- Мадемуазель очаровательна, на каком бы языке она ни говорила, - возразил герр Фогель. В то же время, - сдержанно добавил он, - полагаю, мне стоило бы поучить мадемуазель немецкому. - Он подтолкнул в бок жену, и оба залились громким смехом.
Я перевел.
- Можете сказать ему, - кивнула мне девушка, - что он, по-моему, душка, и если он всегда будет носить этот галстук, то я готова брать уроки.
- Мадемуазель Скелтон с благодарностью принимает ваше предложение.
Фогель с восторгом хлопнул себя по колену. Последовал новый взрыв смеха. В этот момент вернулся Скелтон.
- Ты угощаешь, - объявила девушка.
Он обвел глазами присутствующих.
- Собиралася ватага, виски, джин, вино и брага, - пропел он. - Что еще нужно для нашей швейцарской дамы? Напитки заказаны, сестренка?
- Да нет, братец. Для парочки - пиво обоим, пройдохе-французу, что справа от меня, - "Перно", мне "Дюбонне сек", а мистеру Водоши… да, мистер Водоши, а вы-то что пить будете?
Ответить я не успел. В холл вошел официант и направился прямо ко мне.
- Извините, месье, вас к телефону. Звонят из Парижа.
- К телефону? Меня? Вы уверены, что не ошиблись?
- Никак нет, месье, просят вас.
Я извинился перед присутствующими, прошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
- Да, слушаю.
- Здравствуйте, Водоши.
- Кто это?
- Комиссар полиции.
- Но официант сказал, что звонят из Парижа.
- Именно это телефонисту и велено было передать. Вы сейчас один?
- Да.
- Вы не в курсе, сегодня из "Резерва" никто не уезжает?
- Английская пара отправляется завтра утром.
- И это все?
- Нет. Я тоже завтра уезжаю.
- Это еще как прикажете понимать? Вы уедете не раньше, чем вас отпустят. Указания месье Бегина вам известны.
- Да, но мне было сказано покинуть пансионат.
- Кем сказано?
- Кохе. - Я почувствовал, как во мне волной поднимаются все накопившиеся за день обиды и переживания. Кратко и в высшей степени едко я пересказал все, к чему привели эти самые указания Бегина.
Комиссар выслушал меня не перебивая. Далее последовало:
- А вы уверены, что уезжают только англичане?
- Может, и нет, но мне это неизвестно.
Очередная пауза - и наконец:
- Что ж, очень хорошо. На данный момент это все.
- А мне-то что делать?
- Дальнейшие инструкции вы получите в свое время.
Комиссар повесил трубку.
Я тупо посмотрел на телефонный аппарат. Дальнейшие инструкции в свое время. Что ж, делать нечего. Я проиграл. Положив трубку на рычаг, я медленно встал со стула. Вечером надо будет собраться. А пока можно и выпить. От выпивки станет легче. Я как раз нуждался в том, чтобы мне стало легче.
И вдруг, уже направляясь к двери, я снова заметил расписание пароходных рейсов, которое за один только сегодняшний день проглядел дважды. В третьем чтении смысла явно не было, и все-таки я механически бросил взгляд на расписание.
В тот же момент у меня замерло сердце. Одна строчка бросилась в глаза.
Я размеренно прочитал ее вслух:
- "Граф Савойский" (водоизмещение 48 502 тонны). Отправление: Генуя, 11 авг.; остановки: Вильфранш (11 авг.), Неаполь (12 авг.), Гибралтар (13 авг.), прибытие в Нью-Йорк 19 авг.
А Скелтоны уверяли, что на следующей неделе встречают родителей, прибывающих "Графом Савойским" в Марсель.
Что же получается? Во-первых, "Граф Савойский" не заходит в Марсель, а во-вторых, на следующей неделе он будет более чем в трех тысячах миль от французского берега. Выходит, они лгали.
16
Беглецы
Я вернулся в холл, чувствуя, что сделанное мною открытие требует решительных действий, но не представляя, каких именно.
