- Вот то-то и оно, что может быть, - неохотно согласился Матвеев. - Но уж лучше бы он оказался водителем машины. Кстати, у тебя среди знакомых или соседей нет водителя по имени Виктор? Высокий такой, глаза зеленые, наглые, на левой кисти, где большой палец, наколка. Лет двадцать пять - двадцать семь.
- Виктор есть, брат двоюродный, в автобазе машиностроительного завода работает. Но он маленького роста, глаза, кажется, синие, и наколок никаких, это точно. А больше Викторов, кажется, не знаю. Нет, не знаю. Есть Сережка, Александр, Вячеслав, еще один Вячеслав, Анатолий. А что, очень нужен?
- Если бы не был нужен, не спрашивал.
Марков посмотрел на спидометр и, прибавив газ, пошел на обгон панелевоза. Навстречу, метров за пятьсот до "уазика", на большой скорости мчались красные "Жигули". Марков напрягся, переключил скорость, выжал акселератор до предела и едва успел проскочить мимо "Жигулей" буквально в нескольких сантиметрах от них. Матвеев усмехнулся:
- Коля, нас ждут. А так мы можем и не доехать.
- Извините, Петр Васильевич. - Марков достал сигарету, открыл форточку, закурил. - Вот лихач. Наверняка за сто двадцать шел.
- "Жигуленок"-то?
- Ну да. Наш это, городской. Я его, между прочим, знаю. Стоматологом работает. Зайцев Евгений Александрович. Хороший врач. Два зуба простых мне вставил, никто не отличит.
- На золотые денег не хватило?
- Деньги были. Я вообще-то хотел. А он сказал, что с золотом не работает, надо к другому врачу. А у того очередь огромная. Ну, я и плюнул, не стал ждать, со свадьбой торопился.
Всякий раз, когда Матвеев приезжал в областной центр, он испытывал странное чувство, словно не покидал этого города, а был в длительной командировке, и вот теперь, отчитавшись по ее результатам, привычно выйдет из управления, неторопливо пройдет по ярко освещенному широкому проспекту, заглянет к жене в областную детскую библиотеку, заберет с собой второклассника Алешку и вечером во дворе большого многоэтажного дома будет гонять с ребятишками футбольный мяч, а когда вернется с работы Нина, она ласково будет бранить его и сына за то, что они вымазались, что не помогли бабушке готовить ужин, а мама будет оправдывать сына и внука, звенеть тарелками на столе, и в восемь вечера всей семьей, вчетвером, они будут сидеть за электрическим самоваром, слушать восторженные рассказы сына о школьных новостях, и так будет продолжаться всегда, в однажды заданном ритме. Но вот предложили Матвееву переход в район, на самостоятельную руководящую работу, и он принял это назначение без тени неудовольствия, даже радостно, потому что спокойный, размеренный образ жизни, несмотря на сложность и неординарность вопросов, какие приходилось решать на службе, стал убаюкивать его, причем это заметил не только он сам, но и Панкратов, под началом которого работал в областном управлении Матвеев. Пожалуй, только Панкратову завидовал он и не скрывал этого ни от кого. На невысокого, налитого мускулами светловолосого, всегда стремительного Панкратова он смотрел задумчивыми нежными глазами, в которых каждый внимательный человек без труда мог угадать восхищение. Отец Панкратова, слесарь-сборщик высочайшей квалификации, дал единственному сыну хорошее образование и настоял, чтобы он, несмотря на отцовскую славу и трудовые ордена, пришел в тот же цех. Уже через четыре года Юрия Панкратова выдвинули на должность начальника цеха, в котором было около тысячи человек. И вдруг Панкратов, отказавшись от блестящей перспективы вырасти в большого хозяйственного руководителя, согласился на предложение перейти на работу в органы государственной безопасности. И здесь за короткое время вырос так же стремительно, благодаря неукротимой энергии, уму, воле и собранности. Была в нем какая-то загадка человеческого обаяния, над разрешением которой Матвеев долго бился и наконец с удивлением и раздражением на себя понял, что заключается она в предельной искренности Панкратова, который, не экономя себя в любом, даже незначительном деле, не боялся показаться слабым, не знающим в данный момент того или иного вопроса. Когда Матвеев сделал это открытие, он, перейдя в район, старался буквально во всем следовать Панкратову. А год назад, похоронив мать, он поймал себя на мысли, что после нее самым близким для него взрослым человеком на земле стал вот этот, едва достающий ему до плеча светлой, лысеющей со лба головой мужчина, стоящий с ним рядом на кладбище и шептавший бледными губами: "Ничего, Петр Васильевич, ты держись, пожалуйста!"
