- На этот счет у меня два предположения: либо через эту запасную дверь по пятам секретаря, либо…
- Ключа от этой двери на связке, принадлежащей полиции, не было? - перебил его Кручинин.
- Он был нам не нужен, так как всегда торчал вот здесь в скважине.
- Изнутри кабинета?
- Да.
- Значит, и сам Браду мог сюда попасть, только разбив стекло и просунув руку внутрь.
- Да. Едва ли ему при этом пришло в голову, что по пятам его кто-то крадется и ему следует запереть за собой дверь, чтобы спасти себе жизнь, - решился, наконец, проанализировать какое-то обстоятельство и сам шеф. - Так, так, очень интересно. Ну-с, второе предположение?
- В пользу первого предположения, - продолжал лейтенант, - говорит то, что убийце ушел именно по этой лестнице. Наиболее вероятно, что он спешил удрать тем же путем, каким пришел, ему уже знакомым. За это же говорит и то, что я своим ключом не смог отпереть нижнюю дверь: замок был поврежден отмычкой. Но есть у меня и другое подозрение: убийца уже был на станции, когда пришел секретарь.
- В таком случае он мог сюда войти и по этой лестнице, по которой поднялись сейчас мы с вами? - спросил Кручинин.
Грачику показалось, что Кручинин уголков глаза, так, чтобы никто этого не заметил, наблюдает за дружинником.
- А ключи от шкафа? - спросил Кручинин. - У кого они хранились?
- В полиции их не было, - ответил лейтенант. - Вероятно, они остались у директора Вельмана или у Браду… - И, подумав, подтвердил: - Да, у кого-нибудь из них…
- Но их нет в замках сейфа. - Кручинин ощупал карманы убитого. - Здесь их тоже нет.
- Что это может значить? - недоуменно спросил толстяк-шеф.
- Что преступник унес их с собой, - уверенно резюмировал лейтенант.
- Хотел бы я знать, зачем? - задумчиво проговорил шеф.
Полицейские недоуменно переглянулись.
Кручинин еще раз тщательно изучил положение трупа и, делая вид, будто прикрывает рукой зевок, сказал Грачику:
- Не сделать ли тебе для коллекции несколько снимков?… И будем двигаться.
- Вы… не находите здесь ничего интересного? - с разочарованием спросил шеф.
- Мы же слышали от лейтенанта, - скучающим тоном ответил Кручинин. - Обыкновенное убийство с целью похищения ценностей.
- А мне казалось, поскольку дело произошло на таком объекте, что это… неспроста, - неуверенно проговорил шеф.
- Это противоречило бы тому, что вы говорили мне позавчера. Помните? "Никакого материала для хроники происшествий!"
- Да, да… но, кажется, я поспешил с увольнением репортеров, - озабоченно согласился шеф.
Кручинин еще раз заразительно зевнул.
- Вы простите, - улыбнулся он шефу, - ко на меня так действует воздух этого долго не проветривавшегося помещения.
- Тут, действительно, дурной воздух, - потянул носом толстяк. - Как на складе макулатуры.
Привстав на цыпочки, он сделал было попытку дотянуться до оконного запора.
- Позвольте мне, - Кручинин отворил окно и высунулся наружу. - Я так и думал, - сказал он с удовлетворением.
- Что именно? - заинтересовался шеф.
- Сонливость как рукой сняло, стоило мне глотнуть свежего воздуха.
Пока Грачик производил фотоснимки с трупа, Кручинин еще раз осмотрел содержимое шкафа. Как показалось Грачику, Кручинин внимательно перечел какой-то листок, прикрепленный изнутри к бронированной дверце, и после того быстро перебрал лежавшие в сейфе большие голубые конверты. Ничем другим он как будто не заинтересовался и сказал:
- Нет, положительно мне пора на свежий воздух.
- А знаете, что пришло мне в голову? - воскликнул вдруг с озабоченным видом шеф полиции. - Что могло заставить Вельмана поспешить с изъятием отсюда своих ценностей?
Все посмотрели на него с интересом.
- Они хотят взорвать станцию, и Вельман пожелал спасти свои вещи, - трагическим шепотов произнес толстяк.
- Эта не лишенная прозорливости догадка - лишний довод за то, что нам отсюда лучше поскорее убраться, - сказал Кручинин и первым направился к выходу. В двери он внезапно остановился и обернулся к начальнику полиции. - В виде особого одолжения мне, коллега, накажите провинившегося дружинника тем, что он останется в этой комнате до утра…
Грачик отметил, что мимо внимания Кручинина прошел неприязненный взгляд, которым его проводил дружинник.
Обратно по зданию станции посетителей сопровождал черноусый лейтенант. На прощанье начальник полиции крепко потряс ему руку и поблагодарил за бдительность. Лейтенант пробормотал:
- Мне было бы приятно, если бы вы, начальник, простили того парня, что остался наверху. Он правильно поступил, прибежав ко мне наверх, хотя бы и самовольно.
