- Отец был очень счастлив в университете. Преподавание - это его жизнь. А потом у него все отняли. Далекий от политики, когда сожгли книгу, написанную одним из профессоров, отец выступил против фашизма. На следующий день на лекции он заявил, что без интеллектуальной свободы дух науки умрет, и раскритиковал правительство за гонения на университеты. Кто-то из студентов донес. Отца арестовали согласно указу двадцать пятого года - за критику Муссолини. Присудили штраф в две тысячи лир и потребовали публично заявить, что он считает фашизм "священной религией" каждого итальянца. Штраф отец заплатил, а заявление подписывать отказался. По требованию полиции его изгнали из университета и запретили заниматься преподавательской деятельностью в Италии. В возрасте сорока четырех лет он был вынужден уйти на пенсию.
Помолчав, женщина нерешительно продолжила:
- Иногда я думаю, уж лучше бы его, подобно многим коллегам, отправили в ссылку или вынудили уехать в другую страну. По крайней мере мы были бы избавлены от этого ужаса. Но денег у нас было мало, и отец посчитал, что лучше остаться. Тяжелее всего дались первые два года. Он перенес ужасный шок. Все время переживал, волновался. Заболел, не мог спать. И недоуменно спрашивал меня, почему ему не позволяют работать. Когда провалилось издание новой итальянской энциклопедии, поскольку не нашлось достаточно знающих людей с фашистскими взглядами, чтобы составить ее, отец смеялся, всем рассказывал об этом, и я боялась, что его арестуют. Затем, приступив к той работе, которую он вам показывал, он вроде бы успокоился. И только в тот день, когда коллега из Рима его так расстроил, я поняла, что произошло. Его приятель был очень добр. Вдвоем мы убедили отца лечь в частную лечебницу. Там сказали, что ничего не могут сделать. Моя мать умерла после моего рождения. У него никого не было, кроме меня, и вскоре я обнаружила, что отец счастлив, если верит, что по-прежнему работает. Вот и все. Мы переехали сюда.
Симона встала. Похоже, ей удалось взять себя в руки. Мы с Залесхоффом опять превратились в двух незнакомцев, которых приютили на ночь.
- Надеюсь, в креслах вам будет достаточно удобно. Я оставлю вам лампу. Если захотите ее погасить, поверните маленькое колесико. В камине хватит дров, чтобы поддерживать огонь. Ванная прямо по коридору. На рассвете я вас разбужу. Спокойной ночи, синьоры.
Мы попрощались, и женщина вышла, прикрыв за собой дверь. Залесхофф подошел к окну и посмотрел на улицу сквозь прорези в ставнях.
- Метель стихает. И звезды видны. - Потом он потушил лампу и, освещенный огнем камина, вернулся в кресло.
- Залесхофф, я не могу понять, как она меня узнала.
Он усмехнулся.
- А вы внимательно рассматривали ее рисунки?
- Нет. Зачем?
- У нее острый глаз, и она видит кости и мышцы. Усов и бачков явно недостаточно, чтобы обмануть эту женщину.
- Понятно. - Несколько секунд я наблюдал за колеблющимися языками огня в камине. Мне хотелось кое-что сказать, но я не знал как.
- Вы были добры к старику, - произнес Залесхофф.
- Я чувствовал себя обманщиком. - Наверное, от дыма у меня вдруг защипало в глазах. - Господи, какая трагедия! Такой человек сошел с ума!..
- Конечно! - Залесхофф плотнее обернул плечи пледом. Наступила тишина, и я подумал, что он заснул. Но затем послышался его тихий голос, словно Залесхофф разговаривал сам с собой: - Конечно! Совершенно верно. Ужасная трагедия. Проклятие! Беронелли пришлось сойти с ума, потому что он не мог оставаться разумным в этом безумном мире. Ему нужно было найти путь к спасению, создать собственный мир, в котором он что-то значит, мир, где человек может работать, следуя своим устремлениям, и никто его не остановит. Его разум создал ложь, и теперь он счастлив. Он укрылся от всеобщего безумия в своем собственном. Но мы с вами, Марлоу, остаемся среди безумцев. Единственное различие между нами и Беронелли заключается в том, что наши навязчивые идеи разделяют другие граждане Европы. Мы по-прежнему благосклонно слушаем тех, кто убеждает нас, что мир и справедливость могут быть достигнуты с помощью войны и несправедливости, что клочок земли, на котором живет один народ, почему-то лучше клочка земли соседей и что человек, использующий другой набор звуков для восхваления Бога, - наш естественный враг. Мы прячемся во лжи. И даже не даем себе труда придать ей правдоподобие. Если повторять что-то достаточно часто, невольно начинаешь верить. Именно так все устроено. Не нужно думать. Следуйте своим инстинктам. К черту разум. Человеческую натуру не изменишь… Чушь! Натура человека - часть социальной системы, в которой он живет. Измените систему, и вы измените людей. Когда честность выгодна, вы будете честными. Когда забота о соседе означает, что ты заботишься и о себе, братство людей становится фактом. Но мы с вами так не думаем, правда, Марлоу? У нас еще остались "воздушные замки". Вы британец. Вы верите в Англию, в целеустремленность, в бизнес и в подачки для успокоения голодающих неудачников, у которых бизнеса нет. Будь вы американцем, вы бы верили в Америку и в добрые дела, в бесплатные обеды и полицию. Беронелли сошел с ума. Бедняга. Ужасная трагедия. Он убежден, что все законы термодинамики неверны. Безумец? Несомненно. Но мы еще безумнее. Мы верим в правильность законов джунглей!..
