вас попрошу, должно быть, вообще полоумным сочтете.
- Да? - Наконец-то мы дошли до дела. У меня вдруг болезненно застучало в висках.
Он снова замкнулся. Вид у него при этом сделался смущенный, слова давались с трудом.
- Наверное, не стоило бы все это вам рассказывать, Водоши, но мне нужно, чтобы вы поняли ситуацию. Черт, как же тяжело просить о чем-то. Моя благоверная и я, мы не можем здесь оставаться после случившегося. На каждом углу сплетничают. Всем неловко. Да и климат здесь не лучший для моих легких. Каждый понедельник из Марселя в Алжир ходит корабль. Ну вот я и подумал, может, успеем на ближайший рейс. Но беда в том… - Он запнулся. - Очень неприятно беспокоить вас такими сугубо личными делами, но, видите ли, я оказался немного на мели. Путешествие в Алжир в планы не входило. Да и Кохе счет приличный выставил. Такие вещи случаются. Наверное, вам все это кажется историей о жалком неудачнике. Я и сам попрошаек терпеть не могу. Но если бы вы мне могли одолжить до конца месяца пару тысяч франков, это бы меня сильно выручило. Очень неприятно обращаться с такой просьбой, но так уж сложилось.
Не имея ни малейшего представления, что сказать, я тем не менее открыл было рот, но он опередил меня:
- Разумеется, у меня в мыслях нет, что вы дадите мне деньги просто так, без всяких гарантий. Естественно, я выпишу на ваше имя чек, помеченный более поздним числом, вы можете его обналичить в банке Кокса, только в фунтах, если не возражаете. Они понадежнее франков, ха-ха! - Он вымученно рассмеялся. На висках у него выступили небольшие капли пота. - Я и в жизни бы не помыслил обеспокоить вас такой просьбой, но поскольку приходится уезжать так спешно, положение просто безвыходное. Знаю, вы поймете меня. Вы здесь единственный, кого я могу попросить о чем-то и… мне нет нужды уверять, насколько я был бы вам признателен.
Я беспомощно посмотрел на него. В тот момент я бы все отдал за то, чтобы иметь в кармане пять тысяч франков, весело улыбнуться, достать бумажник, успокоить его: "О да, майор, разумеется. Чего же вы раньше молчали? Никаких проблем. Пусть лучше будет не две, а пять. В конце концов, это просто обмен одного чека на другой, а чек Кокса ничем не хуже чека Английского банка. Счастлив быть полезным. Рад, что вы обратились именно ко мне". Но не было у меня этих пяти тысяч франков. Был только обратный билет до Парижа, деньги на то, чтобы рассчитаться с Кохе и еще на недельное прожитье. Так что оставалось лишь молча смотреть на собеседника и слушать часы, тикающие на каминной полке. Он поднял на меня глаза.
- Мне очень жаль, - пролепетал я и повторил: - Мне очень жаль.
Он встал.
- Ну что ж, - сказал он с ужасающим равнодушием в голосе, - так тому и быть. Не страшно. Просто подумал, может, для вас это не проблема, вот и все. Извините, что отнял у вас столько времени. Просто неприлично с моей стороны. А о деньгах забудьте. Я всего лишь поинтересовался. Приятно было поболтать с вами. Не так уж часто выпадает случай поговорить по-английски. - Он одернул пиджак. - Ладно, надо идти собираться. Думаю, мы отправимся завтра с самого утра. А надо еще телеграмму послать. Еще увидимся до отъезда.
Слишком поздно я обрел дар речи:
- Не могу словами выразить, майор, как мне жаль, что не могу быть вам полезным. Поверьте, дело не в том, что я не хочу дать вам наличные в обмен на чек. Просто у меня нет двух тысяч франков. Осталось только на то, чтобы оплатить счет в "Резерве". Будь у меня хоть какие-то деньги, с удовольствием одолжил бы вам. Ужасно жаль… Я… - Раз начав, я не мог остановиться, мне хотелось извиняться и извиняться, до бесконечности, может, так он вернет себе самоуважение. Но ничего не вышло: не дав мне договорить, он повернулся и вышел из комнаты.
