И ты закрашиваешь все плохое жирными мазками хорошего и притворяешься, будто не понимаешь, из какого она на самом деле теста. Ты смотришь, как робко она переходит реку трезвости вброд - и втайне мечтаешь, чтобы она выпила, потому что только тогда она становится твоей возлюбленной. А после не знаешь, кого ненавидеть сильнее: себя за эти мысли или ее за умение твои мысли прочесть.
Эрик молча смотрит на меня, ожидая, пока в голове уложится все только что услышанное.
- Вы любили ее. Вы любите ее до сих пор.
- Я так и не смог ее разлюбить, - признаюсь я.
- Значит, вы забрали Делию не потому, что ненавидели Элизу, - заключает Эрик.
- Нет, - вздыхаю я. - Я забрал Делию, чтобы она не возненавидела Элизу.
"Бродвейские гангстеры", "Ребята с Вест-сайда", "Дуппа-Вилла", "Веджвудские пацаны", "Банда на сорок унций", "Работяги со Второй авеню", "Истсайд Финикера", "Испанцы-засранцы", "Гувер-59", "Смуглая гордость", "Виста-Кинг Троханз", "Грейп-стрит, 103", "Ассоциация наркош", "Дрочилы", "Ревущие 60-е", "Мини-парк", "Парк-саус", "Пико Нуево", "Догтаун", "Золотые Ворота", "Преступники Маунтен-Топ". "Шоколадный город", "Клавилито Парк", "Прирожденные бандиты без башки", "Кровавые висты", "Каса Трес"… В одном только Фениксе и предместьях базируется около трехсот уличных банд. В тюрьме Мэдисон-Стрит представлены далеко не все.
"Вестсайдские" заправляют Фениксом, "Кровавые" - Тусоном. Первые носят синее и пренебрежительно называют вторых жлобами. Они избегают буквосочетания УВ, потому что оно означает "убийц Вестсайдских", а также используют альтернативную орфографию для слов "куРВа", "проРВа", "РВанина" и даже "коРВалол". "Кровавые" же одеваются во все красное и для "Вестсайдских" придумали обидное прозвище "Вездезадские". Чтобы продемонстрировать свое презрение, они опускают в словах буквы "р" и "в".
"Ребята" из разных группировок, встретившись случайно на улице, попытаются убить друг друга. Но в тюрьме они объединяются против "Кровавых".
Прекратить вражду между "Вестсайдским" и "Кровавым" можно только одним способом: натравить их обоих на члена Арийского братства.
Слухи ползут по тюрьме задолго до моего выхода из изолятора. Поговаривают, что Стикс скоро вернется и захочет мести. Блу Лок уже успел стать моим лояльным сторонником. Я, очевидно, заслужил уважение в его глазах, когда взял на себя проступок их черного брата.
Вернувшись, я застаю Компактного за чтением.
- Как житуха, брательник? - Так обычно здороваются парни из черных районов. Он ждет, пока уйдет надзиратель. - Нормально там с тобой обращались?
Я застилаю свою койку.
- Ага. Мне досталась камера с джакузи и винным погребом.
- Вот блин, везет же вам, белым, - парирует он. - Эндрю, - он впервые обращается ко мне по имени, - то, что ты сделал…
Я складываю полотенце.
- Пустое.
Он встает и, превозмогая нерешительность, пожимает мне руку.
- Ты взял на себя мою вину. Это не "пустое".
Смущенный, я отдергиваю руку.
- Да ну. Забыли.
- Не забыли, - возражает Компактный. - Стикс собирается проучить тебя на спортплощадке. Уже давно это запланировал.
Я не подаю виду, как сильно напуган. Если Стикс едва не забил меня до смерти в первую ночь, что же он сотворит при должной подготовке?
- Можно вопрос? Зачем ты это сделал?
Затем, что порой, чтобы защитить себя, нужно защищать других. Затем, что, вопреки расхожим представлениям, не бывает черно-белых ситуаций. Но я лишь качаю головой, не в силах подобрать нужные слова.
Компактный наклоняется и вытаскивает из-под нижней койки полную коробку самопального оружия.