Он продолжал говорить. Теперь я уже не могу вспомнить всех его слов. Мои глаза закрылись, и я уснул.
На рассвете Симона осторожно разбудила нас и молча указала на горячий кофе с тостами, которые она поставила на стол. Огонь высушил нашу одежду. В начале седьмого Симона появилась снова, уже в пальто, и сказала, что готова. Мы пошли по свежевыпавшему снегу. Утро было ярким и солнечным.
Попрощались мы в том месте, где на середине склона дорога выходила из-под укрытия деревьев, примерно в километре от границы. Симона объяснила, что дальше ей идти опасно.
Через сорок минут нас арестовал югославский пограничный патруль.
18
"Никаких причин для тревоги"
Нас доставили на пограничный пост в нескольких километрах от места задержания.
Югославские чиновники были подозрительными, но вежливыми. В процедурах чувствовалась атмосфера непринужденности, неожиданная для меня. Арестовавший нас пограничник во время допроса стоял рядом, курил и непрерывно сплевывал. Только потом я понял, что их заинтересовал один-единственный факт: мы не итальянцы. Беженцы из Италии считались тут обычным делом.
Залесхофф предъявил свой паспорт, и через час его отпустили. Мне разрешили позвонить вице-консулу в Загреб. Дозвониться удалось не сразу, и пока мы ждали на гауптвахте у печки, нам принесли кофе. К одиннадцати часам все формальности были улажены, и нам разрешили поехать в Загреб с условием, что по прибытии мы немедленно явимся в полицию. Ту ночь, первую за пять суток, я спал в кровати.
На следующее утро, в новеньком югославском костюме, с удостоверением личности, которое выдал мне консул, я вместе с Залесхоффом отправился в Белград. Как приятно встретиться с билетным контролером, не испытывая страха! Я был очень взволнован и чрезвычайно доволен собой. Позвонил Клэр, объяснил, что мне пришлось спешно (не вдаваясь в детали, насколько спешно) покинуть Италию, чтобы избежать обвинений в подкупе при подписании контракта для компании "Спартак", и пообещал быть дома через неделю. Она мужественно не стала расспрашивать о подробностях. Я с гордостью сообщил об этом Залесхоффу.
- На вашем месте, Марлоу, - усмехнулся Залесхофф, - я бы поторопился в Лондон. Если вы в ближайшее время не женитесь на ней, это сделает кто-то другой.
- Полностью с вами согласен.
Я также позвонил в Вулвергемптон. В том, что касается подробностей, господин Фитч не проявил такого понимания, как Клэр. Об ордере на мой арест они узнали от британских властей. Фитч засыпал меня градом вопросов, но я сказал лишь, что неприятности пришлось переждать у друзей, теперь я в безопасности и вскоре приеду в Вулвергемптон. В этот момент телефонистка сообщила, что разговор длится уже шесть минут. Тогда я выпалил, что мои обязанности в Милане следует временно передать Умберто, и повесил трубку.
Приятно было сознавать, что фирма "Спартак" должна мне жалованье за два месяца. Но меня беспокоила одна фраза Фитча: мол, итальянское правительство начало процесс экстрадиции. Я поделился своими сомнениями с Залесхоффом.
- Экстрадиция? - рассмеялся он. - Ерунда! Даже если бы они знали, что вы здесь, все равно не стали бы ничего предпринимать. Во-первых, они понимают, что уже не смогут помешать вашей встрече с Вагасом. Во-вторых, им самим придется давать объяснения. Например, насчет фотографии с паспорта, которую напечатали в газете. Предположим, британские власти захотят узнать, откуда они ее взяли. Нет, думаю, что единственный, кто пострадает, - это Беллинетти. Не хотел бы я оказаться на его месте.