Скелтоны! Невероятно. Невозможно! И тем не менее имеется явное свидетельство тому, что они что-то скрывают. Я вспомнил тот момент, когда все мы оказались на террасе и Дюкло направил фотоаппарат на эту парочку. Они тогда отшутились, будто не хотят фотографироваться вместе. С чего бы это, ведь речь идет об обыкновенном невинном снимке брата и сестры. И еще: зачем им понадобилось приводить название итальянского лайнера? Быть может, заметая следы, они подсознательно остановились на корабле, принадлежащем стране, которая вызывает у них повышенный интерес? В самом имени "Скелтон" ничего итальянского, разумеется, не было, так ведь, если уж на то пошло, не было ничего итальянского и в имени "Клэндон-Хартли". Правда фотоаппарат у них другой - не нужный мне "Цейсс Контакс", а "Кодак Ретина". И тем не менее я не мог игнорировать любой след, пусть даже самый слабый. Вопрос заключался в том, как лучше поступить: напрямую представить им добытое мною свидетельство или обыскать их номер на предмет обнаружения своего фотоаппарата? Но что-то делать было нужно. Да, нужно. Но что? Я никак не мог решиться.
Когда я вернулся, как раз подали напитки и трибуну держал месье Дюкло. "Мне пива!" - бросил я вслед удаляющемуся официанту. Недовольный тем, что его прервали, месье Дюкло нахмурился.
- Если, - торжественно вещал он, - если французская промышленность - а я говорю как бизнесмен, - если французская промышленность окажется в руках санкюлотов, засевших в нынешних министерствах, финансовая система Франции, построенная императором, рухнет и под ее обломками погибнет вся Европа. Рухнет, - повторил он с нажимом.
Фрау Фогель озабоченно закудахтала.
- Если, - угрожающе продолжал оратор, - промышленность не будет освобождена от кандалов, которыми сковало ее правительство, и от подрывных действий подкупленных Москвой агитаторов-леваков, промышленники сами поднимутся на борьбу за свою свободу плечом к плечу с теми представителями церкви и государства, которые считают, что первейший долг правительства - защищать закон и порядок. Всех, кто встанет нам поперек дороги, мы перестреляем, как кроликов. Мы, бизнесмены, - становой хребет государства, его мощь, его щит против иностранных захватчиков, жадно глядящих в сторону наших границ. Франция должна быть сильна изнутри и снаружи, - тяжело дыша, закончил Дюкло свою речь.
Скелтоны зааплодировали.
- Я понял не более дюжины слов, - прошептал мне на ухо Уоррен, - но зрелище впечатляющее.
- Хорошо сказано, - поддержал француза Фогель. - Как швейцарец, я согласен с тем, что сильная Франция - это гарантия мира в Европе. Но мне кажется, месье преувеличивает угрозу ее границам. Не думаю, что даже при желании Германия отважилась бы напасть на Францию. Опасность, как говорит сам месье, таится внутри. Легкомысленные эксперименты социалистов уже поставили под угрозу стабильность франка. Нас, в Швейцарии, чрезвычайно заботит устойчивость франка.
- Вот именно, вот именно!
Месье Дюкло поднялся на защиту своего первоначального тезиса. Я сделал глоток пива - его только что принесли - и принялся незаметно наблюдать за Скелтонами.
Они явно наслаждались жизнью, то есть потешались про себя над тремя своими гостями. Их юные загорелые лица разгорелись от едва сдерживаемого смеха. Абсурдно подозревать эту парочку в таком серьезном преступлении, как шпионаж. Но ведь если посмотреть со стороны, то и в лжи их подозревать абсурдно. Тем не менее они солгали. А может, просто ошиблись? Или ошибся я? Или пароходная компания? Да нет, что за ерунда. К тому же какое отношение к шпионажу имеют правильные черты лица и загорелая кожа? Первое дается от рождения, второе - приобретенное. Надо что-то делать.
Случай представился раньше, чем я ожидал.
Месье Дюкло переходил к третьей части своего выступления, когда всех пригласили к обеду.