- Ничего, ничего, - добродушно усмехнулся шеф, - до утра он там все-таки посидит. Устав нужно исполнять… Итак, господа, - обернулся толстяк к Кручинину и Грачику, и лицо его расплылось в добродушной улыбке, - теперь мне остается загладить испорченный вам новогодний вечер. Сейчас мы придумаем, как это сделать.
- Что касается меня, то я домой, - устало протянул Кручинин. - Мы пройдемся пешком. Это несколько развеет мою сонливость. А на прощанье позвольте мне сказать вам несколько слов, - он взял толстяка за локоть и, отведя в сторону, прошептал ему несколько слов на ухо, словно желая сохранить это в секрете от Грачика и черноусого лейтенанта. Но зато все отлично слышали, как толстяк удивленно воскликнул в ответ:
- О, это невозможно!
- И тем не менее… - уже громко и очень настойчиво произнес Кручинин.
- Вы настаиваете?
- Безусловно, - решительно закончил Кручинин и подтолкнул толстяка к автомобилю.
С кряхтеньем разместившись в кабине, шеф благодушно сказал своему лейтенанту:
- Ну, полезайте сюда. Вы заслужили сегодня стакан вина и спокойную ночь.
Бормоча слова благодарности, лейтенант взгромоздился рядом с шефом.
Кручинин услужливо затворил за ним дверцу, но вдруг, вспомнив что-то, снова отвори, ее и быстро спросил лейтенанта;
- Секретарь Браду был левшой?
- Нет… насколько помню, кажется, нет, - поправился тот.
Дверца захлопнулась, и машина медленно двинулась по следу, оставленному на снегу грабителями. Кручинин обернулся к Грачику, и тот услышал его характерный тихий смех, обычно служивший выражением крайнего удовольствия.
- Дело, действительно, интересное, это г. добряк редактор был прав, - тихонько проговорил Кручинин.
Грачик не был удивлен этим внезапным переходом от усталой сонливости Кручинина к такому веселью.
- Я же говорил! Говорил я вам, Нил, мой джан, многозначительное дело.
- Мне кажется, что план минирования станции…
Грачик не расслышал конца фразы, так как Кручинин повернулся к нему спиной и вместо того, чтобы направиться по расстилавшейся перед ними широкой улице, ведшей к центру города, исчез за углом узкого переулка.
Где-то поодаль башенные часы гулко, с замысловатым перебором отзвонили час ночи. Это был первый час Нового года.
Кажется, впервые в жизни Грачик так неуютно встречал Новый год - посреди заснеженного глухого переулка чужого города. Грачику стало не по себе.
Но появилось ли у него сомнение в том, что именно тут и именно сейчас он и должен был быть? Присутствие Кручинина наполняло его уверенностью: целесообразно всякое, даже самое неприятное нарушение обычного течения жизни. Грачик даже готов был гордиться те, что он должен сломать любой распорядок предусмотренного отдыха или занятия и, подобно работнику скорой помощи, по первому зову устремляться туда, где нужна помощь искателей истины.
Здесь стоит сказать еще несколько слов том, что же, собственно говоря, послужило причиной увлечения Грачика ранее чуждой ему областью криминалистики, что заставило его с головой уйти в изучение предметов, никогда ранее не встречавшихся в кругу его интересов к, наконец, стать учеником Кручинина в его деятельности криминалиста, а потом его соратником и убежденным сторонником.
Существенным фактором в переходе Грачика на новые жизненные рельсы было лично обаяние Нила Платоновича, его огромная начитанность, жизненный опыт и удивительная разносторонность его знаний в соединении c необыкновенной скромностью; решительность действий, сочетающаяся с покоряющей мягкостью; беспощадность к врагам советского общества рядом с чудесной человечностью; смелость до готовности самопожертвования при огромном жизнелюбии - вот те человечески качества, мимо которых редко кто мог пройти из близко знавших Кручинина. Мог ли пройти мимо них и страстный, одинаково ярко загорающийся любовью и нерасположением Грачик?!
Временами, правда, Грачик задумывался над вопросом: почему человек таких высоких человеческих качеств и больших чувств посвящает все свои силы и помыслы возне с наиболее неприглядными сторонами жизни? Надолго ли может хватить человеку душевной чистоты, если ежедневно общаться с преступлением?
На эту тему у них с Кручининым произошел как-то разговор.