- Ага, - говорит он. - Понял.
Утром решающего дня Компактный бреет мне голову. Бреются налысо все участники побоища: так надзирателям сложнее будет разобрать, кто есть кто. После одноразовой бритвы остаются клочки волос, и выгляжу я так, будто на меня напала дикая кошка. Я завистливо кошусь на гладкий черный череп Компактного.
- Это просто предположение, - говорю я, - но мне кажется, что надсмотрщики смогут отличить меня от остальных "Вестсайдских".
На спортплощадке соберется сразу тридцать человек: десять мексиканцев, девять негров, десять белых - и я. На прошлой неделе постоянный поток покупателей позволил Компактному как следует вооружиться. Мы работали от зари до зари: дубинки из старых номеров "Нэшнл Джеографик", скрученных при помощи изоленты, которой на кухне метят диетические блюда; носки с двумя брусками мыла внутри и даже один навесной замок, втихомолку снятый с кандалов, - им тоже можно швырнуть в неприятеля. Одноразовые бритвы, которые нам выдают по утрам, мы разломили и вставили лезвия в оплавленные концы зубных щеток. Заточки мы сделали из нержавеющих зеркальных рам, обломков забора, дверных откосов и даже из туалетных ершиков - их тоже, знаете ли, можно заострить будь здоров, если не спать по ночам и иметь в распоряжении цементный пол. Ручки обмотаны обрывками простыней и полотенец и связаны белыми веревками, которыми перевязывают охапки нашего выстиранного белья. Теперь оружие не будет выскальзывать из рук, не порежешься, если дрогнет рука.
Для меня Компактный приготовил особый, экзотический предмет. Вытащив из механического карандаша стальной кончик, он вставил со стороны ластика заточенную скрепку, а со стороны грифеля - сигаретный фильтр. Дротик, вдетый в полую трубочку карандаша, войдет врагу прямо в глаз - правда, если стрелять с небольшого расстояния.
На построении я искренне изумляюсь, как могут надсмотрщики даже не догадываться о происходящем. У всех, кто здесь стоит, где-то в одежде припрятано оружие. Мы выходим на спортплощадку и сразу разделяемся на группы, но только больше обычных: никому не хочется быть далеко от союзников. Никто не играет в баскетбол.
- Не волнуйся, - шепчет Компактный.
Сердце у меня сейчас похоже на губку, которой перемыли гору посуды. Пот выступает за ушами и собирается в ложбине, где еще вчера росли волосы.
Я не успеваю приготовиться к удару: груженный мылом носок, припевая, как колибри, врезается в мой левый висок. Падая, я уже с трудом воспринимаю толпу, окружающую меня со всех сторон, словно сквозь дымку вижу разросшиеся джунгли чьих-то ног. Офицер объявляет каким-то совсем детским голоском: "На спортплощадке массовая драка. Срочно требуется подкрепление".
В окне, выходящем на спортплощадку, появляется вдруг множество лиц. В дверь высыпают охранники и пытаются расплести тугой комок разноцветных конечностей. Насилие, когда с ним сталкиваешься вблизи, обретает запах - смесь омедненной крови и горящего угля. Я, содрогаясь, ползу назад.
Стена плоти передо мной разверзается и выплевывает чье-то тело. Стикс поднимает голову, и глаза его загораются.
Я отмечаю самые странные детали: что асфальт подо мной пахнет, как школьная раздевалка, что порез на плече Стикса напоминает формой штат Флорида, что обут он всего в одну туфлю. Ноги у меня дрожат, а рука - как будто автономно от меня самого - обхватывает смертоносный карандаш.
Он улыбается мне, обнажая окровавленные зубы.
- Любитель ниггеров! - злорадствует и наводит на меня самопал.
Я узнаю оружие, потому что Компактный тоже хотел его сделать, но не успел вовремя раздобыть пули. Процедура проста: отпиливаешь верхушку и дно у ингалятора, разрываешь тонкую металлическую пластину, разглаживаешь ее и оборачиваешь карандаш, чтобы получилась трубочка. Патроны двадцать второго калибра входят в эту трубочку, как сабля в ножны. Завернутую в тряпку трубочку и держишь в одной руке, а второй берешь боек. Это может быть что угодно, лишь бы ударить по ободку патрона, когда сталкиваешь руки. В пределах пяти футов самопал разит наповал.