Столовая была меньше террасы, и там накрыли всего четыре стола. Когда вошла наша компания, два уже были заняты: один Клэндонами-Хартли, другой - Ру и мадемуазель Мартен. Месье Дюкло, продолжавший разглагольствовать о неизбежности упадка социализма, сел с Фогелями. Я оказался за четвертым столом со Скелтонами.
Усаживаясь, Уоррен Скелтон только тяжело, но облегченно вздохнул.
- Дюкло, конечно, славный старикан, - сказал он. - Но его бывает слишком много. Право, настоящий цирк.
- А ты что, не согласен с ним?
- Не согласен с чем? Я так и не разобрал, за правительство он или против.
- Тогда с чего же ты, братец, взял, что это цирк? - осведомилась Мэри.
- Да по манере говорить.
- Ну, это глупость. Мистер Водоши, как вы считаете, то, что говорил этот старик француз, цирк или нет?
- Боюсь, я не очень прислушивался.
- Хороший ответ! - похвалил меня Уоррен. - Но он только подтверждает мои слова. Он не слушал, потому что слушать было нечего. Это был цирк. Согласитесь, мистер Водоши.
- Честно говоря, мысли мои были заняты телефонным звонком.
- А что, плохие новости?
- Плохие, хотя и нельзя сказать, что неожиданные. Завтра утром я отбываю.
Оба всплеснули руками.
- Это действительно плохо, - вздохнула Мэри. - Не с кем будет поговорить.
- И выпить тоже.
- И узнать, о чем говорят другие.
- А на день-другой задержаться никак нельзя?
- Ну, для вас-то это, может, только на пользу, - грустно улыбнулся я. - Вы не научитесь французскому, пока не начнете говорить на нем. В этом отношении месье Дюкло прав. Тем не менее я надеюсь, мы не говорим друг другу "прощайте". Разве вы не собираетесь со своими родителями в Париж? Насколько я понимаю, они приезжают уже на следующей неделе?
Уоррен на секунду заколебался и бросил быстрый взгляд на сестру.
- Ну да, конечно. Только мы почти сразу уезжаем. На самом деле они сюда совсем ненадолго.
- Жаль. А я уж собрался было показать вам обоим Париж. Когда, говорите, они здесь будут?
- Точно не могу сказать. Мэри, ты не помнишь, когда приходит их пароход?
- В четверг они будут в Марселе. - Она ткнула его в бок, и Уоррен так и подскочил на месте. - И как ты умудрился забыть? Вот вам любящий сын, мистер Водоши. Не видел дорогих родителей почти месяц - и не может вспомнить, когда они приезжают. Ну, чем нас сегодня кормят?
На какое-то время разговор перешел на всякие мелочи. Уоррен предложил заказать на ужин бутылку "Шато Понт-Кане", урожая 1929 года, чтобы, как он выразился, "пожелать счастливого пути отъезжающему гостю", настаивая на том, что и вечером платит он. Лишь некоторое время спустя мне удалось снова перейти в наступление.
- Между прочим, - удалось мне наконец вклиниться в разговор, - я и не знал, что суда "Италия лайн" заходят в Марсель. Я думал - в Вильфранш.
Уоррен не донес вилку до рта и удивленно посмотрел на меня:
- Вроде да. А что?
- Так мне казалось, вы говорили, что ваши родители идут на "Графе Савойском".
Уоррен перевел взгляд на сестру:
- Разве я говорил это, Мэри?
- Право, не помню. - Она покачала головой.
- Наверное, речь шла о каком-то другом корабле, мистер Водоши. - Он отправил в рот кусок цыпленка.
- Скорее всего. Не знаю даже, отчего у меня сложилось впечатление, будто я именно от вас это слышал.
Он настороженно посмотрел на меня.
- Возможно, я сказал, что они прибывают на иностранном судне.
- Не говори, что я тебя не предупреждала, - быстро вставила девушка. - В Соединенных Штатах полно людей, которые как-то не так понимают нашего Уоррена. Как вы думаете, могу я попросить еще одну порцию?
- Ты растолстеешь, - заметил ее брат. - Как раз сегодня мне это бросилось в глаза. "Сестрица Мэри становится толстухой", - сказал я себе.
