1956 год. Классический советский шпионский роман.
Татьяна Сытина
Конец большого Юлиуса
- Но… Спартаковцы дружно защищают свои ворота! Труднейший мяч только что взял вратарь! Вы слышите, как аплодируют москвичи великолепной атаке сталинградцев! Вот мяч опять на середине поля…
Полковник Смирнов с сожалением выключил радиоприемник. От дверей кабинета к его столу торопливо шел маленький толстый человек в расстегнутом измятом пыльнике. Из правого кармана пыльника торчал кончик зеленого галстука. Лицо толстяка пылало, в круглой детской ямочке на подбородке светлели капельки пота.
- Нелегко добраться до вас, товарищ полковник! - задыхаясь, сказал он. - Мне пришлось двум товарищам объяснять свое дело. И оба недослушивали и передавали меня друг другу, как бумажку. Вы третий!
- Прошу садиться! - вежливо перебил Смирнов посетителя.
- Благодарю вас! - с облегчением сказал толстяк и вытер лицо клетчатым платком, скомканным в кулаке. - Тяжело! В такую жару чувствуешь каждый килограмм своего веса. Очень тяжело…
Толстяк ворчливо жаловался, а Смирнов молча его разглядывал. Особого доверия посетитель не внушал. Вероятно, придется долго выслушивать путаный рассказ, а в результате "дело" окажется чепухой. Такие случаи, к сожалению, бывают…
- Вы отдышитесь, отдохните, а потом расскажете мне, что с вами случилось, - предложил он толстяку, напряженно прислушиваясь к аппетитному говорку Синявского, доносившемуся теперь из открытого окна с верхнего этажа. Внезапно говорок исчез в могучем нарастающем обвале звуков. Гол! - вздрогнул Смирнов. - Но кому? Скоро конец второго тайма… Этот гол может решить игру.
- Я уже отдышался! - покорно сказал толстяк и поглубже угнездился в кресло. - Дело в том, что в 1945 году, находясь в рядах Советской Армии, на территории Германии, в городе Мюнстенберге, 11 августа, в два часа дня, я шел по улице… - неожиданно связно и кратко начал рассказывать толстяк.
И Смирнов вдруг перестал прислушиваться к Синявскому.
Сначала его привлекла деловая интонация посетителя. Взглянув ему в лицо, он увидел тугие румяные щеки, светлоголубые глаза и в них сосредоточенность чувств, которая сделала бы честь человеку с более мужественным обликом. Это были глаза мужчины, принявшего решение сражаться до конца. В них светилось упрямство и веселая дерзость.
- Простите, как ваше имя? - прервал толстяка Смирнов, вынимая из ящика коробку Беломорканала и протягивая ее посетителю.
- Спасибо, не курю! Зовут меля Окуневым Борисом Владимировичем. По специальности механик. В армии служил в танковой части. Сейчас работаю в сборочном цехе главным мастером.
- Так… так… Значит, в два часа дня 11 августа 1945 года вы шли по улице города Мюнстенберга…
- Точно! - подхватил Окунев. - Я шел мимо большого дома, превращенного в развалины, и собирался уже свернуть за угол, когда услышал женский крик. По мостовой навстречу мне шел человек в серых брюках и толстом зеленом свитере. Я могу рассказать вам в отдельности о каждой черточке лица этого типа, потому что то, что он при мне сделал… Словом, я узнаю его днем и ночью, в любом костюме, даже в гриме. За ним бежала девушка в коричневом платье, без чулок, в одной тряпичной туфле. Другую она, наверное, потеряла во время погони. Помню, что волосы у нее были совсем светлые, редкого серебристого оттенка, и они расплелись и облачком летели за ней по ветру. Заметив меня, человек остановился и повернулся к девушке, поджидая ее. А девушка кричала, и я помню каждое ее слово: "Негодяй! - кричала она. - Держите его, товарищ! Предатель! Сколько людей он в застенке погубил! Палач!"