Я смотрю, как Стикс берет гнутую железку - судя по всему, ключ от наручников - и зажимает ее в правой руке. Затем разводит кулаки…
Будто в замедленной съемке, я поднимаю карандаш и прижимаюсь ртом к его концу. Стрела летит прямо в Стикса: скрепка врезается ему в правый глаз.
Он, вопя, откатывается прочь. Я дрожащей рукой засовываю оружие в канализационную решетку. Надзиратели распыляют перечный газ, я слепну Что-то легко проносится мимо уха. Я пытаюсь разглядеть это "что-то", но глаза воспалились. Предмет я узнаю осязательно, по холодному уколу, точно от миниатюрной ракеты. Ни секунды не мешкая, я подбираю оброненную Стиксом пулю.
- Эй, полегче там! - приказывает кто-то у меня за спиной. - Я видел, как ты принял первый удар. Ты в порядке?
В промежутке между тем мигом, когда я вошел на спортплощадку, и тем, когда отсюда уйду, я успел превратиться в человека, которого отказываюсь узнавать. В отчаянного человека. В человека, способного на поступки, которых я не мог совершить, пока меня не вынудили. В человека, которым я был двадцать восемь лет назад.
Другая жизнь в один день.
Я киваю офицеру и подношу ладонь ко рту, как будто мне нужно вытереть слюну. И, языком вытолкнув пулю из-за щеки, глотаю ее.
V
Листья памяти горестно
Шуршат в темноте.
Генри Уордсворт Лонгфелло. Обломки мачт
ДЕЛИЯ
Рутэнн рассказывает Софи, что в ее детстве девочки из племени хопи завивали волосы и собирали локоны изящными "гульками" над ушами. Она разделяет волосы Софи пополам, заплетает две косы и укладывает их спиралями.
- Вот так-то. Теперь ты вылитая kuwanyauma.
- А это что значит?
- Это бабочка, раскрывшая свои красивые крылышки.
Рутэнн накидывает Софи на плечи шаль и обматывает ей ноги бинтами - такие импровизированные мокасины.
- Замечательно! - говорит она. - Готово.
Сегодня она повезет нас в музей Херда, где состоится большой фестиваль. Машина под завязку набита старыми настольными играми, сломанными часами, ручками с пустыми ампулами и вазами с фишками и жетонами. "Вам все равно заняться нечем, - сказала она нам, - а мне понадобится помощь".
Через час мы с Софи стоим на лужайке у музея в окружении барахла Рутэнн, пока она бродит среди потенциальных покупателей, периодически распахивая свой обвешанный куклами плащ. Все, прихлебывая воду из бутылок и уминая гренки по четыре доллара за штуку, расселись на складных стульях или на подстилках. В круглом тенте у павильона несколько мужчин склонились над гигантским барабаном; их голоса сплетаются воедино и улетают в небо.
Здесь немало белых зевак, но в основном публика состоит из индейцев. Одеты они как придется: от национальных костюмов до джинсов и звездно-полосатых футболок. У некоторых мужчин волосы заплетены в косички и хвосты. Все улыбаются. Я замечаю девочек, у которых волосы заплетены точно так же, как у Софи.
В центр круга выходит танцор.
- Дамы и господа, - объявляет конферансье, - поприветствуйте Дерека Дира из Сиполови, что на земле хопи!
Мальчишке на вид не больше шестнадцати. Колокольчики на его костюме позвякивают при ходьбе, плечи и руки пересекает радужная бахрома, а лоб закольцован в кожаную повязку с радужным диском посредине. Из-под набедренной повязки выглядывают облегающие шорты.
Он раскладывает на земле пять обручей, каждый примерно в два фута диаметром. Барабаны начинают бить, и мальчишка приходит в движение. Два шажка правой ногой, потом - левой, затем - не успеваю я и глазом моргнуть - он уже подбрасывает первый обруч ногой и ловит его руками.