До назначенного начальником управления времени оставался еще час, поэтому Матвеев заранее радовался представившейся возможности побыть этот час с Панкратовым, если, разумеется, тот будет свободен. Матвеев почти бегом одолел широкие чугунные лестничные марши старинного особняка, поднялся на третий этаж и, остановившись перед крайней дверью, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить дыхание. Потом приоткрыл дверь:
- Юрий Степанович, разрешите?
Панкратов был не один. Напротив него за приставным столиком сидел молодой, незнакомый Матвееву сотрудник. Большеглазое его лицо было напряжено, как перед прыжком в воду с высоты. Панкратов, сунув левую руку в карман брюк, стоял у окна лицом к двери и рубил правой рукой воздух:
- Скромность и еще раз скромность - вот самая для вас нужная черта характера, которую надо воспитывать постоянно, в любой ситуации. Пока вам этого явно недостает. У меня все, вы свободны, товарищ лейтенант.
- Извините, - Матвеев попятился.
- Ничего, мы закончили, проходите, Петр Васильевич. - Панкратов пошел навстречу Матвееву, крепко пожал руку и, не отпуская ее, посмотрел на сотрудника, закрывающего дверь. - Здравствуй, дорогой, проходи, присаживайся, закуривай. Ах да, ты же бросил. Ну и молодец. А я все никак. - Панкратов закурил, вздохнул, еще раз посмотрел на дверь. Красные пятна на его щеках стали бледнеть. - Завел меня, понимаешь, этот паренек. И дело-то у него было пустяковое, выяснить кое-что в паспортном столе. А он пришел, удостоверением размахивает, я такой-сякой, выньте да положите мне то-то и то-то. Там, конечно, удивились, позвонили. Ну, я и не сдержался чуток. Ничего. Лишний раз о скромности чекиста напомнить не мешает. Ну, рассказывай, как живешь-можешь? Почему меня, своего куратора, обходишь, через голову, сразу Алексееву звонишь?
- Я и вам звонил, Юрий Степанович, - зарделся Матвеев, - вы на сессии горсовета были.
- Ладно, не оправдывайся, не виноват. Что-то серьезное? - Панкратов глазами показал на папку, которую Матвеев держал на коленях.
- Похоже, что да. Суть такая. В августе в нашем городе вдруг в большом количестве люди стали делать золотые коронки и зубы. В поликлинику, где их вставляют, золота поступает немного, обычно очереди ждут несколько лет. В городе десять стоматологов. С золотом работает один, Ковалев, член партии, ветеран войны. Всех врачей внимательно мы посмотреть пока не успели. Некто Одинцов буквально вчера пришел с заявлением. Вот оно, - Матвеев передал три листа, исписанных мелким, но разборчивым почерком.
Панкратов взял остро отточенный карандаш, чистый квадратик бумаги и углубился в чтение. Через несколько минут, что-то черкнув на своей бумаге, он поднял глаза, и Матвеев увидел в них тот же веселый блеск, что и во взгляде Гусева:
- Что сделано по заявлению?
Матвеев коротко доложил.
- Ну что ж, - Панкратов закурил новую сигарету. - Пока мне ясно, что вам на месте ничего не ясно. Направления выбраны правильно. Сейчас надо в первую очередь установить личность продавца и определить пробу слитка. С собой?
- Конечно. - Матвеев вынул коробку из-под обручального кольца, раскрыл и передал Панкратову. Тот осторожно взял слиток пальцами, подержал на весу:
- Граммов четырнадцать?
- Пятнадцать и одна десятая, Юрий Степанович, мы проверяли.