- Конечно, я виноват! - Окунев замолчал и сморщился, как от боли. Затем сильно хлопнул себя по колену скомканной шляпой. - Никогда себе этого не прощу! Ведь у меня было оружие, я мог подстрелить его, скажем, в ногу. Но меня сбило именно то обстоятельство, что он не бежал. Он стоял и спокойно ждал ее. В десяти шагах от меня. А когда между ними осталось расстояние не более чем пять-шесть шагов, когда она уже подняла руку, чтобы схватить его за плечо, он вдруг нагнулся, поднял кирпич и, размахнувшись изо всех сил, швырнул его в лицо девушке. И тут же метнулся в развалины…
- Здесь… - Окунев снова вытер лицо платком. - Я сделал вторую ошибку. Я бросился к девушке.
- Понятно… - сказал Смирнов. Открылась дверь, на пороге кабинета показался сотрудник отдела капитан Захаров. Он хотел что-то сказать, но Смирнов остановил его вопросом: "Срочно?"
- Терпит, товарищ полковник! - сказал Захаров, отступил и осторожно прикрыл за собой дверь.
- Так, вы бросились к девушке, а неизвестный тем временем скрылся в развалинах…
- Да! - пробормотал Окунев и подозрительно взглянул на полковника. - Скажите, а вы будете слушать меня дальше? На этом месте оба товарища прерывали меня и посылали дальше…
- Я вас выслушаю до конца. Итак, неизвестный скрылся.
- Да, я сплоховал. Девушку отвезли в хирургический госпиталь.
- Она что-нибудь рассказала?
- Она не приходила в себя две недели, а на третью мы ушли из Мюнстенберга. Единственное, что я знаю о ней, - имя и возраст. Ее зовут Машей Дороховой, и в ту пору ей было семнадцать лет.
- Ну что ж, вы много знаете! - сказал полковник. - Дальше, Борис Владимирович. Только вы не волнуйтесь, вы спокойнее…
- Спокойно я об этом не могу. Дальше… Сегодня, спустя десять лет, я сделал вторую непростительную ошибку. Я узнал его там!
Окунев ткнул шляпой в сторону звуков, долетающих из окна.
- На стадионе? Борис Владимирович, вы могли ошибиться! Прошло десять лет!
- Товарищ полковник, не надо мне это говорить. Я скромный человек, но я честно прожил свою жизнь. То, что я не сумел задержать подлеца, - единственное темное пятно на моей совести. Вы можете не поверить, но когда я болею, я всегда вижу все снова - улицу, девушку и ее лицо, потом, в госпитале. Ручаюсь, я видел его на стадионе сегодня. Я узнал его в ту минуту, когда он подошел к своему месту в шестнадцатом ряду на северной трибуне…
- Борис Владимирович! - прервал Смирнов. - У меня к вам просьба. Постарайтесь сейчас точно восстановить каждую мелочь вашей встречи. Расскажите, что он сделал и как вы себя вели…
- Я вел себя, как последний дурак. Я вскочил и уставился на него. И стал пробираться к нему вдоль ряда…
- Понятно. Он ушел?
- Не сразу. Нас разделяла толпа Он закурил и, не торопясь, стал пробираться к выходу. Я побежал за ним, крикнул что-то, меня остановил милиционер и долго не понимал, что я… что у меня…
- Понятно, понятно… - повторил Смирнов, с силой притушил папиросу в пепельнице и некоторое время молчал. - Минутку, Борис Владимирович! - заговорил он, наконец. - Я еще раз прошу вас вспомнить детали. Как он закурил, как пошел, что у него было в руках, сложилось ли у вас впечатление, что он один на стадионе или с ним был еще кто-нибудь?
- Не знаю. Я об этом не думал. Закурил… Вынул папиросу из коробки и обыкновенно закурил.
- Обыкновенно! Так, значит, он исчез, а вы отправились сюда, к нам?
- Да, я вскочил на первую попавшуюся машину и приехал. Нет, наверное, он был один. Во всяком случае у меня нет ощущения, что он пришел с кем-нибудь! А впрочем, не могу утверждать.