- Видишь ли, друг, - ответил Кручинин, - кто-то, помнится, назвал нас чистильщиками общества. Это неверно потому, что наша задача вовсе не в том, чтобы вывезти на некую моральную свалку гражданские нечистоты, мешающие обществу вести нормальную жизнь. Наша миссия значительно сложней и много гуманней. Мы, подобно врачу, должны найти пораженное место. А суд уже определит, поддается ли оно лечению. Если лечение невозможно, то, подобно, хирургу, суд отделит больной орган от здорового организма общества. Это не случайная аналогия. Я глубоко убежден в высокой гражданственности нашей профессии, Именно там, в советском суде, где сидят люди с чистой партийной совестью, встретятся в схватке обвинение и защита. Они разберутся в том, что мы, криминалисты и следователи, положили на стол судьи. И в этой схватке родится истина. Да, да, не смущайся, Сурен, словом схватка. Путь к истине должны искать заинтересованные люди. Он, этот путь, сложен и тяжел, полон загадок и ловушек. Подчас их расставляет не только преступник. Пострадавший тоже способен нагородить невесть чего. Он тоже может лгать; свидетели обеих сторон способны кривить душой. - Грачик слушал с затаенным вниманием, не отрывая восхищенного взгляда от лица Кручинина. - Но сквозь все эти дебри суд должен выбраться на светлый путь истины. Осветить его должны мы. Чего бы это нам ни стоило, мы должны рассказать суду все, что только человек в силах узнать о делах и мыслях преступника и его жертвы. Это долг криминалиста, долг следователя. Этого требует от них благо народа. Таков высший закон юриста. Таков приказ нашей партии. К сожалению, кое-кто представляет нашу функцию слишком примитивно. Что общество, по существу говоря, знает о нас? Где литература о нашей работе, о людях нашей нелегкой профессии? Ее же нет.
- А, не так, совсем не так! - горячо возразил Грачик. - А так называемая "детективная" литература! Пожалуйста, целая библиотека!
Кручинин сделал пренебрежительный жест.
- К сожалению, - сказал он, - искатели легкого заработка дискредитировали этот жанр в буржуазной литературе. То, что в этом направлении сделала литература действительно серьезного и интересного, относится ко временам довольно давним. По, Честертон, Дойль? Там ты действительно можешь многое узнать и даже кое-чему научиться. Они понимали, что пишут, и знали, как писать. Но современная нам западная литература занята низкопробными пустяками, развлекательством тех, кому нечем наполнить досуг. Дело там доходит до такой идеализации гангстеризма, что будь жив пресловутый Альфонс Капоне, он мог бы предложить свою кандидатуру в президенты Соединенных Штатов. В подобного рода литературе - ни крошки поучительности, ни грана идеи.
- Зачем, зачем вы так говорите! - протестующе воскликнул Грачик. - Чего-чего, а "идеи"-то там вполне хватает. Все то, на чем зиждется современное буржуазное общество, отстаивается и утверждается этой литературой с завидной яростью.
- Друг мой, то, о чем ты говоришь, я не отношу к области "идей". "Идеи человеконенавистничества", "идеи эксплуатации себе подобных", "идеи наживы"? Как же можно называть это "идеями" вообще?! Это же просто духовный гангстеризм, порожденный обнищанием духа. Когда я произношу слово "идея", я имею в виду подлинные духовные ценности. Их-то ты не найдешь в литературе, которая должна была бы показать читателю высокие пели нашей борьбы, святое дело оздоровления общества. А ведь там ни на йоту воспитательности, ни на грош идеи.
- А ведь если судить по их литературе, - заметил Грачик, - именно в Штатах борьба с преступностью поставлена на научную базу. Их Федеральное бюро расследований, пресловутое ФБР, - это же кладезь современных достижений науки и техники в области криминалистики?
- Беда в том, что вся эта наука и вся эта техника направлены совсем не туда, куда и следовало бы направить и куда направляем их мы, - сказал Кручинин. - Функции ФБР - антиобщественны, поскольку оно, это ФБР находится во власти реакции целиком и полностью. Про аппарат американской полиции и юстиции не скажешь, что он играет роль института, предназначенного для оздоровления общества. Огромная опухоль преступности в буквальном смысле слова разъедает организм американского общества, но ФБР и не думает удалять эту злокачественную язву. Он борется с нею лишь постольку, поскольку того требует безопасность жизни и собственности верхушки общества. Американский судья, американский криминалист, американский сыщик - слуги тех, кто им платит. Нам, советским людям, трудно поверить, что гангстерскому синдикату "Убийца" можно просто заказать "убрать" нежелательное лицо. По таксе существующей в этом синдикате, его убьют. Правда, такса эта высока. Ведь в нее входит оплата снисходительности полиции.