Когда десять минут спустя я позвонил в комиссариат и попросил связать меня с комиссаром, в трубке раздался раздраженный голос Бегина:
- Да, Водоши, добрый день.
- У меня есть о чем сообщить.
- Слушаю.
- По-видимому, майор и миссис Клэндон-Хартли завтра уезжают. Он хотел одолжить у меня деньги на билеты до Алжира.
- Ну и?.. Одолжили?
- Мои наниматели еще не заплатили мне за тулонские фотографии, - неосторожно огрызнулся я.
К моему удивлению, эта наглая реплика была встречена на том конце провода кудахтающим смешком.
- Что-нибудь еще?
Под настроение я поспешил еще раз съязвить:
- Не знаю уж, покажется ли вам это существенным, но вчера вечером меня в саду избили и обыскали. - Еще не закончив фразы, я почувствовал, как глупо она звучит. На сей раз смешка не последовало, мне велели повторить сказанное. Я повиновался.
Повисла многозначительная пауза. Затем:
- Почему же вы сразу не сказали, вместо того чтобы тратить мое время? Вы узнали нападавшего? Выкладывайте.
Что я и сделал. Далее прозвучал вопрос, которого я так боялся:
- А номер ваш обыскивали?
- По-моему, да.
- Что значит "по-моему"?
- Из чемодана исчезли две пленки.
- Когда?
- Вчера.
- Что-нибудь еще взяли? - Вопрос был задан с нажимом.
- Нет. - Фотоаппарат-то исчез не из номера, а со стула в холле.
Вновь наступило молчание. Ну вот, теперь он спросит, на месте ли аппарат. Но вопроса не последовало. Я уж думал, что связь прервалась, сказал "алло!", и в ответ мне было предложено подождать минуту.
В висках стучало. Прошла не минута, а две. В трубке смутно слышались голоса, один квакающий, Бегина, другой, рокочущий, комиссара, но слов было не разобрать. В конце концов Бегин снова взял трубку.
- Водоши!
- Да?
- Слушайте меня внимательно. Немедленно возвращайтесь в "Резерв", разыщите Кохе и сообщите, что кто-то вскрыл ваш чемодан, исчезло несколько вещей - серебряный портсигар, шкатулка с бриллиантовой булавкой, золотая цепочка от часов и две пленки. Поднимите шум. Расскажите другим постояльцам. Жалуйтесь. Я хочу, чтобы в "Резерве" узнали об этом все и каждый. Но в полицию не обращайтесь.
- Но…
- Не спорьте со мной. Делайте, что вам говорят. Ваш чемодан вскрывали? Тогда вскройте его сами, еще до разговора с Кохе. И вот что еще, запомните хорошенько. О пленках заговорите в последнюю очередь, как будто только что вспомнили. Главная ваша печаль - ценности. Ясно?
- Да, но ведь у меня нет ни портсигара, ни шкатулки с булавкой, ни цепочки от часов.
- Разумеется, нет. Их украли. Зарубите это себе на носу.
- Но ведь это невозможно, абсурд какой-то. Не можете вы заставить меня… - Но Бегин уже повесил трубку.
Я возвращался в пансионат с камнем на сердце. Если во всей этой истории кто и ведет себя глупее моего, так это Бегин. Но ему нечего терять, кроме шпиона.
11
Две фотопленки
С горькой основательностью я приступил к имитации взлома. Уж если Бегину нужно было ограбление, мрачно решил я, пусть все выглядит как можно более убедительно.
Я вытащил чемодан и запер его на ключ. Затем огляделся, подыскивая, чем бы взломать замок. Сначала попробовал маникюрными ножницами. Замки были довольно хилые, но поддеть их ножницами оказалось довольно трудно. Я без толку провозился пять минут и только сломал одно из лезвий. Еще несколько минут я потратил на бессмысленные поиски какого-нибудь инструмента покрепче. В полном отчаянии я взял ключ от двери в спальню и попытался использовать кольцо как отмычку. Замок в конце концов поддался, но зато я погнул ключ и потратил изрядно времени, чтобы выпрямить его. Затем откинул крышку, перерыл содержимое чемодана и, приняв вид оскорбленной невинности, отправился вниз на поиски Кохе.