В кабинете стало тихо. Смирнов молчал, разглядывая свои руки. Окунев устало вздохнул и откинулся на спинку кресла. В простенке между книжным шкафом и дверью неторопливо отбивали секунды старинные часы в высоком футляре из полированного дуба. - А ведь его не очень-то заинтересовал мой рассказ! - подумал с отчаянием Окунев. - Вот только что вспыхнул было, когда спросил о деталях, и - погас. Нет, повидимому, романтика осталась только на страницах старых приключенческих романов. Ничто в этом здании, прохладном, чистом и тихом, не напоминает о ней. И в человеке, сидящем перед ним, нет ничего романтического. У него лицо, в котором все буднично: толстый вздернутый нос, крупные губы, широкий лоб, приглаженные светлые волосы, седеющие на висках. Даже простой заинтересованности не отражается на этом лице, только вежливое внимание и тень некоторой предубежденности, скептической и расхолаживающей. Окуневу вдруг стало тоскливо, он почувствовал, что устал, захотелось домой, жалко стало потраченной энергии и упущенного шанса исправить свою большую ошибку.
- Не помню я деталей!.. - устало повторил он. - Но даже сейчас я вижу перед собой его лицо. Понимаете, у этого типа есть характерная черта. Вообще-то говоря, нос у него длинный и тонкий, но книзу, - Борис Владимирович поднял свои толстые ручки и тронул себя за кончик носа, - книзу он расширяется этаким мясистым треугольничком…
Смирнов встал. Он прошелся по кабинету, остановился перед часами, постоял так минуту, опустил руку и, вздохнув, вернулся к столу.
Опять некоторое время в комнате было тихо. Смирнов молчал сосредоточенно и, как казалось Окуневу, разочарованно.
- Я понимаю! - с отчаянием сказал Окунев. - У вас есть право сомневаться в том, что я рассказал…
- Да нет, Борис Владимирович! - поспешно прервал Смирнов. - Я ни в чем не сомневаюсь. Я вот вас о чем попрошу… - он открыл ящик, вынул стопку бумаги и протянул ее Окуневу. - Присядьте вон за тот столик у окна и напишите все, о чем вы мне рассказали, и все, что дополнительно припомните.
- Ка-а-к? - рот Окунева округлился, и на лице появилось выражение такого искреннего возмущения, что Смирнов невольно улыбнулся. - Что ж, товарищ полковник, значит, нет на земле такого учреждения, чтоб без бумажек, без бюрократизма? Обязательно канцелярщина?
- Порядок! - улыбнулся Смирнов. - Во всем должен быть порядок, Борис Владимирович. А я, чтобы не мешать вам, займусь пока своими делами.
Смирнов вышел. Где-то неподалеку стрекотала пишущая машинка. Домовито гудел лифт. Окунев покачал головой, потянулся к письменному прибору, взял ручку, расправил лист бумаги и принялся добросовестно заполнять страницу крупным почерком, в котором все буквы "б" имели лихие хвостики, загнутые наверх, а "с" напоминали улитку.
Смирнов пришел минут через сорок, а Окунев все еще сражался со словом "который" - просто немыслимо было написать строчку, чтоб не пришлось применять это слово минимум три раза. Наконец, заменив часть "которых" словом "данный", толстяк расписался и со вздохом облегчения протянул Смирнову пачку листков.
- Как вы думаете, товарищ полковник, можно будет поймать данного мерзавца?
- В нашем деле загадывать нельзя! - буркнул Смирнов, проставляя номера на страничках. - А поймать надо! Ну, так… Позвольте теперь, Борис Владимирович, поблагодарить вас за помощь.
- Полноте! - с возмущением перебил Окунев, встал и прошелся, одергивая на себе смятый пыльник детскими, суетливыми движениями. - Хорош бы я был, если бы…
- Ну, в таком случае давайте попрощаемся! - улыбнулся Смирнов, и лицо его на мгновение вдруг показалось Окуневу таким открытым и добродушным, что он с сожалением подумал: "Вот сейчас бы и начать разговор!" - Но они уже стояли на пороге, и Смирнов жестом, вежливым и одновременно холодным, распахивал перед посетителем дверь…
- Да, простите, еще один вопрос, Борис Владимирович! - задержался на пороге Смирнов. - Вы ведь человек семейный?
- Жена, двое детей - сын и доченька. Но, товарищ полковник! - обидчиво заметил Окунев. - Я человек взрослый и понимаю, о чем можно разговаривать в семье и о чем не следует.