Вероятно, Залесхофф успел связаться с Тамарой, поскольку девушка ждала нас на вокзале в Белграде. Они поцеловали друг другу руки. Трогательное зрелище. Тамара улыбнулась мне:
- Хорошо выглядите, господин Марлоу.
- Мы много ходили пешком, - сказал Залесхофф. - Нет ничего полезнее ходьбы. Где Вагас? Ты его уже нашла?
- Да. Его дом заперт, но я оставила там Федора. Вагас появился вчера и через сорок минут вышел с чемоданом. Федор проследил за ним до отеля "Америка", номер двести десять на третьем этаже.
- Хорошо. - Залесхофф искоса взглянул на меня.
- Федор? - переспросил я. - Типично американское имя.
Залесхофф проигнорировал мое замечание.
- Где мы остановимся?
- Для нас я сняла номера в "Акации", а для господина Марлоу - в "Америке".
- Сначала в "Акацию".
В отеле "Акация" мы полчаса разговаривали. То есть говорил Залесхофф, а я кивал. Тамара оставила нас, но вскоре появилась с большим дорогим чемоданом, содержимое которого состояло из пижамы, зубной щетки, туалетных принадлежностей и нескольких старых книг, добавленных для веса. Около шести я погрузил чемодан в такси и поехал в отель "Америка".
Регистрируясь у стойки, я бросил взгляд на доску с ключами: ключ от двести десятого номера висел на месте. Вагас отсутствовал. Я прошел к себе, распаковал пижаму и зубную щетку, потом спустился в холл. Там я выбрал столик, удобный для наблюдения за главным входом, заказал бренди и приготовился ждать.
По моим расчетам, Вагас должен вернуться в отель, чтобы переодеться к вечеру. Когда вторая порция бренди подходила к концу, он вошел через вращающиеся двери, взял ключ и направился к лифту. Я быстро поставил стакан и бегом бросился к лестнице. Добежав до третьего этажа, я успел нажать кнопку вызова, и в этот момент двери лифта открылись.
Вагас вышел, и мы оказались лицом к лицу.
Брови генерала поползли вверх. Однако на его лице отразилось не только удивление, но и подозрение. Я разыграл изумление и радость. Прежде чем он успел открыть рот, я схватил его за руку и сердечно пожал.
- Генерал! Именно вы мне и нужны!
- Марлоу! Какая неожиданность.
- Действительно, - радостно подтвердил я. - А я весь вечер ломал голову, где вас найти. Разыскал ваш адрес в справочнике, но дом был заперт. Я уже потерял надежду… а мы живем на одном этаже одной гостиницы!
Генерал вяло улыбнулся.
- Ну теперь, когда вы меня нашли, вы не откажетесь со мной выпить?
- С удовольствием. Невероятно, - возбужденно тараторил я, пока мы шли по коридору. - Увидев, что ваш дом заперт, я, естественно, подумал, что вы уехали.
Вагас слушал, продолжая улыбаться. Я почти физически ощущал его недоверие. В номере он подошел к буфету, достал стаканы и две бутылки.
- Когда вы приехали, господин Марлоу? Бренди и минеральную воду?
- Да, спасибо. Сегодня после обеда.
- Из Италии?
Залесхофф меня тщательно проинструктировал.
- Нет, из Вены. - Я засмеялся. - Наша маленькая сделка закончилась не очень удачно, правда, генерал? Я в это время был в Неаполе, и если бы мой помощник не разыскал меня в Риме и не предупредил, то по возвращении меня непременно арестовали бы. Разумеется, консул быстро бы все уладил, но я решил не рисковать. Мне удалось нанять лодку до Вильфранша. Я пытался дозвониться до вас в Милан, но слуга сказал, что вы в отъезде. - Потом я прибавил длинную тираду насчет вмешательства итальянской полиции в частный бизнес.
Вагас вежливо слушал.
- Насколько я знаю, коммендаторе арестован, - сказал он. - Очень жаль. Об этом сообщалось в газетах. Кстати, вы видели свежие итальянские газеты?
- Нет. А что?
- Я подумал, что вы могли читать репортажи об этом деле. Очень любопытно.
Я размышлял, знает ли он, что итальянские газеты ни словом не обмолвились о коммендаторе. Вскоре выяснилось, что генерал в курсе.
Вагас протянул мне стакан и наклонился, чтобы наполнить свой.
- Марлоу, - не оборачиваясь, спросил он, - мне очень интересно, почему вы приехали в Белград вместо того, чтобы вернуться в Англию, и зачем так хотели меня найти.
Я изобразил удивление.
- Не хотите ли вы сказать, генерал, что забыли о тех вопросах, которые задавали мне в письме? Мне пришлось здорово потрудиться. К сожалению, до отъезда из Неаполя у меня не было времени вам ответить. А потом я узнал, что вы уехали из Милана. Я…
Рука Вагаса с бутылкой минеральной воды вдруг замерла.