То же самое он проделывает с оставшимися четырьмя, после чего обручи превращаются в части его тела. Он проходит сквозь два и выстраивает другие три по вертикали, хлопает верхними, как будто исполинской челюстью. Не останавливаясь, он, пританцовывая, выходит из обручей и расправляет все пять за спиной, как орел крылья. Вот он оборачивается необъезженным жеребцом, вот - змеей, а вот - бабочкой. Потом свивает податливые обручи, будто Атлант, громоздящий все больше тяжести на свои плечи, и выкатывает эту трехмерную сферу в центр арены. Под рокот барабанов он танцует последний круг - и припадает на одно колено.
Я никогда в жизни не видела ничего подобного.
- Рутэнн… - Она как раз подходит ко мне, хлопая в ладоши. - Это было потрясающе. Это…
- Пойдем к нему.
Она проталкивается сквозь толпу, пока мы не оказываемся у павильона барабанщиков. Вспотевший мальчуган ест питательный батончик. Приглядевшись, я понимаю, что радуга на его костюме - это пришитые вручную ленты. Рутэнн беспардонно хватает мальчика за рукав.
- Только взгляни, на ниточке все держится! - журит его она. - Твоей маме не мешало бы научиться шить.
Мальчишка расплывается в улыбке.
- Может, тетя сможет починить… Хотя она слишком занята своим бизнесом, чтобы обращать внимание на таких, как я. - Он обнимает Рутэнн. - Или, может, ты захватила нитку и иголку с собой?
Почему она не сказала, что этот гениальный танцор - ее племянник? Рутэнн отступает назад, чтобы оценить его во всей красе.
- Вылитый отец! - заключает она, и улыбка снова разрезает его лицо пополам. - Дерек, это Софи и Делия, ikwaatsi.
Я пожимаю ему руку.
- Ты бесподобно танцевал!
Софи пытается поддеть обруч ногой. Тот подлетает на пару дюймов, а Дерек смеется.
- О, уже появились поклонницы!
- И не самые, доложу тебе, плохие, - говорит Рутэнн.
- Как поживаешь, тетя? Мама сказала…. Она говорила, что ты ходила в поликлинику для индейцев.
По лицу Рутэнн пробегает тень, я с трудом успеваю ее заметить.
- Хватит обо мне. Лучше скажи, ставить на твою победу?
- Я даже не уверен, что в этом году буду участвовать, - отвечает Дерек. - Не было времени на тренировки. Столько всего случилось, сама понимаешь…
Рутэнн легонько толкает его в плечо и указывает куда-то в небо. На безупречно голубом фоне видна кургузая тучка.
- Думаю, это твой папа пришел убедиться, что ты не подкачаешь.
Дерек пристально смотрит в небо.
- Может быть.
Пока он объясняет Софи, как подбрасывать обруч одной ногой, Рутэнн рассказывает, что ее шурин, отец Дерека, погиб в Ираке одним из первых. Согласно традиции хопи, его тело должны были прислать обратно в Америку на четвертый день. Однако вертолет с останками сбили, поэтому груз доставили только через шесть дней после его смерти. Родственники старались как могли: вымыли ему волосы экстрактом юкки, набили полный рот еды, чтобы он не голодал, сложили все его личное имущество в могилу, - но все же с двухдневным опозданием. Они очень переживали, сможет ли он благополучно проделать положенный путь.
- Мы все ждали и ждали, - рассказывает Рутэнн, - и наконец, перед самым наступлением темноты, пошел дождь. Не везде - только над домом моей сестры, над ее полями и перед тем зданием, где завербовался мой шурин. Так мы поняли, что он все же добрался до следующего мира.
Я гляжу на тучу, в которой она узнала своего шурина.
- А что случается с теми, которые не добрались?
- Они блуждают по нашему миру, - отвечает Рутэнн.
Я подставляю ладонь и пытаюсь убедить себя, что ловлю дождевую каплю.
- Рутэнн, - спрашиваю я на обратном пути, - а почему ты живешь в Месе?