- Ну, желаю вам всего хорошего и еще раз благодарю!
Окунев вышел. Смирнов вернулся к столу, снял трубку телефона, назвал номер и сказал:
- Вышел от меня. Пусть Соловьев идет к седьмому подъезду.
Окунев спускался в лифте. Он чувствовал себя разбитым, начинала болеть голова. Выйдя из подъезда, Окунев остановился, прикидывая, как быстрее добраться домой на Пресню, и решил ради такого случая не пожалеть денег на такси. Устало размахивая шляпой, утратившей всякую форму, и по-медвежьи переваливаясь, он добрел до стоянки такси, повалился на сиденье и назвал свой адрес.
В тот момент, когда такси, мягко дрогнув, скользнуло от стоянки в общий поток машин, сзади хлопнула дверца второй машины.
Юноша в светлых летних брюках и в спортивной белой рубашке наклонился к шоферу и на мгновенье раскрыл перед ним книжечку удостоверения.
- Давай, друг, поедем! Не слишком близко к той машине, но и не чересчур далеко.
- Понятно! - кивнул шофер и, пригнувшись, обеими руками обхватил руль. - Под желтый светофор придется проскочить! - предупредил он. - Ждать будем - разминемся.
- Рискнем! - согласился пассажир. Шофер незаметно оглянулся на пассажира. В удостоверении он успел прочитать только звание - младший лейтенант и имя - Михаил. Сейчас шофер увидел юношеский профиль, озабоченный и слегка торжественный.
- Дела! - сказал шофер, но пассажир не поддержал разговор.
"Серьезный парнишка!" - одобрительно подумал шофер.
- Вот орлы! Под нашу с вами марку еще одна машина через светофор проскочила! - заметил он, глядя в зеркальце над приборной; доской, но и на этот раз пассажир промолчал. Шофер не знал, что младший лейтенант Михаил Соловьев служит в органах госбезопасности второй год и жестоко стыдится своего юношеского вида и прозвища "Малыш", которым окрестили его старшие товарищи по работе.
"Такая служба, что положено молчать, - подумал шофер. - Серьезная служба!"
На следующее утро Миша Соловьев, усталый, сонный, но в общем довольный собою, писал рапорт полковнику.
День выдался на редкость хороший, нежаркий июньский день. На рассвете прошел ливень, и все краски вспыхнули с новой силой. Даже дряхлеющие особнячки в самых глухих, переулках приободрились и изо всех сил старались хотя бы на час казаться розовыми или голубыми, хотя в действительности их разбухшая, выветрившаяся штукатурка уже давно утратила цвет. В такой день даже рапорт писать было весело, хотя обычно Миша не любил это занятие.
Соловьев пришел работать в органы безопасности после окончания военной службы в пограничном полку. Надо прямо сказать, полтора года тому назад Миша многое представлял себе иначе. Получая в политотделе части комсомольскую путевку, слушая торжественные напутствия членов бюро, Миша мысленно представлял себе, как он в глухую ночь мчится на мотоцикле, может быть, через лес, а еще лучше через непроходимые горные перевалы, настигает врага и вручает его советскому суду, получалось очень здорово и приятно. Теперь, вспоминая свои мечты, Миша снисходительно улыбался.
"Через указанных два дома от места жительства гражданина Окунева, - старательно писал Миша, поглядывая на часы, - помещается забор длиной в восемьдесят метров, высота метр семьдесят, окрашен в серую краску… По ту сторону забора находится склад таксомоторного парка…"
Зазвенел телефон.
Миша неторопливо снял трубку и, продолжая дописывать фразу, спросил, стараясь придать тону своего голоса тот глубокий, могучий тембр, которым славился бас полковника.
- Соловьев, давай быстро к самому! - торопливо проговорил капитан Захаров, и в торопливости его Миша почуял грозу…
В кабинете Смирнова сидел капитан Захаров, и по лицу его, откровенно растерянному и злому, Миша понял, что предстоит не просто гроза, а какое-то очень серьезное испытание, от результатов которого зависит вся его дальнейшая судьба.