- Минутку. Как я понимаю, вы добыли ту информацию, прежде чем покинуть Италию?
- Совершенно верно. - Я ухмыльнулся. - Согласитесь, премия в пять тысяч лир компенсирует поездку на выходные в Белград. Вряд ли компания "Спартак" будет довольна историей с подкупом. Разумеется, это не моя вина. Однако итальянцы могут аннулировать сделку. Пятьдесят фунтов мне не помешают.
Несколько секунд генерал молча смотрел на меня.
- Информация у вас с собой?
Я улыбнулся и постучал пальцем по лбу.
- Она здесь. - Я надеялся, что мне удалось притвориться хитрым и глупым человеком, знающим, что козыри у него в руках, и намеренным использовать их.
Взгляд Вагаса, казалось, не предвещал ничего хорошего, и моя уверенность постепенно испарилась, оставив после себя лишь деревянную улыбку. Затем генерал сунул руку в нагрудный карман и достал бумажник. Медленно отсчитал пять тысячных банкнот и бросил на стол передо мной.
- Ну, Марлоу?
Я произнес вторую часть урока, который меня заставил выучить Залесхофф, и с удовлетворением увидел, что в глазах Вагаса мелькнул интерес. Он подошел к бюро, взял лист бумаги и попросил меня повторить. Я повторил. Генерал что-то записал на листке. Потом снова встал.
- Мне приятно отметить, что ваша информация, по всей видимости, точна и может нам пригодиться. Тем не менее должен вас предупредить, что эта сделка последняя. Вряд ли мое начальство согласится платить вам жалованье теперь, когда в Италии вы стали нежелательной персоной. Понимаете?
- Конечно, генерал. - Я замялся и украдкой посмотрел на него. - Кстати, по поводу нашего разговора в машине тем вечером… Я бы хотел иметь какие-то гарантии, что информация, касающаяся бизнеса моих работодателей, не будет использована… э… предосудительным образом.
В глазах Вагаса мелькнуло удивление, однако он со всей серьезностью заверил меня, что мне нечего бояться.
- Позвольте пригласить вас на ужин, Марлоу? - прибавил он.
- Я бы с радостью, генерал, но утром у меня поезд в Лондон, а мне нужно еще написать несколько писем.
Предлог не очень убедительный, но генерал кивнул. Он явно не рассчитывал, что я соглашусь.
- Жаль. В любом случае, - Вагас протянул руку, - счастливого пути, Марлоу, и спасибо вам. Моя жена расстроится, что не встретилась с вами.
Я чуть не подпрыгнул. Неужели он не знает о смерти жены? Потом до меня дошло, что это ловушка. Я утверждал, что не видел итальянских газет и поэтому не должен знать, что мадам Вагас покончила с собой. Генерал стискивал мою руку, и я испугался, что выдам себя невольным сокращением мышц. Конечно, именно поэтому он взял мою руку, прежде чем упомянуть о жене.
- Передайте от меня привет мадам Вагас.
А потом произошла странная вещь. Мне еще не приходилось видеть генерала при дневном свете. Грим у него был не таким густым, как вечером. Теперь, когда его щеки на мгновение растянулись в искренней улыбке - первой, которую я видел на его лице, - под слоем грима проступили оспины.
Затем улыбка пропала, но когда Вагас заговорил, в голосе его сквозил смех - как у человека, наслаждающегося удачной шуткой.
- Сделаю все возможное, чтобы передать ваш привет жене, Марлоу, - с расстановкой сказал он. - Нужно не забыть, когда я увижу ее в следующий раз. Арриведерчи.
Я сражался с дверной ручкой. Меня слегка подташнивало.
- Спокойной ночи, генерал.
Захлопнув за собой дверь, я услышал его смех.
Забрав шляпу из своего номера, я спустился в холл и пошел на встречу с Залесхоффом. Меня терзали сомнения. Задержавшись у стойки, чтобы сдать ключи, я понял, что волновался напрасно. Телефонный пульт располагался рядом со стойкой портье, и я слышал, как телефонистка дважды повторила слово "Берлин", а потом "данке". Кто-то из постояльцев отеля звонил в Берлин.
Я повернулся к портье.
- Возможно, из Берлина звонят мне, - сказал я по-итальянски.
- Как ваша фамилия, синьор?
- Марлоу.
Он повернулся к телефонистке и что-то сказал по-немецки. Ответа я не понял, если не считать двух вещей. Во-первых, она раздраженно тряхнула головой, а во-вторых, произнесла "герр Вагас". Этого было достаточно.
- Нет, синьор, - сказал портье. - Это не вам.