- Это явно не самородок, а самоделка, - Панкратов сощурился, рассматривая слиток, - на какую-то лепешку похож. Знаешь, Петр Васильевич, драники из картошки раньше делали, когда хлеба не хватало. Ел такие?
- Нет, я же молодой еще.
- А? Ну да, ужасно молодой начальник, - засмеялся Панкратов и полез в ящик стола. - У меня где-то лупа была, ага, вот она, - он достал из футляра увеличительное стекло, замер над слитком. - Да, проба высокая, должно быть. Но какая? Ладно, эксперты скажут. Ну что, мил человек, кажется, пора к генералу. С этим золотом шутки плохи. Здесь ухо востро надо держать. Но ты носа не вешай. Доложишь подробно и обратишь внимание на стоматологов и возможные источники золота. Кстати, когда запланировал возвращаться?
- Может, завтра. Дождусь результатов экспертизы и поеду.
- Нет, с утра ты должен быть у себя на месте. У Семина и Гусева наверняка появится новая информация. А я думаю, что послезавтра приеду к тебе, вполне возможно, что Алексеев пошлет. Завтра у меня кое-какие дела будут здесь. Да, чуть не забыл! - Панкратов выдвинул верхний ящик стола и достал авторучку с золотым пером. - Держи подарок для своей Нины от меня и моей жены. Если нам не изменяет память - у нее завтра день рождения. Поздравь и поцелуй ее. И скажи, что я помню ее и ценю. Именно такая жена должна быть у хорошего чекиста, добрая и понимающая.
- Спасибо, Юрий Степанович, - Матвеев смутился, встал.
- Не торопись краснеть, еще успеешь это сделать в кабинете у Михаила Павловича.
На следующий день в восемь утра Панкратов позвонил Матвееву:
- Петр Васильевич, доброго здоровья! Нину поздравил? Молодец. Какие у тебя новости?
- Продавца мы должны выяснить часа через два-три, этим занимается Гусев. А внеочередных зубов становится больше. По городу есть информация, что кто-то из стоматологов за большие деньги незаконно вставляет золотые коронки.
- Поздравляю! Как раз об этом предупреждал нас с тобой вчера Михаил Павлович.
- Не с чем поздравлять, Юрий Степанович. Врачей смотрим заново всех. Пока ничего интересного. А что у вас?
- А у нас в квартире газ, - с легким раздражением ответил Панкратов. - Экспертиза установила, что твой слиток из металла высшей промышленной пробы. Понял? Обрати внимание на завод, возможно, что утечка металла, а может, и не только его, происходит оттуда. Соседи твои получили аналогичные задания. Твоя информация ушла в Москву и в обком партии. Я буду с Андреем Ильичом к вечеру, закажи гостиницу. Сейчас надо сосредоточиться на золоте. Остальное пока потерпит. Это приказ. До встречи.
Матвеев положил трубку и задумался. Значит, Одинцов - не первый и не единственный, кому продавец Виктор предложил золото. Неужели утечка с нашего завода? Кто ворует? Кто продает? Кто вставляет коронки?
Нужен продавец. Больше всего на свете сейчас нужен продавец. Он должен быть связан и с теми, кто крадет золото, и с врачом или врачами. Каждый день кто-то крадет золото, продает его и, возможно, сведения, представляющие государственную тайну. Через продавца легче выйти на всех остальных.
А Гусев молчит. Впрочем, он всего час назад уехал в деревню к Одинцову. Если тот из двадцати девяти фотографий опознает продавца, Гусев вернется с этой вестью не раньше, чем через полтора часа. Панкратов приедет со старшим следователем Андреем Ильичом. Значит, создана оперативная группа. И уже сегодня, к вечеру, Алексеев потребует информацию, которую ждет Москва.
Неужели утечка с машиностроительного? Может, не Семину, а Гусеву надо было поручить эту проверку? Нет, Гусев горяч, кроме того, на заводе его слишком хорошо знают, это может напугать преступников. С другой стороны, Семин - не технарь, а гуманитарий, преподаватель истории. Но парень цепкий. Пусть проверяет завод он.