- Интересно, наверное, разговаривать с самим собой. Ты как, больше споришь или на все говоришь "да", "точно" и так далее?
- Ну, не так односложно. Например, сегодня утром я сказал: "Да, сэр, она точно толстеет, но очень злится, когда говоришь ей это". Так оно и есть, не правда ли?
- Неправда. Я не злюсь, мне просто обидно.
Трапеза, сопровождаемая взрывами смеха, продолжалась, но я заметил, что девушка все чаще впадает в молчание, а веселость у нее немного искусственная, лихорадочная. На предложение выпить в холле ликер она согласилась лишь после некоторого колебания. Когда мы поднялись из-за стола, Фогелей, Дюкло и Клэндонов-Хартли в столовой уже не было.
У выхода Мэри остановилась.
- Не люблю находиться в помещении, - сказала она. Уоррен, не посмотришь, дождь еще идет?
Он подошел к окну и выглянул наружу. Я почувствовал, как она сжимает мою ладонь, и с удивлением оглянулся. Она упреждающе сдвинула брови.
- Мне надо поговорить с вами, мистер Водоши, - быстро прошептала она. - Придумайте какой-нибудь предлог, как отделаться от Уоррена, и возвращайтесь сюда. А он пусть посидит в холле.
Не успел я ответить, как брат вернулся.
- Кажется, еще моросит, но точно не скажу - уже слишком темно. Так или иначе, всюду мокро. Боюсь, сегодня вечером придется сидеть взаперти.
- Ну что ж, так тому и быть. Вы двое спускайтесь, я догоню вас через минуту. Жакет накину.
Мы спустились в холл. Я заказал три бренди и, под предлогом того, что забыл в номере сигареты, вернулся в столовую. Мэри ждала меня у двери. Она немного запыхалась.
- Где можно поговорить, чтобы нам никто не мешал?
- В читальне англичане.
- В таком случае, если не возражаете, останемся здесь. - Она настороженно огляделась по сторонам. - Если кто-нибудь увидит, подумают, что мы просто столкнулись на лестнице.
Я был сбит с толку. Все это выглядело весьма подозрительно.
- Право, я не понимаю…
- Вижу, что не понимаете, - нетерпеливо сказала она. - Позвольте объяснить, только не перебивайте. Уоррен забеспокоится что это с нами случилось.
Я неопределенно кивнул.
- Слушайте, - начала Мэри, - я знаю, мы говорили, что родители приходят на "Графе Савойском", но как вы узнали, что это вранье? А вы ведь узнали это, верно?
- Да. В кабинете висит расписание рейсов. Еще вчера "Граф Савойский" должен был прибыть в Нью-Йорк из Генуи.
- Выходит, вы нас проверяли?
- Проверял? Ничуть. Просто случайно увидел расписание, вот и все.
- Ну тогда слава Богу, - с облегчением вздохнула Мэри. - Я уже отругала Уоррена за длинный язык. Но он настаивал на том, чтобы придумать правдоподобную, по его словам, историю. Видите ли, дома никто не знает, что мы здесь. Уоррен, конечно, взбесится, если узнает, что я вам все это рассказываю, но он такой дурак. А я понимаю, если вам все не рассказать и не привлечь на свою сторону, вы сами в конце концов до всего докопаетесь и будет только хуже.
- Все это как-то странно.
Она серьезно посмотрела на меня.
- Знаю. Дурацкая история получилась. Беда в том, что в Америке мы с Уорреном всегда на виду. Все началось с нашей матери. Это совершенно необычная женщина, по крайней мере Уоррен так считает. У отца была сеть гаражей в Филадельфии. Дело небольшое, но денег всегда было с избытком, а мы росли милыми ребятишками. Если бы все шло хорошо, дело, наверное, закончилось бы тем, что мы бы благополучно женились и вышли замуж за таких же, как мы, славных ребятишек - соседей по улице, и жили бы себе да поживали. Но отец умер. Все случилось совершенно внезапно. Он попал под молоковоз рядом со своей конторой. Все изменилось. Старая история. Мы тратили слишком много денег. Все было заложено, дом, гаражи, страховые полисы - все. Жить было практически не на что.