- Потому что Феникс - это тихое болото, а я люблю драйв!
- Нет, серьезно! - Я смотрю в зеркальце заднего вида, чтобы убедиться, что Софи не проснулась. - Я и не знала, что у тебя поблизости живут родственники.
- А почему люди вообще переезжают в такие места? - пожимает она плечами. - Потому что больше некуда податься.
- Ты никогда туда не ездишь?
- Езжу. Когда хочу вспомнить, откуда я родом, и понять, куда двигаюсь.
Может, и мне туда съездить, думаю я.
- Ты ни разу не спрашивала, зачем я приехала в Аризону.
- Я так рассудила: захочешь - сама расскажешь.
Я не свожу глаз с дороги.
- Когда я была еще совсем маленькой, меня похитил родной отец. Он сказал, что мама погибла в аварии, и увез меня из Аризоны в Нью-Гэмпшир. Сейчас он сидит в тюрьме в Фениксе. Еще неделю назад я ничего об этом не знала. Не знала, что моя мать жива. Я даже не знала, как меня по-настоящему зовут.
Рутэнн оглядывается на заднее сиденье, где Софи улиткой свернулась под боком у Греты.
- А почему ты решила назвать ее Софи?
- Ну… просто понравилось имя.
- В то утро, когда моя дочь должна была получить имя, каждая из ее тетушек предложила свой вариант. Ее отец был из Povolnyam - из Клана Бабочек, так что все имена были так или иначе с этим связаны: Polikwaptiwa - это Бабочка, Сидящая На Цветке, Tuwahoima - это Гусеница Превращается В Бабочку, Talasveniuma - Бабочка, Несущая Пыльцу На Крыльях. Но бабушка выбрала имя Kuwanyauma - Бабочка, Раскрывающая Красивые Крылья. Она дождалась рассвета и отнесла Kuwanyauma знакомиться с духами.
- У тебя есть дочь? - поражаюсь я.
- Назвали ее в честь отцовского клана, но принадлежала она мне, - говорит Рутэнн, пожимая плечами. - После обряда инициации ее называли уже иначе. В школе учителя обращались к ней "Луиза". Я к чему веду: имя - это, по сути, не так уж важно.
- И чем занимается твоя дочь? - не унимаюсь я. - Где она живет?
- Ее давно уже нет. Луиза так и не смогла понять, что "хопи" - это не описание человека, но его дорога. - Рутэнн тяжело вздыхает. - Я скучаю по ней.
Сквозь ветровое стекло я вижу облака, тянущиеся вдоль горизонта. Я думаю о шурине Рутэнн, пролившемся дождем над семейной усадьбой.
- Прости. Я не хотела тебя огорчить.
- А я не огорчилась, - отвечает она. - Если хочешь узнать о человеке, он сам должен тебе все рассказать. Вслух. Но каждый раз рассказ чуть меняется. Он новый даже для меня.
Слова Рутэнн заставляют меня задуматься, что дебет, вероятно, далеко не всегда сходится с кредитом. Быть может, величина "отнять ребенка у матери" больше, чем "отнять мать у ребенка". Быть может, "найти свое место под солнцем" не тождественно "знать, кто ты есть".
- Ты уже виделась с матерью? - спрашивает Рутэнн.
- Да. Но встреча прошла не очень удачно.
- Почему?
Я еще не готова посвятить ее в эту тайну.
- Она оказалась не такой, какой я ее представляла.
Рутэнн выглядывает в окно.
- Никто никогда не оказывается.
Из всех музеев в детстве я больше всего любила ходить в "Аквариум Новой Англии", а всем экспонатам предпочитала небольшой водоем, где можно было играть в Бога. Там были морские звезды, умевшие выплевывать собственные желудки и отращивать поврежденные щупальца. Там были анемоны, способные всю жизнь простоять на одном месте. Там были раки-отшельники, и моллюски-блюдечки, и морские водоросли. Но главное, там была красная кнопка: когда я ее нажимала, поднималась волна, вся живность смешивалась и крутилась, как одежда в стиральной машине, а после оседала снова.