Да, а пока я здесь рассуждаю, неизвестный врач вставляет очередные внеочередные коронки и берет за каждую от пятидесяти до восьмидесяти рублей. Из заводского золота. Кто? Может, пригласить Ковалева и проконсультироваться с ним? А если, предположим, он это делает сам или кто-нибудь из его знакомых? Нет, Ковалева пока тревожить нельзя. Ведь с металлом может работать любой грамотный зубной техник.
Да, интересная ситуация. И возникла она наверняка не на пустом месте. Если допустить, что предположение Панкратова верное и утечка золота происходит с машиностроительного завода, значит, там нет должного порядка с учетом и контролем за его расходованием. А последние два года на заводе, судя по результатам очередных и внеочередных проверок, - полный порядок. Очевидно, что тот, кто ворует золото, может продавать и секретные сведения. И, видимо, именно с этим связана и последняя, внеочередная проверка, которую проводили по просьбе тех, кто получает и эксплуатирует заводские изделия. Но проверяли-то, как сказал Семин, сборочный цех. А он не имеет отношения к золоту. Проверяли и не обнаружили причин, по которым приборы выходили из строя.
Неужели, если бы на тренировке Семин случайно не выбил Гусеву зуб, мы бы так и сидели, сложа руки?
Нет, неправда. Первоначальная информация была почти ничтожна. Но мы все-таки обратили на нее внимание. И потянули за ниточку. А что там оказалось? А там - узелок! Вот его-то и надо распутать.
6
С совещания в областном управлении бытового обслуживания Мария Алексеевна возвращалась в хорошем настроении. Александр Павлов понял это сразу, едва только она вышла из здания, окруженная какими-то женщинами. Он открыл дверцу изнутри, Мария Алексеевна села, дала ему подержать грамоту, которую ей вручили за хорошую работу, расправила плащ, посмотрелась в зеркальце и, улыбнувшись Павлову, сказала:
- Ну, Саша, теперь хоть в ресторан, да жалко, что ты у меня непьющий! Кстати, ты сумел пообедать? Нас-то покормили неплохо. Жми домой, я по внуку соскучилась.
- Я поел, спасибо, Мария Алексеевна, - Павлов вырулил на проспект и, переключив передачу, прибавил скорость.
За этот день в областном центре он не только успел пообедать, купить теще симпатичного олененка на золотой цепочке, но и посмотрел в кинотеатре, который был поблизости от управления бытового обслуживания, фильм про шпионов. А после фильма, выбежав на улицу и увидев, что добрый десяток автомобилей все еще стоит на прежнем месте, неторопливо завернул на главпочтамт, поглазел на симпатичных девчат за высоким барьером, вернулся в машину и часок вздремнул. Голова после вчерашнего посещения ресторана все-таки побаливала. Да и утром, когда он собрался пораньше на работу, Вера молча одела Максимку и повела в ясли, не пожелав удачной дороги и не попросив ничего ей купить. Это не страшно. Павлов все равно купил ей шелковый японский платок, прошитый золочеными нитками. Платок стоил дорого: восемьдесят рублей. И Павлов ни за что бы не решился взять его, если бы перед прилавком высокая красивая женщина с мужем не примерила такой же. Павлов стоял чуть в стороне, смотрел на женщину в платке и думал о том, что неплохо бы и своей Вере сделать подарок. Деньги, оставшиеся после ресторана, были с собой в удостоверении водителя, и он, решив, что объяснит дорогую покупку премией, без колебаний двинулся к кассе и пробил чек. В "Детском мире" Максиму он купил большой красный самосвал и теперь представлял, как обрадуются все они: и теща, и Вера, и Максимка.
Домой Павлов пришел в начале седьмого. В большой комнате на деревянном коне качался взад-вперед и размахивал пластмассовой саблей Максим. Вера готовила на кухне ужин. Павлов подошел к жене, заглянул в ее большие шоколадные глаза:
- Ты перестала на меня дуться?
- Почти, - усмехнулась Вера. - Но только я все помню, какой ты вчера заявился.
- Да ладно тебе, сказал же - не буду! - Павлов прошел в большую комнату, расстелил на диване платок, полюбовался им. Потом поставил перед сыном самосвал. Максимка моментально соскочил с коня и прижал игрушку к груди:
- Моя!