Некоторое время Смирнов сидел молча, разглядывая Мишу Соловьева.
Перед полковником стоял юноша с румяным от волнения лицом, с чистыми, сейчас чуть потемневшими глазами. Рот его был по-мальчишески полуоткрыт, и в глазах - Смирнов это отчетливо уловил - светилось больше любопытства, чем страха.
В кабинете стало совсем тихо. Смирнов и Захаров услышали легкий вздох. Это Миша перевел дыхание.
- Младший лейтенант Соловьев! Расскажите нам, как вы вчера выполняли задание… - негромко и почти спокойно начал Смирнов.
- Мне было поручено проследить за благополучным возвращением домой гражданина Окунева, - начал Миша, отчетливо слыша свой собственный голос. - Гражданин Окунев поехал домой в такси 86–01. В двадцать часов сорок две минуты он вышел из машины около своего дома, расплатился и направился во двор, к флигелю. Я продолжал вести наблюдение до шести часов утра, то есть до полного рассвета, как было указано капитаном Захаровым. Ничего подозрительного не обнаружено. В шесть часов пятнадцать минут я снял наблюдение и вернулся в отдел.
- А в семь часов сорок пять минут Окунев был обнаружен убитым в подворотне своего дома, - ровным голосом прервал Смирнов. - Заколот. Обстоятельства убийства по первым данным исключают случайность. Убийца скрылся и никем не был замечен. Вы, младший лейтенант, свою боевую задачу не выполнили. Как мы и предполагали, за Окуневым враг вел наблюдение. Вы не обнаружили наблюдателя. Вы не сберегли жизнь товарища Окунева, честного патриота, хорошего человека… Вы обманули наше доверие!
В лице Миши Соловьева теперь уже не было ни кровинки. Он стоял, вытянувшись, не отрывая глаз от лица полковника, и капитан Захаров удивился силе, которая держит сейчас Соловьева на ногах. Ведь Миша услышал самое страшное обвинение, и услышал от человека, за которого, как и многие работники отдела, готов был идти в огонь и в воду по первому знаку.
- Ну, что ж ты молчишь, Соловьев? - не выдержал и спросил Захаров, до боли жалея парня.
- Да, отвечайте, младший лейтенант! - резко сказал Смирнов, желая вывести Мишу из транса.
- Что я могу сказать, товарищ полковник! - с трудом разжимая холодные, твердые губы, начал Миша. - Я виноват, так виноват, что и говорить нечего… Но не для оправдания, а только ради фактической справки, скажу… Товарищ полковник, враг наблюдения не вел! Ручаюсь за это. Только ради фактов!
- Ну как "не вел"! - вспыхнул Захаров. - Ты же не маленький!
- Там обстановка для наблюдения сложная, товарищ капитан! - продолжал Миша. - Вот в рапорте я указываю. Местность, как блюдце, ввиду того, что три промышленных склада находятся неподалеку друг от друга… Я вышел из положения, познакомился с девушкой и всю ночь просидел напротив ворот на лавочке, в самом дворе гулял! По переулку ходил с ней, как постовой… Врагу от меня невозможно было укрыться!
- Слушайте, Соловьев, а может быть, в какой-то момент вы увлеклись беседой с девушкой и что-нибудь пропустили? - жестко спросил полковник.
Миша не ответил. Он стоял, вытянувшись, сжав кулаки, не глядел на Смирнова, и по лицу его медленно ползли слезы…
- Нет, товарищ полковник, такого с младшим лейтенантом Соловьевым не могло быть! - твердо сказал Захаров. - За это я вам ручаюсь!
- Чувства-то у вас обоих, конечно, хорошие, а вот дело мы с первых шагов провалили… - с раздражением произнес Смирнов. - Ну ладно, что сейчас корить друг друга! Мы с вами тоже, капитан, виноваты. Надо было отправить на наблюдение опытного человека… Вы, Соловьев, не успокаивайте себя. Враг наблюдение вел, вы что-то пропустили. На вашем месте я бы заставил себя найти - что именно пропущено. Это необходимо найти!
Не вытирая слез, Миша еще сильнее вытянулся и перевел глаза на Смирнова.