- Да, мне казалось, что… - начал было Грачик, но Кручинин остановил его движением руки и продолжал:
- Вот ты спрашиваешь меня, можно ли, имея дело с преступлениями, аморальностью,сохранить веру в чистоту человека и оставаться чистым самому. А что же, по-твоему, хирург, удалив раковую опухоль, стал менее чист, чем был? Пустяки! Вид этой опухоли не сделал его противников красоты. Напротив, он, вероятно, только еще больше захотел видеть красивое, верить в здоровое, наслаждаться жизнью во всей ее полноте. - Кручинин на минуту задумался и, помолчав, поглядел на вика. - Разве ты, мой друг, не видишь сродства миссии освобождать жизнь для чистого, всего светлого, что растет так устремленно, так победоносно? - Тут, зада желание Грачика заговорить, Кручинин бил его: - Можно подытожить эту мысль положением о служении делу переработки самих нравов, испорченных частной собственностью на средства производства.
- И совершенно ясно, почему Феликс Дзержинский остается в моем представлении одним из самых светлых, самых человечных образов, какие рождены революцией… - проговорил Грачик, заражаясь настроением Кручинина. - Какой благородный облик, правда?… Какой чудесный пример для нас!… И какой благородный путь указан им… Вот подлинный "рыцарь революции"!
Кручинин положил руку на плечо собеседника.
- Но в увлечении не совершай ошибки, приведшей кое-кого к большим трудностям и разочарованиям: идти по пути, указанному этим человеком, не легко.
- Ах, Нил Платонович, джан. Зачем так дурно обо мне думаете! Разве я могу считать, что хорош путь без препятствий. Важно, чтобы дорога не была извилистой. А если она пряма… Пожалуйста, не страшны тогда барьеры!
Вернемся, однако, от экскурса в прошлое отношений Кручинина и Грачика к событиям, происходившим в ту новогоднюю ночь.
СЛЕД ГОРНОГО БОТИНКА
Грачик не без труда догнал Кручинина, успевшего уйти довольно далеко по переулку, как вдруг тот резко остановился и, тихо засмеявшись, сказал:
- Ну, ну, я же знаю: ты сгораешь от любопытства, как провинциальная девица. Спрашивай!
Грачик понял, что начинается обычная игр в вопросы и ответы.
- Тогда… - сказал он, быстро обдумывая первый вопрос, - зачем вы вдруг на месте происшествия стали страдать зевотой? Обратите внимание, пожалуйста: не спрашиваю "почему?", - говорю "зачем?". Раньше этого с вами не бывало.
- Тебя прежде всего интересует мое здоровье? Это очень мило, по-дружески… Ответ: потому, что мне необходимо было знать, куда выходит второе окно кабинета.
- И что же?
- Мы идем или во всяком случае стараемся идти туда, куда оно, по-моему, глядит.
- А почему было не спросить об этом прямо?… По-моему, там были только свои.
- Вот этот-то вопрос меня и интересует больше всего: не было ли в комнате кого-нибудь, кого ты не назвал бы своим?
- По-моему, - с усмешкой сказал Грачик, - тот единственный, кто не был бы "своим", был мертв.
- Мертв?… - Кручинин слегка присвистнул: - Если бы я был уверен в том, что он мертв.
Тут Грачик сам едва не свистнул от удивления, но только протянул:
- Так… А что общего между этим ограблением и планом минирования станции? - спросил он. - Мне показалось, что вы…
- Да, именно это я и хотел сказать: секретарь достал из сейфа план расположения мин в здании централи и объяснение устройства, которым можно произвести взрыв.
- Почему вы так думаете?
- Потому, что владелец шкафа - будь то убитый секретарь или пока еще живой патрон - человек большой пунктуальности. Все, что хранилось в сейфе, перечислено в табличке, прикрепленной к внутренней стороне дверцы. В этом списке план минирования стоит в ряду, соответствующем номерам больших голубых конвертов. Бумаги или ценности хранятся на других полках и имеют другую нумерацию. Любому из нас было бы достаточно полминуты, чтобы убедиться: именно этого конверта нет на месте.
- Позвольте, пожалуйста! Ведь отперт еще один маленький ящик внутри сейфа? - возразил Грачик.
- В нем, при всем желании, нельзя было поместить план, нанесенный, несомненно, на большом листе бумаги или кальки.
- Голубого конверта не было и на трупе!
- Не было.
- Значит, его и унес грабитель? Так полагаете?
- Если он вообще что-нибудь уносил из здания станции.
- Э-э, джан! Вы хотите сказать, что он с своей добычей остался там?
- Грабитель-то, если можно так назвать того, кому этот план был нужен, несомненно, остался там, но пакета у него уже не было.
- Почему вы так думаете?
- Потому что шпингалет окна, которым я заинтересовался, был поднят, и створка притворена недостаточно плотно, в то время как все остальные окна, в полном соответствии с сезоном, были затворены очень тщательно.
- Запор мог быть поднят давным-давно?
- Если бы окно было давно неплотно за творено, то в комнате не мог бы удержаться такой спертый воздух, и на пыльном шпингалете не сохранилось бы ясного следа пальцев.