- Твоя, твоя, только не поцарапайся! - засмеялся Павлов и, присев на диван, разгладил платок. Под платком пальцы нащупали что-то твердое. Павлов откинул шелк и увидел похожий на небольшой патрон кусочек желтого металла. Он взял его, прохладный, необычно тяжелый, и чуть не вскрикнул: да это же золото! От неожиданности он закашлялся и быстро спрятал находку в карман, потому что из кухни на крик Максимки: "Моя!" - вышла Вера.
Павлов вскочил с дивана. Лицо его стало красным.
- Ой, это мне? - Вера подошла к дивану, протянула руки к платку, не решаясь потрогать его.
- Конечно, тебе, кому же еще? - Павлов легонько подтолкнул ее. - Бери, не бойся, он не кусается.
Вера осторожно взяла платок, сложила его вдвое и робко набросила на плечи:
- Послушай, это же японский, самый модный сейчас, у нас тут все с ума сходят. Он же дорогой!
- Ну и что? А мне премию дали, девяносто рублей, - громко сказал Павлов. - Мы план-то за август выполнили, а нам еще за второй квартал премию задержали. И вот получил все вместе. И на платок хватило, и на самосвал.
- Санечка! - Вера обняла мужа, чмокнула в щеку. - Какой ты у меня внимательный. Спасибо!
- Не за что. Я все-таки глава семьи, а не просто так.
- Ой, да я в халате. Я сейчас платье надену, - Вера убежала в спальню.
- Давай-давай, наряжайся, я пока покурю в ванной. Вера, а где Елена Петровна? Я ей кулон с цепочкой купил. Сто семьдесят рублей стоит. Тридцать сдачи.
- Она в кино пошла с Василием Митрофановичем на семь часов. Они прямо перед тобой ушли. У нее опять желудок заболел, лежала на диване, а как пришел кавалер, так быстренько поднялась. Не хочет перед ним хворой выглядеть. Как ты думаешь, Саша, женится он на ней? - Вера вышла из спальни в новом зеленом платье с черно-золотистым платком на плечах. - Не очень он меня старит?
- Что ты! Бесподобно! - Павлову не терпелось уйти в ванную комнату, закрыться и получше рассмотреть находку с дивана. - А насчет женитьбы я не уверен. Я чувствую, что он обманывает ее. Мужик он, ничего не скажешь, солидный, но только грубый какой-то, глаза у него злые, недобрые. Если он женится, я не знаю, как мы все вместе здесь будем жить. Придется нам уходить на квартиру.
- Так у него же свой дом в Пионерском поселке. Может, мама туда переедет.
- Ну да, и работу свою бросит? Вряд ли. Она сейчас получает двести с лишним, ее уважают, на Доске почета. А там по ее специальности и нет ничего, только филиал швейной фабрики. Да и Василий Митрофанович еще с первой женой, по-моему, не развелся. Так, врет он все. Ты уж не обижайся.
- А я не обижаюсь, Саша. Только я своей матери тоже счастья хочу. Ну, ты сам посуди, ей тридцать девять лет, она одна, отец мой где-то в Магаданской области умер на приисках, так матери оттуда и не прислал ни копейки за все пять лет, что там работал. Я маме трудно досталась. Разве она теперь не имеет права на личное счастье? Ведь в ее возрасте особенно выбирать не приходится. А она его все-таки любит. Да-да, не улыбайся, любви на самом деле все возрасты покорны. Она с ним знакома всего ничего, а помолодела лет на десять.
- Да я что, разве против? - Павлов пожал плечами, покрутил сигарету в пальцах. - Только чует мое сердце, что все у него как-то фальшиво. Ты не вздумай матери говорить это, ладно? Кстати, Вер, неужели от твоего отца, когда он умер, ничего не осталось? Ну, вещи какие-нибудь или сбережения? Ты не подумай, я просто так спрашиваю. Не может же человек за сорок лет не нажить ничего хотя бы на черный день. Тем более, ты говоришь, что он тебя все-таки любил. Ну, мать - это дело другое. А ты ведь единственная дочь была у него.