Когда это произошло, Уоррен был студентом колледжа, и то немногое, что у нас осталось, мать предназначала для оплаты его обучения. Он, разумеется, восстал. Хотел показать себя мужчиной, хотел работать, содержать семью. "Что ж, попробуй", - согласилась мать. Но во время депрессии не так-то просто найти работу, и ничего у него не получилось. Мать велела ему вернуться в колледж, и Уоррен повиновался. - Мэри улыбнулась. - Не надо винить его. Вы ведь не знаете нашу мать.
В общем, все мы отправились в Вашингтон. Там у матери, по ее словам, жил старый друг, который мог нам помочь. Мне тогда было всего восемнадцать, а в жизни я разбиралась, как десятилетнее дитя. Но и того хватило, чтобы увидеть: старый друг - это не просто старый друг. Во-первых, он - в отличие от большинства старых друзей - по-настоящему большая шишка, а во-вторых, он явно был неравнодушен к нашей матери. Через шесть месяцев они поженились.
Она насупилась.
- Вот тут-то все и пошло по-другому. До того имя Скелтона появилось в газете лишь однажды, когда погиб отец. Местное издание посвятило ему шестистрочный некролог. Теперь же мы оказались на виду. Отчим, человек вообще-то очень славный и искренний, был одним из тех людей в Вашингтоне, которые всегда знают следующий шаг правительства Соединенных Штатов. Газеты то и дело сообщают, что он думает по такому-то поводу. Возвращаясь с очередной конференции, он всегда должен следить за выражением своего лица. Если он выглядит мрачно, шакалы-газетчики объявят, что конференция провалилась. Возможно, у него просто нелады с желудком, но они ведь этого не знают, потому он должен улыбаться во весь рот. Он всегда улыбается. Естественно, с таким отчимом мы всегда на авансцене. Нас все время фотографируют. Если я меняю прическу, об этом пишут все дамские журналы. Уоррена тоже постоянно фотографируют. Главным образом в шлеме для игры в поло. Помню, нас это немало забавляло.
Мать заняла командные позиции, едва раздался стартовый выстрел пистолета. И держится она великолепно. Я всегда чувствую себя рядом с ней последней дурочкой. Командует она мною и Уорреном просто очаровательно. Да она, собственно, всеми командует, включая отчима, и делает это так, что даже не замечаешь, как тобою командуют. Просто делаешь человеку, то есть матери, приятное, а она всегда тебе очень, очень благодарна.
Позади послышались шаги: это Ру и мадемуазель Мартен вышли из столовой и спустились по лестнице. Мэри настороженно посмотрела на них.
- Надо закругляться. Уоррен может появиться с минуты на минуту. - Она набрала в грудь побольше воздуха. - Я сказала, что мать командовала, а мы всегда делали, что нам велят. Ну а теперь это не так. Впервые в жизни нам хватило решимости встать поперек.
Случилось это вот как. Около шести месяцев назад мать вызвала меня на откровенный, как она выразилась, разговор. Если не вдаваться в подробности, она объявила, что нашла мне жениха. Его зовут Куртис, он принадлежит к очень видной семье, у него полно денег, и он весьма привлекателен. Знаю, говорит, что он тебе нравится, и кстати, это чистая правда; в общем, она будет счастлива, если мы поженимся. Куртису, по словам его матери, такая перспектива очень по душе. Что скажешь?
По чести говоря, на этот вопрос у меня не было ответа. Куртис всегда казался мне компанейским малым, безобидным, славным молодым человеком, из тех, что имеют непыльную работу в государственном учреждении, фланируют по Вашингтону и умеют поддержать приятную беседу. Не мачо, но добросердечный, милый паренек. Отчиму эта затея тоже пришлась по душе. Он всегда так занят, что только дивиться приходится, как это у него нашлось время жениться на матери; тем не менее он выкроил минуту сказать, что я делаю хорошую партию. Я подумала, что это очень мило с его стороны.